К ним рванулся немой. Он сунул кулаком Бэббиту в плечо с такой силой, что тот аж развернулся вокруг своей оси. Снова очутившись лицом к лицу с немым, он что-то громко выкрикнул на своем языке – то ли ругательство, то ли протест, не знаю. Над его головой сверкнул занесенный меч, и Бэббит поднял руку, будто прикрываясь от холодного отблеска стали.
– Бэббит!.. – бросилась к нему шестая сестра, оторвавшись от матушки. Она пробежала всего несколько шагов и упала в грязь, как-то странно изогнувшись. Левая нога у нее торчала из-под правой.
– Да остановите же Суня! – заорал Лу Лижэнь, и на руках у немого повисли бойцы из отряда удальцов. С бешеным рычанием он раскидал их, как соломенные пугала. Лу Лижэнь перепрыгнул через канаву, остановился на обочине и, подняв руку, помахал у него перед лицом:
– Сунь Буянь, ты что, забыл правила обращения с пленными?!
При виде Лу Лижэня Сунь перестал вырываться, и его отпустили. Он сунул меч за пояс, вцепился в Бэббита как клещами и поволок из толпы пленников туда, где стоял Лу Лижэнь. Бэббит обратился к Лу Лижэню на иностранном языке. Тот что-то коротко бросил в ответ, рубанув несколько раз ладонью в воздухе, и Бэббит сразу же успокоился.
– Бэббит… – простонала шестая сестра, протянув к нему руку.
Бэббит перемахнул через канаву. Левая нога сестры висела как неживая, и ему приходилось крепко держать Няньди, обняв за талию. Замызганное до невозможности, похожее на мятую луковую шелуху платье задралось, и мертвенно-белое бедро угрем заскользило вниз. Она обхватила Бэббита за шею, а он поддерживал ее под мышками. Так они в конце концов и поднялись – муж и жена. Взгляд печальных голубых глаз Бэббита упал на матушку, он приблизился к ней, таща на себе сестру.
– Мама… – выдавил он трясущимися губами, и по его щекам покатилось несколько крупных слезинок.
Вода в придорожной канаве ходила ходуном и пенилась. Это командир взвода охраны спихивал с себя тело бойца батальона Сыма. Наконец он поднялся и огромной жабой стал вылезать из канавы. Дождевик его был заляпан кровью и грязью и напоминал рисунок на жабьей спине. Он стоял, раскорячив ноги и дрожа, страшный и жалкий одновременно: мельком глянуть – неуклюжий, как медведь, а присмотреться – герой героем. Возле носа висел, поблескивая, как стеклянный шарик, выдавленный глаз, во рту не хватало двух передних зубов, а с твердого подбородка капала кровь.
К нему подбежала женщина в солдатской форме с походной аптечкой за спиной и поддержала, чтобы он не упал.
– Комбат Шангуань, тут тяжелораненый! – крикнула она, сгибаясь под тяжестью здоровенного комвзвода, как тонкая ива.
Появилась дебелая Паньди, а за ней двое ополченцев с носилками. Армейская шапка была ей мала, отчего лицо казалось широким и толстым. Лишь торчавшие из-под короткой стрижки уши хранили тонкое обаяние женщин семьи Шангуань.
Ни минуты не колеблясь, она оторвала глаз комвзвода и отшвырнула прочь. Глаз покатился по грязи и, остановившись, с ненавистью уставился на нас.
– Комбат Шангуань, доложи комполка Лу… – Комвзвода приподнялся на носилках и указал на матушку: – Эта старуха открыла ворота…
Паньди в тот момент бинтовала ему голову и быстренько забинтовала так, что ему уже и рта было не раскрыть.
Потом остановилась перед нами и негромко позвала:
– Мама…
– Никакая я тебе не мама, – бросила матушка.
– А я говорила, – напомнила Паньди: – «Река десять лет на запад течет, а десять – на восток»; а еще: «Выходишь из воды, смотри, сколько грязи на ногах»!
– Смотрела я, смотрела, навидалась всякого.
– Обо всем, что произошло в семье, я знаю, – сообщила Паньди. – Ты, мама, за моей дочкой ухаживала неплохо, так что с тебя я всю вину снимаю.
– Не надо с меня ничего снимать, – отвечала матушка, – я уже долгую жизнь прожила.
– Мы лишь вернули себе свое! – раздраженно бросила Паньди.
Матушка возвела глаза к небесам, где беспорядочно плыли облака, и пробормотала:
– Господи, отвори очи свои и взгляни, что деется в мире сием…
Паньди подошла ко мне и совершенно безразлично потрепала по голове. От ее руки пахнуло какими-то противными лекарствами. Сыма Ляна она гладить не стала, – думаю, он бы и не позволил. Он скрипел маленькими, как у зверька, зубами, и попробуй она погладить, точно палец бы отхватил.
– А ты молодец, – с издевательской улыбочкой обратилась Паньди к шестой сестре. – Американские империалисты как раз поставляют нашим врагам самолеты и пушки, помогают убивать всех подряд в освобожденных районах!
– Отпустила бы ты нас, сестра, – сказала Няньди, держась за Бэббита. – Чжаоди уже погибла от ваших гранат, неужто тебе и нашей смерти хочется?
Тут из мельницы появился Сыма Ку. С истерическим хохотом он тащил тело Чжаоди. Когда его солдаты роем вылетали из ворот, он оставался внутри. Всегда аккуратный, даже нарядный, с неизменно начищенными до блеска пуговицами Сыма Ку за ночь изменился до неузнаваемости. Лицо избороздили какие-то бесцветные морщины, и оно походило на вымокшее под дождем, а потом высушенное на солнце бобовое зерно. Потухший взгляд, волосы на большой голове тронула седина. Подтащив обескровленное тело второй сестры к матушке, он опустился перед ней на колени.
Рот матушки еще больше искривился, нижняя челюсть затряслась так, что она не могла выговорить ни слова, а глаза наполнились слезами. Протянув руку, она погладила вторую сестру по голове, а потом, придерживая подбородок рукой, с трудом произнесла:
– Чжаоди, деточка моя, мужчин вы сами себе выбирали, дорожки в жизни тоже… Не слушалась ты маму, вот и не уберегла я тебя. Всем вам… уж как Бог даст…
Оставив тело сестры, Сыма Ку направился к Лу Лижэню, который как раз подошел к мельнице в окружении охранников. Оба остановились в паре шагов друг от друга, взгляды скрестились, как мечи, и от острых лезвий во все стороны полетели искры. Несколько схваток победителя не выявили, и Лу Лижэнь издал три сухих смешка. Трижды холодно усмехнулся и Сыма Ку.
– Давненько не виделись, брат Сыма, надеюсь, у тебя все хорошо! – заговорил Лу Лижэнь. – И года не прошло, как ты выдворил меня отсюда, не ожидал, поди, что такое же обрушится и на твою голову?
– Быстро вернул шестимесячный должок, быстро, – отвечал Сыма Ку. – Только вот процент у тебя, брат Лу, больно высок.
– Мои глубокие соболезнования в связи со смертью твоей супруги, но тут уж ничего не попишешь. Революция – это как удаление злокачественной опухоли, приходится захватывать и часть здоровой ткани. Но это не должно удерживать нас от такой операции, и, надеюсь, ты это понимаешь.
– Ладно, хорош слюной брызгать, – заявил Сыма Ку. – Порадуйте меня, что ли!
– Ну нет, так просто с тобой разобраться мы не намерены.
– Тогда извини, придется брать дело в свои руки.
Он извлек откуда-то изящный пистолетик, взвел курок и обернулся к матушке:
– За вас отмщение воздам, тещенька. – И приставил пистолет к виску.
– А ты трус, оказывается! – расхохотался Лу Лижэнь. – Валяй, убей себя, жалкий червь!
Пистолет в руке Сыма Ку дрогнул.
– Папа! – крикнул Сыма Лян.
Сыма Ку обернулся к сыну, и рука с пистолетом медленно поползла вниз. Усмехнувшись – словно над самим собой, – он бросил пистолет Лу Лижэню:
– Лови!
Поймав пистолет, тот покрутил его в руках:
– Дамская игрушка. – И с презрением перебросил стоявшим за спиной. Потом топнул промокшим насквозь, грязным, рваным ботинком: – По сути дела, ты сдал оружие, и распоряжаться твоей судьбой я не имею права. Теперь моему начальству решать, куда тебе дорога – в рай или в ад.
Сыма Ку покачал головой:
– Ты неправ, командир Лу. В конечном счете мое место не в раю и не в аду, а между ними. И твое тоже.
– Увести, – приказал Лу Лижэнь стоявшим рядом охранникам.
Те подошли и наставили на Сыма Ку и на Бэббита оружие:
– Вперед!
– Пошли, – кивнул Бэббиту Сыма Ку. – Меня они могут убить сотню раз, но тебя пальцем не тронут.
Вместе с шестой сестрой Бэббит приблизился к Сыма Ку.
– Супруга Бэббита может остаться, – сказал Лу Ли-жэнь.
– Командир Лу, – заговорила шестая сестра, – мог бы и не разлучать нас с мужем, хотя бы потому, что я помогала матушке растить Лу Шэнли.
Лу Лижэнь поправил сломанные очки и бросил матушке:
– Поговорила бы ты с ней.
Матушка решительно покачала головой, присела на корточки и кивнула нам с Сыма Ляном:
– Подсобите-ка, дети.
Мы затащили тело Чжаоди ей на спину.
Со второй сестрой на спине, босиком она пошлепала по грязи домой. Мы с Сыма Ляном с обеих сторон поддерживали застывшие ноги Чжаоди, чтобы хоть как-то облегчить матушке ношу. Ее изуродованные маленькие ножки оставляли на грязной дороге глубокие следы, которые были заметны потом даже пару месяцев спустя.
Глава 24
Уровень воды в Цзяолунхэ поднялся до гребня дамбы, и с кана через окно было видно, как катятся на восток грязно-желтые валы. Повернувшись к реке, на дамбе стояли солдаты отдельного полка и что-то громко обсуждали.
Во дворе матушка пекла на чугунной сковородке блины, а Ша Цзаохуа помогала поддерживать огонь. Сырые дрова горели желтовато-коричневым пламенем, и в тусклых солнечных лучах стелился густой черный дым.
Вошедший Сыма Лян принес с собой горький запах софоры.
– Отца вместе с шестой тетушкой и ее мужем отправляют под конвоем в округ, – негромко сообщил он. – Муж третьей тетушки вместе с остальными налаживает плот для переправы.
– Лян! – крикнула со двора матушка. – Бери младших дядюшку и тетушку и дуй на дамбу, задержи их. Скажи, провожать приду.
Река вздыбилась стремительным мутным потоком, неся колосья несобранного урожая, плети батата и трупы животных, а на стремнине среди валов плыли, переворачиваясь, целые деревья. Все три каменные опоры моста через Цзяолунхэ, разрушенного Сыма Ку, уже скрылись под водой, и о его существовании напоминали лишь бурные водовороты и оглушительный рокот волн. Кусты на обоих берегах тоже затопило, лишь иногда над водой показывалась ветка с зелеными листочками. Над ширью разлива вслед за волнами метались синевато-серые чайки, то и дело выхватывая из воды мелкую рыбешку. Дамба на другом берегу прыгала вдалеке в разлившихся насколько хватало глаз водах, похожая на еле различимую черную веревку. Вода плескалась всего в нескольких цунях от гребня дамбы на нашем берегу, и кое-где желтоватые язычки дразняще лизали ее, образуя небольшие потоки, которые с журчанием переливались на внутренний склон.