Молодка сунула сестре под руку букет алых цветов. У ганьбу уже был готов свиток желтого цвета.
– Свидетельство о зачислении в школу.
Глава района вручил его мне:
– Широкая дорога открывается перед тобой, братишка, учись хорошо!
Передавшая мне букет желтых цветов молодка одарила меня особенно чувственным взглядом милых глазок. Я понюхал желтые цветы и тут же вспомнил о проглоченном кольце. Силы небесные, кабы знать обо всем заранее, стал бы я глотать золото! Ганьбу уже передал районному сиреневый свиток:
– Из оперной труппы.
Районный поднял его вверх и стал искать глазами Ша Цзаохуа. Та приняла свиток, выскочив откуда-то сзади.
– Учись хорошо, барышня, – пожал ей руку районный, – чтобы стать великой актрисой.
Девица вручила ей букет сиреневых цветов. Когда Ша Цзаохуа протянула руку за цветами, на пол упала сверкающая золотом медалька. Районный нагнулся и поднял ее. Прочитав надпись, он передал ее на кан немому, и тот нацепил ее на грудь. «Вот и в нашей семье ловкая воровка появилась», – с радостным удивлением отметил я про себя. Районный тем временем получил от ганьбу последний, синий, свиток:
– Товарищ Сунь Буянь, вот ваше свидетельство о браке с товарищем Шангуань Лайди. Процедура регистрации уже проведена от вашего имени в районе. Вам нужно лишь как-нибудь зайти и поставить там отпечаток пальца.
Девица вложила в лапищу немого букет синих цветов.
– Хотите что-то сказать, тетушка? – спросил районный. – Не стесняйтесь, мы все одна семья!
Матушка с тревогой смотрела на сестру. Та стояла, прижав к груди цветы, рот у нее подергивался и кривился в правую сторону, а катящиеся из глаз слезы падали на алые, с жемчужным налетом, лепестки.
– В новом обществе, – неуверенно начала матушка, – мы должны прислушиваться к мнению наших детей…
– Товарищ Шангуань Лайди, – тут же обратился к сестре районный, – хотите что-то сказать?
Глянув на нас, сестра вздохнула:
– Думаю, это судьба.
– Отлично! – обрадовался районный. – Я сейчас же распоряжусь, чтобы помогли навести порядок, а завтра вечером проведем церемонию.
Вечером накануне свадьбы Лайди и немого золотое кольцо у меня все же вышло.
Глава 38
От пристрастия к груди и неприятия пищи меня в конце концов вылечили по теории Павлова врачи уездной больницы под руководством советских специалистов. Освободившись от этого тяжкого бремени, я пошел учиться и очень быстро стал самым успевающим учеником Даланьской средней школы. То было золотое время в моей жизни. Я происходил из самой революционной семьи, был умнее многих, имел завидное здоровье и внешность, и девочки в школе опускали передо мной глаза. У меня был отменный аппетит, в школьной столовой я уминал вовотоу140, таская их палочками одну за другой и заедая здоровенным пучком лука, да еще болтал и смеялся при этом. За полгода я окончил два класса и стал лучшим учеником третьего класса по русскому языку. Меня приняли без заявления в комсомол, причем сразу выбрали членом комитета пропаганды. В основном приходилось распевать русские народные песни. Голосом я обижен не был, в нем сочетались нежность молока и грубость лука; когда я запевал, то перекрывал всех. В общем, в конце пятидесятых годов я блистал в Даланьской средней школе и был предметом безграничного восхищения учительницы Хо, симпатичной женщины, которая когда-то работала переводчиком у советских специалистов. Она не раз хвалила меня перед классом, отмечала способности к иностранным языкам и старалась улучшить мои знания русского. Через нее я стал переписываться с девятиклассницей из Читы, дочкой специалистов, работавших раньше в Китае, ее звали Наташа. Мы обменялись фотографиями. Наташа смотрела на меня с черно-белого снимка чуть удивленным взглядом больших глаз с густыми загнутыми ресницами…
Сердце бешено колотилось. Цзиньтун ощутил, как к голове прилила кровь, а фотография в руках подрагивала. Полные губы Наташи чуть выпячены, влажно поблескивают зубы. Он чувствовал легкое дыхание с тонким ароматом орхидей, и его охватило сладостное томление. По округлым плечам Наташи рассыпаются длинные пряди льняных волос. Платье с вырезом, позаимствованное если не у матери, то у старшей сестры, свободно лежит на прелестно высокой груди. Точеная шея открыта, видна ложбинка меж грудей. Взор Цзиньтуна почему-то застилают слезы, но тем не менее груди Наташи он представляет очень явственно. Душа переполняется сладким запахом молока. Он слышит зов, идущий с далекого севера, – через необозримые степи и густые леса печалящихся белых берез, из маленькой лесной избушки меж одетых льдом и снегом пихт… Все эти прекрасные пейзажи мелькают перед глазами, как в райке. На фоне каждого стоит Наташа с букетом алых цветов. От счастья он зарыдал, закрыв лицо руками, и слезы струились меж пальцев…
– Что с тобой, Цзиньтун? – испуганно тронула его за плечо одноклассница с остреньким подбородком.
Он поспешно спрятал фотографию:
– Ничего, ничего.
Всю ночь Цзиньтун пребывал в некой полудреме. Наташа расхаживала перед ним, придерживая руками платье, которое ей было велико. На безукоризненном русском языке он наговорил ей множество нежных слов, но выражение ее лица постоянно менялось: то радостное, то сердитое – он был то на седьмом небе от счастья, то падал в бездонную пропасть отчаяния, откуда его вновь вызволяла ее дразнящая улыбка.
Под утро спавший на нижней койке Чжао Фэннянь, уже отец двоих мальчишек, возопил:
– Цзиньтун, с русским у тебя всё хорошо, я знаю, но, может, все же дашь поспать?!
Голова у Цзиньтуна раскалывалась: он с трудом отогнал от себя Наташин образ и искренне, но с затаенной горечью извинился перед Чжао Фэннянем.
– Ты, часом, не заболел? – испугался тот, глянув на его пепельно-бледное лицо и искусанные губы.
Цзиньтун с трудом качнул головой. Мысли с грохотом катятся куда-то вниз, подобно повозке на скользком горном склоне, а у подножия, на усеянном сиреневыми цветами лугу, к нему бросается, придерживая платье, красавица Наташа…
Ухватившись за стойку двухъярусной кровати, он стал биться об нее головой.
Чжао Фэннянь позвал политинструктора Сяо Цзиньгана. Этот партийный функционер рабоче-крестьянского происхождения был когда-то в вооруженном рабочем отряде и поклялся, что расстреляет учительницу Хо за ее короткие юбки, потому что носить юбки – моральное разложение. От мрачного взгляда маленьких глазок на чугунной плите лица кипящий мозг Цзиньтуна несколько подостыл, и он почувствовал, что вырывается из страшной западни, в которую попал.
– Что ты здесь вытворяешь, Шангуань Цзиньтун?! – грозно подступил к нему Сяо Цзиньган.
– Шел бы ты со своими поучениями, плоскомордый! – Цзиньтун уже не думал о последствиях, главное – чтобы разъяренный Сяо Цзиньган помог избавиться от мыслей о Наташе.
Тот немедля приложил Цзиньтуну кулаком по голове:
– Ты еще смеешь обзывать меня, сучий потрох! Ну погоди, любимчик Хо Лина, ты у меня еще попляшешь!
Сидя за завтраком и глядя на чашку жидкой рисовой каши, Цзиньтун ощутил непреодолимое отвращение и с ужасом понял, что вернулось прежнее влечение к грудям и неприятие пищи. Взяв в руки чашку и напрягая остатки сознания в затуманенном мозгу, он попытался заставить себя есть. Но стоило опустить глаза в чашку, и взору, как живая, предстала женская грудь. Чашка упала на пол и разлетелась вдребезги. Горячей кашей обдало ноги, но он уже ничего не ощущал.
Перепуганные одноклассники потащили его в медпункт. Медсестра очистила ноги от каши и наложила мазь на обожженные места. На стене прямо перед ним висела анатомическая схема. Медсестра сунула ему в рот градусник, и губы тотчас зашевелились, словно ухватив сосок. Она сделала укол успокоительного и велела отвести его в общежитие.
Наташину фотографию он разорвал на кусочки и выбросил в реку за школой. Они поплыли по течению и закружились в водовороте. В этом кружении разорванная на клочки Наташа снова собралась в одно целое и поплыла на поверхности обнаженная, как русалка. Длинные влажные волосы покрывали бедра, голова печально клонилась к плечу; двумя руками она поддерживала грудь с ярко-красными, как спелые ягоды, сосками, и над рекой звучал знакомый грустный мотив русской народной песни. Наташа горестно смотрела на Цзиньтуна. «Какой ты жестокий!» – явственно донесся ее голос. По сердцу резануло, словно ножом, и волной накатил, погребая его под собой, запах груди…
Следившие за ним одноклассники видели издали, как Цзиньтун раскинул руки и бросился в воду, и слышали, что при этом он громко кричал. Одни побежали к реке, другие – назад в школу, звать на помощь.
Погрузившись в воду, Цзиньтун увидел Наташу, плывущую, как рыбка, среди речной травы. Он хотел окликнуть ее, но крик заглушила попавшая в рот вода.
Когда Цзиньтун открыл глаза, он лежал на матушкином кане. В ушах стоял гул: так гудят электрические провода под зимним ветром. Он попытался сесть, но матушка не позволила и дала ему козьего молока из бутылочки. Он вроде бы помнил, что его коза давно сдохла, – откуда же тогда молоко? Голова пустая, шея не слушается, и он устало закрыл глаза. В помутненном сознании звучат голоса матушки и старшей сестры, речь идет о молении об изгнании злого духа. Говорят еле слышно, голоса доносятся будто издалека, как из бутылки.
– Порчу на него навели. – Это матушкин голос.
– Что за порчу?
– Думаю, без лисы-оборотня не обошлось.
– Может, та вдова? Ее при жизни считали лисой-оборотнем, – предположила сестра.
– Может, и она, – согласилась матушка. – После того как она приходила к нашему Цзиньтуну, эх, всего-то и прожили несколько хороших деньков…
– Ой, мама, таких «хороших деньков» я однажды не выдержу… Заездит меня скоро до смерти этот обрубок чертов… Просто пес какой-то… Да и не годится ни на что… Ты уж не брани меня, мама, если я сотворю что-нибудь…
– Да разве могу я бранить тебя за что-то! – вздыхает матушка.