К нам неспешно вошел комиссар. Он нес стеклянную керосиновую лампу и жмурился от вылетавшей из нее струйки копоти. Поставив лампу на стол из палисандрового дерева, он окинул нас взглядом:
– Ну, что же вы стоите? Садитесь, прошу вас. – И указал на расставленные вдоль стены кресла, тоже из палисандра. – У вашего второго зятя, тетушка, обстановочка будь здоров. – Он первым опустился в кресло, положил руки на колени и с издевкой глянул на нас. Сестра плюхнулась в кресло неподалеку, их разделял небольшой столик.
– У тебя, комиссар, как говорится, буддой в дом легко войдешь, да так просто не уйдешь, – надула она губки, словно с досады.
– Если так непросто залучить, зачем провожать? – возразил он.
– Мама, садись и сиди себе, – повернулась сестра к матушке. – Они нам ничего не сделают, не посмеют.
– А мы ничего делать и не собирались, – усмехнулся комиссар. – Садитесь, тетушка.
Матушка с Ша Цзаохуа на руках села в одно из кресел в самом углу. Держась за матушкину одежду, мы с восьмой сестренкой пристроились рядом. Наследник семьи Сыма склонил голову на плечо шестой сестры. Та была такая сонная, что даже покачивалась. Матушка потянула ее за руку, сестра села, открыла глаза, огляделась и тут же захрапела. Комиссар вытащил сигарету и постучал ею о ноготь большого пальца. Потом стал шарить по карманам в поисках спичек, но безрезультатно. Старшая сестра злорадно усмехнулась, а он подошел к лампе, вставил сигарету в рот, прищурился и, склонившись над пламенем, стал прикуривать. Огонек лампы заплясал, конец сигареты занялся красным. Комиссар поднял голову, вынул сигарету изо рта и сомкнул губы. Из ноздрей струйками потянулся густой дым. За деревней теперь ухали сильные взрывы, от которых дрожали оконные рамы. Ночное небо окрашивалось сполохами. То чуть слышно, то будто совсем рядом раздавались стоны и крики. Комиссар не сводил глаз с Лайди: еле заметная улыбка тронула его губы – он будто бросил сестре вызов.
Та сидела как на иголках, беспокойно дергаясь из стороны в сторону, и кресло под ней жалобно скрипело. Кровь отлила от ее лица, а руки, вцепившиеся в подлокотники, тряслись не переставая.
– Кавалеристы бригады Ша наскочили на наши мины, – участливо проговорил комиссар. – Как жаль этих великолепных лошадей, ведь несколько десятков.
– Ты… размечтался… – Опираясь на подлокотники, старшая сестра приподнялась, но, когда один за другим прогрохотало еще несколько взрывов, словно обессилев, рухнула на сиденье.
Комиссар встал и лениво постучал по квадратам деревянной перегородки, отделявшей пристройку от зала:
– Сплошь корейская сосна… – Он словно разговаривал сам с собой. – Интересно, сколько деревьев пошло на строительство усадьбы Сыма… – Подняв голову, он уставился на Лайди: – Сколько, по-твоему, пошло дерева на все эти балки, поперечины, двери и окна, потолки, перегородки, столы и лавки? – Сестра беспокойно заерзала в своем кресле. – Сдается мне, целый лес! – с горечью заключил комиссар, словно картина этой хищнической вырубки стояла у него перед глазами. – Рано или поздно и по этому счету придется заплатить, – удрученно добавил он. Потом встал перед сестрой, широко расставив ноги и положив левую руку на пояс. – Мы, конечно, понимаем, что Ша Юэлян не из заклятых наших врагов, за плечами у него славные дела, когда он сражался с японцами. Мы хотели бы считать его своим товарищем, но только при условии, что он полностью откажется от своих амбиций. Рано или поздно мы все равно его схватим, – может быть, ты, госпожа Ша, поговоришь с ним как следует, а?
– Не поймать вам его! – воскликнула сестра, расслабленно откинувшись на спинку кресла. – И не мечтайте! Его американский джип ни одному скакуну не догнать!
– Что ж, посмотрим, – кивнул комиссар, сменив позу. Он достал сигарету и предложил Лайди. Она почти инстинктивно отпрянула, но он поднес сигарету ближе. На лице его блуждала таинственная улыбка. Подняв на него глаза, испуганная Лайди протянула дрожащую руку и зажала сигарету желтыми от никотина пальцами. Комиссар сдул пепел со своей наполовину выкуренной сигареты и приблизил ее ярко-красный кончик к лицу Лайди. Та глянула на него исподлобья. Комиссар все так же ухмылялся. Лайди торопливо сунула сигарету в рот и потянулась прикурить. Было слышно, как она причмокивает. Матушка сидела, тупо уставившись в стену, рядом пристроился полусонный наследник Сыма с шестой сестрой. Ша Цзаохуа тихо спала. Возле лица старшей сестры вился дым. Она подняла голову и в изнеможении откинулась назад, грудь у нее словно ввалилась. Пальцы, державшие сигарету, были влажные, будто только что вытащенные из воды гольцы, огонек быстро подбирался ко рту. Волосы на голове Лайди спутались, в уголках рта обозначились глубокие морщины, а под глазами залегли темные тени. Улыбка исчезла с лица комиссара, подобно капле воды на раскаленном железе, которая сжимается со всех сторон, превращаясь в светлую точку не больше кончика иголки, а потом с шипением бесследно исчезает. Он отбросил сигарету, догоревшую почти до самых пальцев, затушил ее носком ноги и широким шагом вышел.
Слышно было, как он кричит за перегородкой:
– Ша Юэляна схватить во что бы то ни стало! Даже если в крысиную нору забьется, выкурить его оттуда. – Звонко клацнула брошенная телефонная трубка.
Матушка с жалостью взирала на старшую сестру, которая обмякла в кресле, словно из нее вытащили все кости. Подошла к ней, взяла за руку, внимательно осмотрела желтые от никотина пальцы и покачала головой. Сестра соскользнула с кресла, встала на колени и обхватила матушкины ноги. Когда она подняла голову, я увидел, что губы у нее двигаются, как у ребенка, сосущего грудь, а изо рта вылетали какие-то странные звуки. Сначала я решил, что она смеется, но потом понял, что плачет.
– Мама, – говорила она, роняя слезы матушке на ноги. – На самом деле не было ни дня, когда бы я не думала о тебе, о сестренках, о братишке…
– Жалеешь о чем-нибудь?
Сестра молчала. Потом покачала головой.
– Ну и хорошо, – одобрила матушка. – Надо делать то, что назначено небесным правителем, а сожаление прогневит его. – И передала ей Ша Цзаохуа: – Присмотри за ней.
Сестра тихонько погладила смуглое личико дочки:
– Мама, если меня расстреляют, вам ее растить.
– Даже если не расстреляют, все равно мне.
Сестра хотела вернуть ее матушке, но та сказала:
– Подержи чуток, мне Цзиньтуна покормить надо.
Она подошла к креслу, расстегнула кофту и склонилась ко мне. Я встал в кресле на коленки и принялся сосать.
– По правде говоря, этот Ша не то чтобы совсем никуда не годится. Следует признать его зятем хотя бы потому, что он увешал мне все деревья кроликами. Но он ничего изменить не сможет. Это я поняла тоже, глядя на всех этих кроликов. Таких, как Цзян, вам не одолеть. Он что иголка в кипе хлопка – не ухватишь, молчит-молчит, а зуб точит.
Вот ведь как бывает: сначала кролики, висевшие на деревьях у нас во дворе, словно диковинные плоды, привели матушку в бешенство. Но прошло время, и из-за них она признала Ша Юэляна зятем. И по ним же рассудила, что Ша Юэляну с комиссаром Цзяном не совладать.
В темноте перед самым рассветом сороки, составлявшие мост через небесную реку, вернулись. Они устроились на коньке крыши и стали так громко трещать, что я проснулся. Матушка сидела в кресле с Ша Цзаохуа на руках. Я же сидел на ледяных коленках Лайди, она крепко прижимала меня к себе. Шестая сестра с наследным принцем Сыма все так же спали голова к голове. Восьмая сестренка прикорнула у ног матушки. Матушкины глаза потухли, а уголки рта опустились, выдавая крайнюю усталость.
Вошедший комиссар Цзян окинул нас взглядом:
– Госпожа Ша, не желаете ли взглянуть на командира бригады?
Спихнув меня на кресло, сестра вскочила.
– Ложь! – вскричала она.
– Ложь? – нахмурился комиссар. – С какой стати мне лгать?
Он подошел к столу, наклонился и задул лампу. Через окно комнату озарили красные солнечные блики. Вытянув руку, он церемонно – а может, это были вовсе и не церемонии – пригласил:
– Прошу, госпожа Ша. И вот еще что. Мы не хотим загонять его в угол. Признав свои ошибки и встав на верный путь, он может быть назначен заместителем командира нашего отряда.
С трудом переставляя негнущиеся ноги, сестра дошла до двери и на пороге оглянулась на матушку.
– И вы, тетушка, тоже ступайте, – сказал комиссар, – вместе со всеми детьми.
Мы прошли череду внутренних ворот усадьбы Сыма и пересекли один за другим несколько похожих друг на друга двориков. Пересекая пятый, мы увидели лежащих там раненых. Одному из них перевязывала ногу барышня Тан. Ей помогала пятая сестра. Она была так озабоченна, что даже не заметила нас.
– А вот твоя пятая сестра, – негромко сообщила матушка, и Лайди бросила на младшую сестру быстрый взгляд.
– Дорогую цену пришлось заплатить, – заговорил комиссар. В шестом дворике на створке от ворот лежало несколько трупов, лица их были прикрыты белой тканью. – Героически погиб командир отряда Лу, – продолжал он. – Это невосполнимая потеря. – Наклонившись, он поднял белую тряпицу, и мы увидели бородатое лицо, забрызганное кровью. – Бойцы хотели с командира бригады Ша живьем шкуру спустить, – добавил комиссар, – но наши политические убеждения этого не позволяют. Нашей верой впору, как говорится, сотрясти небо и землю, впечатлить духов и богов – верно, госпожа Ша?
Пройдя через седьмой дворик и обогнув высоченный экран перед входом, мы оказались на высоких ступенях главных ворот Фушэнтана.
На улице царило оживление. С востока на запад несколько покрытых пылью бойцов отряда вели под узды лошадей, а с запада на восток солдаты с помощью местных жителей тянули на веревках джип. Встретившись перед воротами Фушэнтана, и те и другие остановились. Двое – с виду младшие командиры – подбежали к нам. Вытянувшись перед комиссаром, они козырнули и одновременно, стараясь перекричать друг друга, стали докладывать: один – о захвате тринадцати боевых лошадей, другой – об американском джипе, у которого, к сожалению, пробит радиатор. Цзян высоко оценил их успехи; от его похвалы они выпятили грудь, вздернули подбородки, глаза их засияли.