– Беги, брат, беги! – крикнула Ша Цзаохуа. – Не поддавайся на их штучки!
– До смерти изобью, дрянь паршивая! – обернулся У Юньюй, погрозив кулаком.
Ша Цзаохуа смело загородила меня с ножом в руке:
– Сунься, попробуй! Не боюсь я вас!
У Юньюй направился в нашу сторону, и Ша Цзаохуа, отступив, прижалась к моей ноге. Сыма Лян устремился к нам с криком:
– Только тронь ее, башка паршивая, тут же бабу твою отравлю, эту торговку вонючую!
– Беги, брат! – снова закричала Ша Цзаохуа. – Эти псы Вэй и Дин хотят сзади подобраться!
Сыма Лян остановился, не зная, идти вперед или повернуть назад. А может, он сделал это специально, потому что остановились и У Юньюй с Го Цюшэном. Появившиеся со стороны поля Вэй Янцзяо и Дин Цзиньгоу перешли канаву, выбрались на тропинку, по пояс испачканные в синей глине, и стали настороженно приближаться, будто окружая свирепых зверьков. Сыма Лян стоял уверенно и беспечно и, чтобы продемонстрировать эту показную беспечность, поднял руку, утирая взмокший от пота лоб. Со стороны деревни донеслись еле слышные крики матушки. Сыма Лян перебрался через канаву и понесся, как птица, по узкой тропке между полями гаоляна и пшеницы.
– Отлично, парни, за ним! – возбужденно воскликнул Вэй Янцзяо. И они, толкая друг друга, влезли в канаву, как стая уток, и пошлепали, мокрые и грязные, за своей жертвой. Тропинка была скрыта колосьями, и до нас доносились лишь их шуршание и лающие голоса четверки преследователей.
– Дядюшка, жди здесь бабушку, а я на подмогу братцу Ляну.
– Мне страшно, Цзаохуа, – пролепетал я.
– Не бойся, дядюшка, бабушка сейчас придет. – Она уже почти кричала. – Они могут убить брата Ляна! Зови давай: «Мама, я здесь! Мама!»
Ша Цзаохуа отважно прыгнула в канаву, погрузилась по грудь и стала барахтаться, поднимая зеленую рябь. Я боялся, что она утонет, но вскоре с ножом в руках она уже карабкалась на другой берег, с трудом вытаскивая из чавкающей глины свои тонкие, длинные ноги. Тапки она в конце концов там и оставила. Юркнув на тропинку, больше похожую на туннель, Ша Цзаохуа вмиг скрылась с глаз.
Переваливаясь с ноги на ногу и храпя, как корова, защищающая теленка, подбежала матушка: отливающие золотом пряди волос, сияющее теплом желтоватое лицо.
– Мама! – вырвалось у меня, и из глаз брызнули слезы радости. – Я жив! – Понимая, что вот-вот упаду, я проковылял несколько шагов и ткнулся в горячую, мокрую от пота матушкину грудь.
– Сыночек мой, – заплакала она, – кто тебя так отходил?
– У Юньюй, а еще Вэй Янцзяо… – всхлипывал я.
– Ах они бандиты! – гневно воскликнула матушка. – Куда они подевались?
– За Сыма Ляном и Цзаохуа гоняются! – Я указал на тропинку. Там клочьями висел туман, в глубине зарослей раздался крик какого-то животного, а издалека доносились пронзительные вопли Ша Цзаохуа.
Матушка глянула в сторону деревни. За густой завесой тумана ее уже было не видно, только слышался приглушенный, будто со дна реки, лай дворовых собак. Держа меня за руку, матушка – видимо, плюнув на всё, – полезла в канаву. Теплая, как колесная смазка, вода быстро поднялась по штанинам. Из-за дородности и маленьких ножек матушке было трудно брести по глине. Выкарабкалась она оттуда с превеликим трудом, цепляясь за траву по краям канавы.
Не отпуская моей руки, она шагнула на тропинку. Продвигались мы, согнувшись в три погибели, чтобы не расцарапать острыми листьями лицо и не выколоть глаза. Буйно разросшаяся трава и вьющиеся растения перекрывали проход, кололи ноги, и я мычал от боли. Намокшие раны невыносимо саднили, я был близок к тому, чтобы рухнуть на землю, и только сильная рука матушки влекла меня вперед. День угасал, вокруг, в темной глубине полей, которым, казалось, нет конца, ожили диковинные зверюшки. Их было много: зеленые глаза, красные языки, писклявые острые мордочки. Казалось, я вхожу в мрачные адские чертоги. А это существо, вцепившееся в мою руку, оно пыхтит, как буйвол, и ломится вперед несмотря ни на что – возможно ли, что это моя матушка? Не демон ли это, принявший ее облик, чтобы утащить меня в ад? Я попытался вывернуться из ее клещей, но она ухватила меня еще крепче.
Наконец жуткий проход кончился. К югу от тропинки открылись черные, как лес, бесконечные поля гаоляна, а к северу – пустырь. Солнце уже почти закатилось, бесчисленным хором стрекотали сверчки. Нас гостеприимно приветствовала залитая огненно-красными отсветами заброшенная печь для обжига кирпича и черепицы. Но – о ужас! – среди куч необожженного кирпича шла ожесточенная партизанская война Сыма Ляна и Ша Цзаохуа с ненавистной четверкой громил. Обложившись кирпичами, противники швыряли их друг в друга. Положение Сыма Ляна и Ша Цзаохуа было явно незавидное: они уступали по возрасту, и силенок в руках было маловато. С вражеской стороны осколки кирпичей и черепицы летели один за другим, так что моим спасителям и головы было не поднять.
– Прекратите! – закричала матушка. – Скоты, только и умеете, что людей обижать!
В пылу схватки четверка не обратила на возмущенный крик матушки никакого внимания и продолжала обстрел, выйдя из своего укрытия и стараясь обойти позицию Сыма Ляна и Ша Цзаохуа с флангов. Поняв это, Сыма Лян, увлекая за собой Ша Цзаохуа, рванулся в сторону печи. Кусок черепицы угодил Ша Цзаохуа прямо в голову. Вскрикнув от боли, она зашаталась, словно у нее голова закружилась, но нож из руки не выпустила. Сыма Лян, подхватив пару кирпичей, метнул их в сторону противников, но те успели уклониться. И тут матушка, оставив меня под прикрытием высокого гаоляна, растопырила руки и рванулась к ним. Она походила на исполнительницу янгэ, босая – тапки ее засосала жидкая грязь. Пятки жалко семенящих крохотных ножек-«лотосов» оставляли в пропитанной водой земле круглые вмятины.
Я видел, как Сыма Лян с Ша Цзаохуа, взявшись за руки, бежали в сторону заброшенной печи. В свете огромной красной луны – мы и не заметили, как она появилась, – на землю ложились их длинные черные тени, а тени их преследователей казались еще длиннее. Они пружинистыми прыжками мчались за беглецами, оставив матушку далеко позади. Сыма Ляну приходилось тащить Ша Цзаохуа, и бежать быстрее он уже не мог. Когда они достигли открытого пространства перед печью, Сыма Ляна сбил с ног кирпич. Его запустил Вэй Янцзяо. Ша Цзаохуа бросилась на него с ножом, но он увернулся, удар пришелся в пустоту, а подскочивший У Юньюй тут же свалил ее на землю.
– Прекратите! – снова крикнула матушка.
Как бегущие по земле стервятники размахивают крыльями, так и они, двигая своими ручищами и ножищами, набросились на упавших. Ша Цзаохуа хрипло стонала, Сыма Лян даже не пикнул. Под ударами их тела катались по земле, и в лунном свете казалось, что четверо громил исполняют какой-то странный танец.
Матушка споткнулась, упала, но упрямо поднялась и мертвой хваткой вцепилась сзади в плечи Вэй Янцзяо. Коварный хитрец согнул руки в локтях и резко ударил, попав ей прямо в грудь. Матушка охнула, отступила на шаг и хлопнулась на землю. Я тоже бросился на землю и зарылся в нее лицом. Казалось, из глаз хлынула черная кровь.
Четверка продолжала пинать Сыма Ляна с дикой яростью, это давно уже была не просто потасовка. Жизнь Сыма Ляна и Ша Цзаохуа висела на волоске. И тут из заброшенной печи вылез человек – огромного роста, весь в черном, с усами и бородой, всклокоченные волосы, перемазанное сажей лицо. Тело у него, казалось, задеревенело, а ноги затекли. Неуклюже выбравшись из печи, он тут же двинул большущим, с кувалду, кулаком У Юньюю по лопатке, да так, что она хрустнула. От боли этот герой с воплем плюхнулся на землю. Остальные трое замерли на месте.
– Сыма Ку! – испуганно воскликнул Вэй Янцзяо. Он повернулся и хотел дать деру, но бешеный рык Сыма Ку заставил всех застыть, как от раската грома в чистом поле.
Второй удар железного кулака Сыма Ку пришелся в глаз Дин Цзиньгоу. Еще один удар – и Го Цюшэна вывернуло желчью. Сыма Ку еще не замахнулся для следующего удара, а Вэй Янцзяо уже рухнул перед ним на колени и принялся отбивать частые поклоны, будто чеснок толок, скороговоркой умоляя:
– Господин мой, о господин, пощадите, это они меня заставили, сказали – вздуют, если не пойду с ними, зубы в кровь разбили… Господин, пожалейте…
Сыма Ку помедлил, а потом пнул его в зад. Вэй так и покатился, но быстро вскочил на ноги и дал стрекача, как заяц. Вскоре с дороги, ведущей в деревню, послышались его лающие крики:
– Ловите Сыма Ку! Предводитель Хуаньсянтуань130 Сыма Ку вернулся! Ловите Сыма Ку…
Сыма Ку поднял Сыма Ляна с Ша Цзаохуа и помог встать матушке. Та вся дрожала:
– Ты… ты человек или дух?
– Теща, уважаемая… – Сыма Ку судорожно вздохнул, но тут же взял себя в руки.
– Папа, это правда ты?! – вскричал Сыма Лян.
– Я, сынок. А ты молодцом! Есть ли еще кто дома, уважаемая теща?
– Да до вопросов ли тебе? – озабоченно проговорила матушка. – Беги быстрее!
Со стороны деревни донеслись тревожные звуки гонга и одиночные винтовочные выстрелы.
Схватив У Юньюя за шиворот и четко выговаривая каждое слово, Сыма Ку произнес:
– А ты, грязный подонок, передай всему этому черепашьему отродью в деревне: если кто посмеет обидеть моих родственников, я, Сыма Ку, всю семью его под корень изведу, ни курицы, ни собаки не оставлю! Запомнил мои слова?
– Запомнил, запомнил… – пролепетал У Юньюй.
Сыма Ку убрал руку, и Юньюй мешком свалился на землю.
– Беги давай! Господи… – От волнения матушка даже ладошкой по плечу его хлопнула, так ей хотелось, чтобы он побыстрее скрылся.
– Отец, я с тобой… – захныкал Сыма Лян.
– Сынок, дорогой, – вздохнул Сыма Ку, – ты с бабушкой останешься.
– Отец, умоляю, возьми меня с собой… – канючил Сыма Лян.
– Не задерживай отца, Лян Эр, – рассердилась матушка. – Сейчас же отпусти его!
Сыма Ку встал перед матушкой на колени и торжественно поклонился до земли.
– Матушка! Вам вручаю дитя свое! Я, Сыма Ку, в долгу перед вами. В этой жизни мне его, похоже, не оплатить, но погодите – верну в следующей!