Птица-Оборотень разглядывала меня, склонив голову набок. Ее ужасающих размеров живот напоминал разжиревшего паука.
– Ты горлица или гусь? – спросила она своим щебечущим голосом, хотя трудно сказать, был ли этот вопрос адресован мне. – Улетела моя птичка, улетела! – На ее лице отразилась паника.
Я указал в сторону улицы, она вытянула вперед руки, что-то чирикнула и побежала туда, топая босыми ногами. Бежала она очень быстро, и я диву давался: неужели этот огромный живот не мешает? А не будь у нее живота, пожалуй, и взлетела бы. То, что беременные бегают медленнее, представление ложное. На самом деле, когда мчится стая волков, совсем не обязательно, что беременные волчицы отстают; и среди стаи летящих птиц непременно есть самки с оплодотворенными яйцами. Вот и Птица-Оборотень добежала до собравшихся на улице этаким мощным страусом.
К воротам дома спешила и пятая сестра. У нее тоже выпячивался большой живот, а серая гимнастерка на груди промокла от пота. Бежала она совсем не так ловко, как третья. Та на бегу размахивала руками, будто крыльями, а пятая сестра поддерживала живот обеими руками и пыхтела, как кобыла, тянущая повозку в гору. Самая высокая из сестер Шангуань, Паньди отличалась еще и самой пышной фигурой. Груди у нее, разбойные и лихие, постукивали, когда сталкивались, словно были наполнены газом.
Ночь была темная, хоть глаз выколи, и старшая сестра в своем черном халате, спрятав лицо под черной вуалью, пробралась через сточную канаву в усадьбу Сыма. Ориентируясь на кислый запах пота, она подобралась к ярко освещенной комнате. Плитки двора поросли зеленоватым мхом, идти было скользко. Сердце, готовое выскочить, бешено колотилось в горле. В руке она судорожно сжимала нож, во рту стоял металлический привкус. Сестра приникла к щели в створчатой двери, и открывшаяся перед ней картина ужаснула ее и потрясла. Колеблющийся свет большой оплывшей свечи отбрасывал пляшущие тени; на зеленых плитках пола валялась беспорядочно разбросанная серая форма, чей-то грубый носок повис на краю палевого унитаза. На худом смуглом теле Цзян Лижэня в чем мать родила распласталась Паньди. Лайди влетела в комнату, но тут же застыла перед бесстыдно выставленными ягодицами младшей сестры; в ложбинке на копчике поблескивали капельки пота. Ненавистный Цзян Лижэнь, которого Лайди вознамерилась прикончить, был надежно защищен.
– Убью! Убью обоих! – закричала она, высоко занеся нож.
Паньди скатилась под кровать, а Цзян Лижэнь, схватив одеяло, рванулся к старшей сестре и повалил ее на пол.
– Так и знал, что это ты! – ухмыльнулся он, сдернув вуаль.
– Японцы капитулировали! – крикнула пятая сестра, остановившись у ворот, и снова выбежала на улицу, потащив за собой и меня. Рука у нее была влажная от пота, в этом запахе я учуял еще и примесь табака. Этот был запах ее мужа, Лу Лижэня, который сменил фамилию с Цзян на Лу в память о командире батальона, героически погибшем при разгроме бригады Ша. Вместе с потом пятой сестры его запах разносился по всей улице.
Там кричали и прыгали от радости бойцы батальона, многие со слезами на глазах; они наскакивали друг на друга, хлопали по плечу. Кто-то забрался на совсем уже накренившуюся колокольню и ударил в старинный колокол. Народу на улице становилось все больше: кто пришел с гонгом, кто привел молочную козу на веревке, один даже принес кусок мяса, который подпрыгивал на листе лотоса, как живой. Мое внимание привлекла женщина с медными колокольчиками на груди. Она как-то странно пританцовывала, груди у нее прыгали вверх-вниз, и колокольчики громко звенели. В воздухе висели тучи пыли, все орали до хрипоты. Стоявшая в толпе Птица-Оборотень вертела головой туда-сюда, а немой тыкал своими кулачищами каждого, кто случался рядом. Из усадьбы Сыма солдаты принесли на руках Лу Лижэня, высоко подняв его, как бревно. С криками «Эге-гей! Эге-гей!» они подбросили его в воздух аж до верхушек деревьев, потом еще и еще раз…
– Лижэнь! – кричала пятая сестра, держась за живот, и слезы текли у нее по лицу. – Лижэнь! – Она пыталась протиснуться среди солдат, но всякий раз ее выпихивали сомкнувшиеся тощие задницы.
Перепуганное этим бурным весельем, солнце заметно прибавило ходу и вскоре присело на землю передохнуть, откинувшись на деревья по гребню песчаных холмов. Кроваво-красное с головы до ног, истекая потом и полыхая жаром, всё в каких-то пузырях, оно переводило дух, словно седовласый старец, и наблюдало за этой толпой.
Сначала в пыль упал один человек, за ним повалилось еще несколько. Поднятая пыль мало-помалу оседала, покрывая лица людей, их руки и пропитанные потом тужурки. В кроваво-красных лучах на улице лежало множество недвижных тел, подобных мертвецам. Стали сгущаться сумерки; с болот и прудов, заросших камышом, потянул прохладный ветерок, он принес с собой гудок паровоза, тянувшего состав через мост. Все навострили уши, прислушиваясь. А может, я один навострил уши.
Война Сопротивления победно завершилась, но Шангуань Цзиньтуна отлучили от груди. Появились мысли о смерти. Хотелось прыгнуть в колодец или броситься в реку.
Из груды валяющихся на улице тел стала медленно выползать фигура в желтом от пыли халате. Встав на колени, она принялась откапывать из пыли нечто такого же цвета, как и ее халат, как и все остальное на улице. На руках у нее появилось одно существо, потом другое. Оба верещали, как гигантская саламандра85. Посреди бурной радости празднования победы в войне Сопротивления третья сестра, Птица-Оборотень, родила двух мальчиков.
Сестра и ее дети заставили меня на время забыть о своих переживаниях. Я тихонько пробрался поближе, чтобы взглянуть на племянников. Переступая через чьи-то ноги и головы, я наконец приблизился настолько, чтобы разглядеть сморщенные личики и тельца младенцев, извалявшихся в желтой пыли, увидеть их лысые головки, гладкие, как тыквочки. Когда они в плаче разевали рты, вид у них был просто жуткий, и мне почему-то почудилось, что тельца этих двух созданий могут покрыться толстой чешуей, как у карпа. Я невольно отпрянул, наступив при этом на руку лежащего рядом мужчины. Вместо того чтобы наподдать мне или выругаться, он лишь крякнул, неторопливо сел, а потом так же неторопливо встал. Когда он стер с лица пыль, стало ясно, кто это, – муж пятой сестры, Лу Лижэнь. Что ищешь, Лу Лижэнь? А искал он пятую сестру, которая с трудом поднялась из зарослей травы под стеной и бросилась к нему в объятия.
– Победа, победа! Наконец-то мы победили, – твердила она, обхватив его голову и беспорядочно ероша волосы. Они что-то тихо мурлыкали, поглаживая друг друга. – Давай назовем нашего ребенка Шэнли86, – услышал я голос сестры.
К тому времени старичок-солнце уже притомилось и готовилось отойти ко сну. Свой ясный свет пролила луна, эта малокровная, но прелестная вдовушка. Обняв пятую сестру, Лу Лижэнь собрался было уйти, но время выбрал явно не самое подходящее, потому что именно в этот момент в деревню входил муж второй сестры, Сыма Ку, со своим антияпонским батальоном спецназначения.
Батальон состоял из трех рот. Первая, кавалерийский эскадрон, насчитывала шестьдесят шесть лошадей смешанной илийско-монгольской87 породы, а бойцы его были вооружены американскими ручными пулеметами «томпсон», которые отличались изяществом линий и позволяли вести беглый огонь. Вторая рота, самокатчики, катила на шестидесяти шести велосипедах марки «Кэмел», и у бойцов через плечо висели немецкие зеркальные88 «маузеры» с магазином на двадцать патронов. Бойцы третьей роты верхом на шестидесяти шести крепких, быстрых мулах были вооружены японскими винтовками «Арисака». Имелось в батальоне и небольшое спецподразделение с тринадцатью верблюдами – они перевозили инструменты для ремонта велосипедов и запчасти к ним, а также все необходимое для починки оружия и сохранности боеприпасов. На верблюдах передвигались также Сыма Ку с Шангуань Чжаоди и их дочери Сыма Фэн и Сыма Хуан. Еще на одном верблюде восседал американец по имени Бэббит. На верблюде, замыкающем этот караван, покачивался похожий на черную обезьяну Сыма Тин, одетый в армейские брюки и серую с розоватым отливом шелковую рубашку. Он был мрачен, будто его обидели.
Бэббит отличался от всех не только спокойным взглядом голубых глаз, мягкими, светлыми волосами и ярко-красными губами. На нем была рыжая кожаная куртка, парусиновые брюки с множеством больших и маленьких карманов и высокие ботинки из оленьей кожи. В таком необычном наряде он въехал на своем верблюде нслед за Сыма Ку и Сыма Тином.
Конный эскадрон Сыма Ку влетел в деревню, как сверкающий вихрь. На шестерке вороных в первой шеренге красовались в шерстяных мундирах цвета хаки молодые бравые всадники, сияя начищенными до блеска медными пуговицами на груди и на рукавах. Сверкали кавалерийские краги, отливали блеском «томми» на груди и каски на голове, поблескивали даже лошадиные бока. Приблизившись к лежащим на земле солдатам, эскадрон перешел на шаг, а вороные первой шеренги загарцевали, подняв головы, когда их шестеро всадников сняли автоматы и принялись палить в затухающее небо. Темноту расчертили яркие полоски трассирующих пуль, с деревьев посыпались листья.
Вздрогнув от выстрелов, Лу Лижэнь с Паньди в испуге оторвались друг от друга.
– Вы что за часть? – крикнул комиссар.
– Дедушки твоего та самая часть, – осклабился молодой кавалерист.
Не успел он договорить, как по волосам Лу Лижэня чиркнула шальная пуля, и комиссар неуклюже растянулся на земле. Но тут же вскочил и завопил:
– Я командир и политический комиссар батальона подрывников и хочу видеть вашего старшего офицера!
Его слова потонули в грохоте автоматных очередей.
Подрывники бестолково пытались встать на ноги, натыкаясь друг на друга и снова падая. Кавалеристы понукали лошадей, возникла толчея, и ряды эскадрона расстроились. Низкорослые верткие лошади, словно стая хитрых, рыскающих в поисках добычи котов, перепрыгивали через тех, кто не успел подняться, и тех, кто поднялся, но завалился снова. Сзади напирали остальные шеренги эскадрона, перепуганные люди с криком бессмысленно топтались среди лошадей. Они, подобно пустившим корни деревьям, не могли убежать, и им ничего не оставалось, как только принимать сыпавшиеся отовсюду удары. Эскадрон уже прошел, а они еще до конца не осознали, что произошло. И тут появилась рота на мулах – ровным строем, тоже во всем блеске, мулы вышагивали, горделиво подняв головы, как и восседавшие на них бойцы с карабинами.