т же оказался во рту. Он восторженно задрожал там, и молоко струйка за струйкой стало растекаться по стенкам рта, попадая и прямо в горло. Чуть не задохнувшись, я выплюнул сосок, но на его место немедленно проник другой, еще более агрессивный.
Вертя хвостиком, коза с облегчением отошла. У меня из глаз брызнули слезы. Казалось, от козлиного духа во рту вот-вот вырвет. Но от разливавшегося аромата трав и луговых цветов тошнить перестало. Шестая сестра подняла меня, вскинула на руки и покружилась. Лицо ее как-то весело обсыпали веснушки, а глаза сияли необычайно-ярким и чистым светом, будто черные голыши, только что поднятые со дна реки.
– Братик, глупышка, – взволнованно говорила она, – в этом же твое спасение…
– Мама, мама! – радостно закричала она. – Цзиньтун умеет пить козье молоко! Он пьет молоко!
И тут мы услышали доносящиеся из дома глухие звуки ударов.
Матушка отбросила скалку. Следы крови на ней отливали золотом. Рот у матушки был широко открыт, она тяжело дышала, грудь высоко вздымалась. На куче соломы рядом с печкой лежала Шангуань Люй. В голове у нее, как в расколотом грецком орехе, зияла трещина.
Восьмая сестра, Юйнюй, жалась у котла: часть уха будто отгрызена крысой, на неровных краях выступили капельки крови, вся щека и шея вымазаны красным. Она громко ревела, и слезы ручьем катились из незрячих глаз.
– Мама, ты бабушку убила! – охнула шестая сестра.
Матушка дотронулась пальцами до раны на голове Шангуань Люй и тут же грузно плюхнулась задом на пол, словно от удара током.
Глава 20
В тот день дул ветерок с юго-востока и ярко светило солнце. В качестве почетных гостей мы забирались по заросшему травой юго-восточному склону горы Вонюшань – Лежащий Буйвол, – чтобы посмотреть на полеты командира отряда Сыма Ку и молодого американца Бэббита. Мы с Лайди ехали на одном муле, Чжаоди с Сыма Ляном – на другом. Я сидел перед Лайди, и она придерживала меня, обняв обеими руками. Чжаоди сидела перед Сыма Ляном, и он мог держаться лишь за ее одежду под мышками, потому что торчащий живот с кем-то еще из нового поколения рода Сыма ему было не обхватить. Следуя по «хвосту» Буйвола, мы постепенно оказались у него на хребте, заросшем острой, как нож, темедой, перемежающейся кое-где с желтыми головками одуванчиков. Мулы под нами шли без особых усилий.
Нас обогнали верхом на лошадях Сыма Ку и Бэббит. По их лицам было видно, что оба в приподнятом настроении. Сыма Ку помахал в нашу сторону кулаком. На вершине горы какие-то желтокожие пытались докричаться до тех, кто остался внизу. Сыма Ку поднял плеть, огрел пару раз своего скакуна-полукровку, и лошадка шустро рванула в гору. Вслед за ним устремился и конек Бэббита. Американец сидел ровно и невозмутимо, как и тогда, на верблюде. Длинные ноги в стременах свисали чуть ли не до земли, лошадь под ним смотрелась комично, но шла быстро.
– Нам тоже надо бы поторопиться, – заявила вторая сестра и пришпорила мула пятками.
Никто, конечно, не посмел перечить уважаемой супруге командира, возглавлявшей группу приглашенных. Шагавшие за нашим мулом представители народа, известные в округе люди, хоть и подзапыхались, но никто и не думал жаловаться. Мы с Лайди следовали вплотную за Чжаоди с Сыма Ляном. Не видные за ее черным халатом соски терлись мне о спину, и я блаженствовал, вспоминая, что было тогда, в ослином корыте.
На вершине ветер дул гораздо сильнее, белый ветроуказатель хлопал под его порывами, а красные и зеленые шелковые ленты на нем плясали, как рулевые перья фазана. Несколько солдат что-то сгружали с верблюдов. Верблюды стояли мрачные, со следами жидкого помета на закрученных хвостах и на бабках задних ног. На прекрасных, богатых разнотравьем лугах дунбэйского Гаоми отъелись мулы и лошади отряда Сыма Ку, коровы и овцы местных жителей – все, кроме этой горстки горемычных верблюдов. От непривычной воды и еды у них молотками торчали острые кострецы, ноги стали как спички, а всегда гордо возвышавшиеся горбы походили теперь на початые мешки, которые свешивались набок, угрожая упасть.
Солдаты расстелили на земле большой ковер.
– Помогите госпоже, – скомандовал Сыма Ку.
Подбежавшие бойцы спустили на землю Чжаоди с ее большущим животом, сняли наследного принца Сыма Ляна. Потом помогли сойти почтенной тетушке Лайди, поставили на землю младшего дядюшку Цзиньтуна и младшую тетушку Юйнюй. Мы, как уважаемые гости, уселись на ковер. Остальные встали у нас за спиной. В толпе мелькнула Птица-Оборотень, Чжаоди призывно махнула ей рукой, но Линди спрятала лицо за спиной Сыма Тина. У того болел зуб, и он стоял, держась за распухшую щеку.
Мы сидели почти на «затылке» Буйвола, перед нами была его «морда». Он словно нарочно опустил морду к груди, чтобы получился нависающий утес метров пятьсот высотой. Ветер проносился у нас над головами, он дул в сторону деревни. Небо над ней заволакивали легкие, как дымка, облака. Хотелось высмотреть наш дом, но виден был лишь аккуратный квадрат усадьбы Сыма Ку с ее семью входами. Колокольня, сторожевая вышка – все было маленьким, изящным. Равнина, река, озеро, луга, нескольких десятков круглых, как зеркальце, прудов, вкрапленных среди лугов. Стадо лошадей величиной с козу, стадо мулов не больше собаки – все это хозяйство отряда Сыма. Шесть коз, крошечных, как кролики, – собственность нашей семьи. Самая большая и самая белая – моя, матушка выпросила ее у второй сестры; та озадачила адъютанта по снабжению, и он послал за ней в горный район Имэншань. У стоявшей рядом с моей козой девочки голова напоминала кожаный мячик. Но я-то знал, что никакая это не девочка, а очень даже взрослая девушка и голова у нее куда больше кожаного мячика. Потому что это моя шестая сестра Няньди. Сегодня она повела коз пастись далеко, но совсем не ради них, просто ей тоже хотелось посмотреть на полеты.
Сыма Ку и Бэббит уже спешились, и их маленькие лошадки свободно разгуливали по «голове» Буйвола, ища распустившиеся цветки люцерны. Бэббит подошел к краю обрыва и глянул вниз, будто прикидывая на глаз высоту. Выражение его мальчишеского лица было серьезным. Потом задрал голову и посмотрел в небо. Бескрайние бирюзовые просторы, придраться не к чему. Прищурившись, он поднял руку – якобы проверить силу ветра. Это было явно лишним: «колбаса» ветроуказателя звонко хлопала, ветер раздувал нашу одежду, а ястреба в небе бросало и крутило, как сухой листок, – чего руку-то поднимать? Сыма Ку все это время ходил за ним как хвостик и с преувеличенным старанием повторял все движения. Он тоже был крайне сосредоточен, но я чувствовал, что это спектакль.
– Добро, – неестественным голосом проговорил Бэббит. – Можно начинать.
– Добро, – тем же тоном повторил Сыма Ку. – Можно начинать.
Солдаты притащили два тюка и раскрыли один из них, вытянув казавшееся бескрайним полотнище белоснежного шелка. За ним тянулись какие-то белые веревки.
Под руководством Бэббита солдаты обвязали этими веревками зад и грудь Сыма Ку. После этого Бэббит потянул за каждую, будто проверяя, крепко ли они завязаны. Потом встряхнул белый шелк, а солдаты расправили его. От сильного порыва ветра прямоугольное полотнище с хлопаньем натянулось, и солдаты отпустили его. Надувшись парусом в форме арки, оно натянуло веревки, и Сыма Ку потащило по земле. Он попытался встать, но у него ничего не вышло, и он покатился по земле, как маленький осленок. Догнавший его Бэббит вцепился в веревку у него за спиной.
– Хватайся за нее! – сдавленно крикнул он. – Хватайся за стропу управления!
Тут Сыма Ку, словно очнувшись, заорал благим матом:
– Бэббит, предков твоих тудыть!.. – Бэббит, убивец…
Вторая сестра вскочила с ковра и бросилась за ним. Она успела сделать лишь пару шагов, а Сыма Ку уже скатился с обрыва. Вопли и ругательства стихли.
– Левой рукой стропу тяни! Тяни же, болван! – надрывался Бэббит.
Все сыпанули к обрыву, даже восьмая сестра, явно не понимая происходящего. Хорошо, что ее остановила Лайди. Шелковое полотнище к тому времени превратилось в белоснежное облачко, – оно плыло, покачиваясь, а под ним болтался Сыма Ку, крутясь туда-сюда, как рыба на крючке.
– Группируйся, группируйся, болван! – орал Бэббит. – Готовься к приземлению!
Белое облачко плыло вместе с ветром, оно двигалось, теряя высоту, и наконец опустилось далеко в лугах, распластавшись на зелени ослепительно-белым пятном.
А мы стояли, разинув рты и затаив дыхание, и не отрывали глаз от этого облачка, пока оно не коснулось земли. Лишь тогда рты наши закрылись и пронесся вздох облегчения. Но все тут же снова взволновались, заслышав плач второй сестры. «Почему она плачет? Уж никак не от радости, скорее от горя, – тут же пришло в голову. – Думает, командир Сыма разбился». Все взгляды снова были прикованы к белому пятну – ждали чуда. И чудо произошло: пятно зашевелилось, приподнялось, из белого выбралась и поднялась на ноги черная фигурка. Она замахала нам руками, до нас донеслись восторженные вопли, и все мы радостно закричали в ответ.
Лицо Бэббита раскраснелось, нос блестел, будто намазанный маслом. Он обвязался веревками, укрепил на спине тюк с белым полотнищем, размял руки и ноги и стал медленно отходить назад. Все взоры были устремлены на него, но он, хотя и был в центре внимания, смотрел только перед собой. Отойдя метров на десять, он остановился, закрыл глаза, губы у него зашевелились. Может, заклинание какое читал? Потом открыл глаза и, высоко поднимая длинные ноги, стремительно понесся вперед. Добежав до того места, где мы стояли, он вдруг подпрыгнул, вытянувшись в струнку, и камнем сиганул вниз. У меня появилось ощущение, что не он падает, а утес поднимается и покрытая травой земля вместе с ним. И тут между голубым небом и зеленью травы распустился белоснежный цветок, самый большой, какой я когда-либо видел. Мы приветствовали этот цветок радостными криками. Он плыл в воздухе, а Бэббит висел под ним неподвижно, как гирька безмена. Вскоре эта «гирька», постепенно снижаясь, приземлилась прямо среди наших коз, которые тут же бросились врассыпную, как кролики. На земле «гирька» продвинулась совсем немного, белый цветок вдруг сдулся в большой рыбий пузырь, накрыв и «гирьку», и пастушку Няньди.