– Дождь пошел! – крикнул кто-то.
Мужчина в это время, держа на руках босую, в измятом платье женщину, шагал к повозке.
– Выключай, выключай! – скомандовал вскочивший Сыма Ку. – А то аппаратура от воды испортится!
Он загораживал собой свет, раздались недовольные крики, и он снова сел. На белом полотнище разлетелись во все стороны брызги: мужчина с женщиной бросились в реку. Полыхнула еще одна молния, она трещала довольно долго, и белый луч проектора будто промок и светил уже не так ярко. Откуда-то влетел десяток каких-то черных штуковин, будто упал оставленный молнией навоз. Среди солдат батальона Сыма Ку раздался ужасающий взрыв. Всё почти в одно и то же время: страшный грохот, зеленые и желтые вспышки, резкий запах пороха. Чуть позже я понял, что сижу у кого-то на животе, а голову заливает что-то горячее. Дотронулся до лица – липко. Воздух будто пропитался кровью, к неимоверному грохоту примешалось паническое многоголосие ничего не понимающей и ничего не видящей толпы. Луч света выхватывал покачивающиеся спины, окровавленные головы, искаженные ужасом лица. Мужчину и женщину, которые плескались и дурачились в американской речке, разнесло на куски. Вспышки молний. Раскаты грома. Зеленоватая кровь. Разлетающиеся во все стороны куски тел. Американское кино. Ручные гранаты. Золотистые змейки выстрелов из винтовок.
– Братья, без паники…
Еще один взрыв.
– Мама…
– Сынок…
Оторванная рука, еще живая. Намотавшиеся на ногу внутренности. Капли дождя, большущие, как серебряные юани. Режущий глаза свет. Таинственная ночь.
– Земляки, ложись и не двигайся! Солдаты и офицеры отряда Сыма, ни с места! Сложите оружие – и останетесь в живых! Сложите оружие – и останетесь в живых!.. – Крики надвигались со всех сторон. Надвигались и надвигались…
Глава 23
Еще не затих грохот взрывов, а нас уже со всех сторон окружили огни факелов. В черных накидках из коры, наставив карабины с примкнутыми штыками и слаженно выкрикивая команды, на нас решительно наступали солдаты отдельного семнадцатого полка. Факелы несли не люди в форме, а в основном коротко стриженные женщины с белыми повязками на головах. Высоко подняв эти ярко пылающие факелы из старой ваты и тряпья, смоченного в керосине, они освещали дорогу солдатам. Со стороны батальона Сыма раздался винтовочный залп, и несколько солдат семнадцатого рухнули на землю как подкошенные. Но на их место тут же встали другие. Полетели еще гранаты, и грохнуло так, словно обрушилось небо и раскололась земля.
– Сдавайтесь, братцы! – послышался крик Сыма Ку, и бойцы стали нехотя бросать винтовки на ярко освещенное факелами пустое пространство.
Сыма Ку окровавленными руками держал Чжаоди и громко звал:
– Чжаоди, женушка милая, проснись…
Кто-то тронул меня за плечо трясущейся рукой. Подняв голову, я увидел бледное лицо Няньди. Она лежала на земле, придавленная изуродованными телами.
– Цзиньтун… Цзиньтун… – лепетала она. – Ты живой?
В носу у меня защипало, из глаз брызнули слезы.
– Я-то живой, сестренка, а вот ты – ты-то жива?
Она потянулась ко мне:
– Братик, дорогой, помоги, вытащи…
Руки у меня скользкие, у нее тоже. Стоило потянуть посильнее, и ее руки выскользнули из моих, как вьюны. Все вокруг лежали, уткнувшись в землю, и не осмеливались встать. Сноп белого света все так же падал на экран, ссора американской парочки достигла наивысшей точки, женщина занесла над похрапывающим мужчиной нож.
– Няньди, Няньди, где ты? – донесся от проектора обеспокоенный голос Бэббита.
– Я здесь, Бэббит, помоги мне… – И сестра протянула к своему Бэббиту руку. Заплаканная, она говорила с присвистом.
Бэббит двинулся к ней, покачиваясь, – длинный, тощий, – с трудом пробираясь через грязь, как конь.
– Стой! – раздался громкий окрик, и кто-то выстрелил в воздух. – Не двигаться!
Бэббит мгновенно растянулся на земле, будто перерубленный в поясе.
Откуда-то приполз Сыма Лян. У него было задето левое ухо, на щеке, на волосах и на шее запеклась кровь. Он поднял меня и быстро ощупал негнущимися пальцами, проверяя, цел ли я.
– Порядок, младший дядюшка, – заключил он. – Руки на месте, ноги на месте.
Потом нагнулся к шестой сестре, стащил с нее трупы и помог подняться. Ее белое платье пропиталось кровью.
Под потоками дождя, который обрушивался градом стрел, нас загнали на ветряную мельницу – самое высокое строение в деревне, ее и приспособили под тюрьму. Вспоминая об этом, понимаешь, сколько у нас тогда было возможностей убежать. Ливень быстро потушил факелы в руках ополченцев, солдаты и сами брели, спотыкаясь и не зная, как спастись от хлеставших ледяных струй, – даже глаз было не открыть. Дорогу впереди освещали лишь два желтых луча карманных фонариков. Но никто не убежал. Одинаково нелегко было и нам, и конвоирам. А как только подошли к прогнившим воротам мельницы, солдаты заскочили под крышу первыми.
Казалось, мельница подрагивала под ливнем, в синих сполохах молний можно было видеть настоящий водопад, устремлявшийся через прорехи в крыше. С жестяного карниза сверкающий поток низвергался в канаву возле ворот, сероватая вода заливала улицу. Пока мы тащились от гумна, я потерял из виду и шестую сестру, и Сыма Ляна. Прямо передо мной был солдат семнадцатого полка в черном дождевике. Вздернутая губа открывала желтые зубы и алые десны, невыразительные глаза с поволокой. Вспыхнула и погасла молния; в нависшем мраке солдат чихнул, в лицо мне пахнуло махоркой и редиской. В носу засвербило. Вокруг зачихали и другие. Хотелось найти Няньди и Сыма Ляна, но кричать я не смел и, вдыхая запахи грозы с примесью горелой серы, лишь ожидал под оглушающие раскаты грома следующей краткой вспышки, чтобы попытаться определить, где они. За спиной малорослого солдатика я заметил худое, землистое лицо Щелкуна. Он смахивал на восставшего из могилы мертвеца. Желтое лицо стало алым, вихры торчали двумя кусками войлока, шелковый халат прилип к телу, шея напряженно вытянулась, куриным яйцом выпирал кадык. Ребра у него выступали – хоть пересчитывай, а глаза мерцали, как блуждающие огни на кладбище.
Перед рассветом дождь стих, грохот воды сменился редким постукиванием по крыше. Молнии сверкали не так часто, цвет их вместо устрашающе синего и зеленого стал тепло-желтым, иногда белым. Раскаты грома постепенно удалялись; с северо-востока подул ветерок, он шелестел по кровле, а застоявшаяся вода стекала в щели между жестяными листами. Холод прохватывал до костей, и люди – друзья ли, враги – стали жаться друг к другу. В темноте всхлипывали женщины и дети. Мошонку свело от холода, боль перекинулась внутрь, к желудку, – казалось, там просто кусок льда. Захотел бы кто тогда выйти из мельницы, ему бы и не препятствовали. Но никто не вышел.
Потом у ворот показались люди. Я к тому времени закоченел до невозможности и сидел, прислонившись к чьей-то спине, а этот человек прислонился ко мне. Кто-то прошлепал по воде, затем в темноте заплясало несколько желтоватых лучей. Через приоткрытые ворота виднелись закутанные в дождевики фигуры.
– Личный состав семнадцатого полка, быстро построиться и вернуться в часть! – последовала команда.
Отдавший эту команду говорил с нехарактерной для него хрипотцой. Обычно он говорил громко, ясно и очень зажигательно. Я узнал этого человека сразу, хотя лицо его было скрыто плащом и шапкой. Это был бывший командир и политкомиссар батальона подрывников Лу Лижэнь. Я еще весной слышал, что его отряд преобразован в отдельное соединение, а теперь убедился воочию.
– Пошевеливайтесь! – продолжал Лу Лижэнь. – Каждой роте уже определено, где квартировать, так что, товарищи, можно обсушиться и выпить имбирного чаю.
Толпа солдат семнадцатого построилась в шеренги на залитой водой улице. Несколько человек командирского вида с фонарями «летучая мышь» вразнобой покрикивали: «Третья рота, за мной! Седьмая рота, за мной! Все вместе – за мной!»
Солдаты зашлепали по воде прочь, а к мельнице подошли другие, в длинных накидках из коры и с автоматами «томми».
– Комполка, разрешите доложить. Взвод роты охраны прибыл! – козырнул командир взвода.
Лу Лижэнь поднес руку к голове в ответном приветствии:
– Присматривайте за пленными хорошенько, чтоб ни один не сбежал. На рассвете всех пересчитать. Если не ошибаюсь, – хохотнул он в царившую внутри мельницы темноту, – мой приятель Сыма Ку тоже здесь.
– Ети его, всех твоих предков! – взорвался из-за большого жернова Сыма Ку. – Цзян Лижэнь, презренный негодяй, здесь я, здесь!
– Увидимся на рассвете! – усмехнулся Лу Лижэнь и поспешно удалился.
Стоявший в свете фонарей рослый командир взвода охраны обратился к тем, кто был внутри:
– Я понимаю, кое у кого припрятаны револьверы. Я у вас как на ладони, вы в темноте, и вам ничего не стоит свалить меня одним выстрелом. Однако советую даже не помышлять об этом, потому что подстрелите лишь меня. Но если мы начнем стрелять очередями, – он махнул рукой за спину, в сторону автоматчиков, – одним человеком дело не ограничится. К пленным мы относимся хорошо; как рассветет – рассортируем. Тех, кто захочет присоединиться, с радостью примем в свои ряды, а тем, кто не захочет, выдадим деньги на дорогу домой.
Ответом ему была тишина, слышалось лишь журчание воды. Командир взвода махнул охранникам, и покосившиеся, гнилые ворота закрылись. Желтый свет фонарей, проникавший через щели и трещины ворот, осветил пару одутловатых лиц.
После ухода солдат освободилось место, и я стал на ощупь пробираться туда, откуда только что донесся голос Сыма Ку. По дороге споткнулся о чьи-то дрожащие горячечные ноги, слышалось неумолчное постанывание. На мельнице, на этой громадине, воздвигнутой усилиями Сыма Ку и его старшего брата Сыма Тина, не смололи ни одного мешка муки, потому что в первую же ночь ее крылья рухнули под бешеным порывом ветра. Остались лишь скрипевшие круглый год отдельные детали, соединенные с толстенными еловыми столбами. Внутри было просторно, хоть цирковые представления устраивай, а на сложенных из кирпича основаниях высилось двенадцать больших каменных жерновов. Накануне мы с Сыма Ляном приходили сюда осмотреться: он, по его словам, предложил отцу переделать мельницу под кинотеатр. Как только мы вошли, я содрогнулся: пронзительно вереща, из глубины к нам устремилась целая стая свирепых крыс. Они остановились всего в двух шагах от нас, и усевшаяся впереди всех большая белая крыса с красными глазками подняла изящные, будто выточенные из нефрита, лапки и стала теребить белоснежные усики, поблескивая своими глазенками-звездочками. За ее спиной расселись полукругом и злобно уставились на нас, готовые наброситься в любую секунду, несколько десятков ее черных собратьев. Я в страхе попятился, кожа на голове стянулась, по спине пробежал холодок. Сыма Лян загородил меня, хотя на самом-то деле едва доставал мне макушкой до подбородка. Потом нагнулся и присел на корточки, не сводя глаз с белой крысы. Та тоже не собиралась выказывать слабости, перестала теребить усики и села по-собачьи. Усики над крошечным ротиком чуть подрагивали. Ни Сыма Лян, ни крыса не желали уступать своих позиций. Что, интересно, было на уме у этих крыс, особенно у белой? И о чем думал Сыма Лян? Этот пацаненок изначально появился мне на беду, но со временем мы становились все ближе друг другу. Может, сейчас они с крысой просто соревнуются, кто кого переглядит? Или меряются силой духа? Казалось, я слышу голос белой крысы: «Это наши владения, вам здесь делать нечего!» А Сыма Лян в ответ: «Это мельница нашей семьи, ее построили дядя с отцом, так что я у себя дома, я здесь хозяин». – «Кто сильнее, тот правитель, кто слабее – тот и вор», – изрекает крыса. А Сыма Лян ей другую поговорку: «Чт