ра Лежащего Буйвола, и на юг, на бескрайние темно-зеленые рисовые поля. Берег Мошуйхэ, извивающейся длинным драконом к востоку, то скрывался за колосьями, то открывался там, где они были ниже, и над невидимыми водами листками бумаги покачивались стайки белых птиц. В голове пронеслось одно за другим все, что случилось пережить, и вдруг показалось, что я уже прожил лет сто.
– Убейте меня, убейте, я пожил свое.
В их глазах мелькнуло удивление. Обменявшись взглядами, они снова повернулись ко мне спиной, будто не расслышали.
– Ну убейте же меня! – решительно заявил я, всхлипнув, и вдруг разревелся, обливаясь липкими и солоноватыми, как кровь, слезами.
Искренностью своей просьбы я поставил их в затруднительное положение. Они снова переглянулись, и было видно, что призадумались.
– Умоляю вас, господа, – решил я закрепить успех еще большим драматизмом, – прикончите меня! Все равно как, только побыстрее, чтобы меньше мучиться.
– Ты что, думаешь, нам духу не хватит убить тебя? – уставился мне в глаза У Юньюй, сжав своими толстенными пальцами мой подбородок.
– Хватит, – пролепетал я, – конечно же хватит. Я лишь прошу сделать это побыстрее.
– Влипли мы с этим пащенком, парни, – сплюнул У Юньюй. – Сдается мне, убить его все же придется. Отступать уже нельзя, так что лучше кончить его по-быстрому.
– Хотите убить – убейте, но без меня, – гнул свое Го Цюшэн.
– Сдать нас хочешь, паскуда? – тряхнул его за плечи У Юньюй. – Мы теперь четыре кузнечика на одной нитке, пусть никто даже не думает соскочить. Только попробуй – все сразу узнают, что ты сделал с этой дурочкой из семьи Ван, уж я позабочусь.
– Ладно, братва, хорош ссориться, – вмешался Вэй Янцзяо. – Тут делов-то – убить. Скажу по секрету: ту старуху на каменном мостике я угрохал. Ничего против нее не держал, просто задумал ножичек в деле опробовать. Я-то думал, убить человека непросто, а на самом деле – раз плюнуть. Этим ножичком под ребра и сунул. Так он скользнул в нее, как в доуфу, хлюп – аж ручка вошла. Не успел вытащить, а из нее уж и дух вон, даже не вякнула. – Он провел лезвием туда-сюда по штанам. – Вот глядите. – И будто бы ткнул ножом, направив его мне в живот.
Я сладостно зажмурился и словно увидел, как зеленой струйкой на их лица брызнула кровь. Они побежали к воде, чтобы умыться. Но вода напоминала темно-красный сироп, и они не только не умылись, но запачкались еще больше. Вместе с кровью из живота стали быстро вываливаться кишки, они упали на траву, достигли канавы, а там их подхватило течение. В канаву с плачем прыгнула матушка, она стала собирать их, наматывая на руку, пока не очутилась передо мной. Обмотанная моими кишками, она тяжело дышала, с грустью глядя на меня: «Что с тобой, деточка?» – «Убили меня, мама». Слезы заливали ей лицо, когда она опустилась на колени и стала засовывать эти кишки, моток за мотком, мне обратно в живот. Они не слушались, снова выскальзывали наружу, матушка плакала уже от злости. В конце концов она запихнула их полностью, достала из волос иголку и нитку и зашила мне живот, как порванную куртку. Я ощутил какую-то странную боль и резко открыл глаза. Оказалось, все это мне привиделось. Действительность же была такова: пинками они сбили меня с ног, выпростали свои внушительные причиндалы, выдававшие их «революционное и правильное происхождение», и принялись мочиться мне на лицо, – казалось, что я погружаюсь в воду.
– Младший дядюшка! Дядюшка… – донеслись из зарослей голоса Сыма Ляна и Ша Цзаохуа – один звонкий, другой негромкий.
Я открыл рот, чтобы откликнуться, но тут же получил порцию мочи. Все четверо торопливо убрали свои оросительные установки и, подтянув штаны, мгновенно скрылись в кустах.
Сыма Лян с Ша Цзаохуа стояли у каменного мостика и звали меня вслепую, как Юйнюй. Их крики долго раскатывались эхом по полям, отчего сердце мое преисполнилось печали и в горле встал комок. Я попытался подняться, но тут же снова шлепнулся на землю.
– Там! – взволнованно завопила Ша Цзаохуа. – Он там!
Они подняли меня за руки. Я качался, как ванька-встанька. Ша Цзаохуа глянула на мое лицо, рот у нее искривился, и она разревелась. Сыма Лян тронул меня за зад, и я взвизгнул от боли. Он посмотрел на свою руку, красную от крови и всю в зелени от травы и веток, и у него застучали зубы.
– Кто ж тебя так разуделал, младший дядюшка?
– Они… – выдавил я.
– Кто «они»? – уточнил Сыма Лян.
– У Юньюй, Вэй Янцзяо и Дин Цзиньгоу, а еще Го Цюшэн.
– Дядюшка, давай-ка сейчас домой, – сказал Сыма Лян. – Бабуля там с ума сходит. А вы, четверо подонков, зарубите себе на носу: сегодня вы улизнули, но завтра уже не выйдет, смылись первого числа, а вот пятнадцатого не получится! Если хоть волосок упадет с головы дядюшки, тут же флаги будут развеваться перед вашими домами129 – все сразу поймут, откуда ветер дует!
Слова Сыма Ляна еще висели в воздухе, когда пресловутая четверка – У, Вэй, Дин и Го, – хохоча, вывалилась из кустов.
– Ишь, мать его, – хмыкнул У Юньюй, – откуда только взялся этакий паршивец! Речи тут толкает и не боится, что язык-то ему враз отрежут! – И, схватив свои ветки-хлысты, они рванулись к нам, как свора псов.
– Цзаохуа, помоги дядюшке! – крикнул Сыма Лян и бросился навстречу этим детинам гораздо выше его ростом.
Все четверо просто остолбенели от такого бесстрашия, а Сыма Лян, не дожидаясь, пока на него опустятся шелковичные ветки, ударил крепкой головенкой в живот Вэй Янцзяо, безжалостному негодяю и сквернослову. Тот согнулся пополам и рухнул на землю, свернувшись, как еж. Остальные – У, Го и Дин – обрушили на Сыма Ляна град ударов. Закрыв голову руками, Сыма Лян повернулся и бросился бежать. Вся троица за ним. Своим невероятным боевым задором он явно подзавел это местное отребье. По сравнению с трусливой овцой Цзиньтуном этот волчонок вызвал гораздо больший интерес. Под их возбужденные крики на пребывающем в летаргическом сне лугу развернулась настоящая битва с погоней. Против волчонка Сыма Ляна эти трое выглядели здоровенными, злобными, но неповоротливыми деревенскими дворнягами. В Вэй Янцзяо волчьи и собачьи повадки сочетались, поэтому Сыма Лян и выбрал его для первого удара. Уложив его, он, считай, сбил наземь вожака собачьей своры. Бежал Сыма Лян то быстро, то медленно – именно так надо вести себя с восставшими из гроба мертвецами: он все время резко менял направление движения и отрывался от них. Много раз, не удержавшись на резких поворотах, они падали. Под ногами у них расступалась и вновь смыкалась высокая, по колено, трава. Пронзительно вереща, из норок выскакивали целые выводки крошечных, с кулачок, крольчат. Одного, не слишком проворного, раздавил своей ножищей У Юньюй. Сыма Лян не только убегал, но, бывало, и контратаковал на бегу. Сначала он петлял на всей скорости, увеличивая расстояние между собой и одним из гнавшихся за ним бугаев, а потом вдруг выскакивал перед ним и проводил молниеносную атаку. Дин Цзиньгоу он сыпанул в лицо горсть земли, У Юньюя укусил за запястье, а Го Цюшэна, применив боевой приемчик Косоглазой Хуа, ухватил за его хозяйство промеж ног и изо всех сил сжал. Правда, и самому Сыма Ляну досталось по голове. Теперь уже все они бежали не так резво. Сыма Лян отступал к мосткам из соломы. Трое громил собрались вместе – на губах пена, дыхание с присвистом, как у прохудившихся мехов, – и продолжали неотступно гнаться за ним. Отдышавшийся Вэй Янцзяо устрашающе выгнул спину, как кот, стараясь потихоньку подняться. Он шарил руками вокруг в поисках своего ножа с костяной ручкой, который холодно поблескивал в траве неподалеку.
– Последыш помещичий, мать твою разэтак, теперь ты точно не жилец! – бормотал он, стараясь нащупать нож, и его косые глаза подрагивали, как откладывающие яйца мотыльки. Находчивая Ша Цзаохуа подскочила к нему, как олененок, схватила нож и вернулась ко мне, держа его обеими руками.
– А ну отдай нож, предательское отродье! – поднявшись, грозно заорал Вэй Янцзяо и протянул руку. Не сводя глаз с заскорузлой лапищи, Ша Цзаохуа молча отступала, пока не ткнулась в меня попой. Он несколько раз бросался вперед, но поспешно отскакивал, чтобы не наткнуться на острие ножа. Сыма Лян в это время уже отступил до самых мостков.
– Вэй Янцзяо, мать-перемать! Двигай сюда, прикончи этого помещичьего сынка! И пошевеливайся! – заорал У Юньюй.
– Ну погоди, я с тобой еще разберусь, девчонка, – прошипел Вэй Янцзяо. Он решил вооружиться целым кустом клещевины, но толстенный ствол не поддавался, и ему пришлось довольствоваться веткой. Размахивая ею, он рванулся к мосткам.
Под прикрытием тесно прижавшейся ко мне Ша Цзаохуа к мосткам поковылял и я. Течение в канаве под ними казалось довольно быстрым, из него стайками вылетали маленькие карпы. Одни перелетали через мостки, другие падали на них, возмущенно подпрыгивая, и их тела грациозно изгибались в воздухе. Между ног все слиплось; спина, зад, ноги, шея – всё, куда пришелся град ударов, невыносимо горело. Подташнивало, и во рту был какой-то мерзкий привкус. Я шатался, не в силах сохранить равновесие, и каждый шаг сопровождался стоном. Я опирался на худенькое плечо Ша Цзаохуа и, понимая, что ей тяжело, старался выпрямиться, но ничего не получалось.
Сыма Лян вприпрыжку несся в сторону деревни. Когда преследователи нагоняли его, он прибавлял прыти, а когда они тормозили, сбавлял темп и он. В результате этих маневров ему удавалось поддерживать в преследователях уверенность, что они вот-вот настигнут его, и в то же время держать их на безопасном расстоянии.
Лучи заходящего солнца окрасили туман над полями в алый цвет, из канав доносилось унылое кваканье лягушек. Вэй Янцзяо негромко перекинулся о чем-то с У Юньюем, и преследователи разделились. Вэй Янцзяо с Дин Цзиньгоу перебрались через канаву и побежали в противоположные концы поля. У Юньюй с Го Цюшэном продолжили преследование, но уже в умеренном темпе.
– Сыма Лян, а Сыма Лян, – громко подначивали они, – настоящие мужчины не убегают! Остановись, если ты не трус, и устроим настоящую схватку!