Поведя носом, как охотничий пес, он учуял запах ее тела, похожий на лягушачий, и большими прыжками метнулся к пристройке. От скопившейся во дворе воды седалище промокло насквозь, зад прохватила леденящая сырость, и анус прострелила режущая боль.
Дверь была беспечно приоткрыта, внутри горела свеча, с картины холодно поблескивали глаза Птицы-Оборотня. Он тут же выхватил взглядом предмет своей зависти – здоровенные ноги Пичуги Ханя, длинные, волосатые. Зад Пичуги беспрестанно двигался, а перед ним, разметав отвислые груди, выгибалась Лайди. Опутанная всклокоченными черными волосами голова моталась по подушке, а руки конвульсивно вцепились в тюфяк. Из этого клубка черных волос и вылетали так поразившие его стоны. Ему показалось, что всё вокруг с жужжанием высветила зеленоватая вспышка.
Взревев, как раненый зверь, он метнул в них свой «утюжок». Тот скользнул по плечу Пичуги, ударился о стену и упал рядом со щекой Лайди. Следом полетел второй. Он попал Пичуге по заду. Тот повернулся, свирепо уставившись на мокрого, трясущегося немого, и на губах у него заиграла самодовольная усмешка. Лайди, тяжело дыша, распласталась на кане и натягивала одеяло, чтобы прикрыться.
– Что, увидел-таки, немой ублюдок! – бросила она, привстав.
Опираясь руками о землю, немой, как большая лягушка, одним прыжком перемахнул через порог. После второго прыжка он очутился в ногах Пичуги и яростно боднул их своей большой, крепкой головой. Пичуга прикрыл руками свой инструмент, который только что продемонстрировал свои неординарные способности, и с воплем согнулся в поясе. Его лицо вмиг усеяли желтоватые капли пота. Немой рванулся вперед с еще большей яростью. Непомерно развитыми длинными ручищами он, как осьминог щупальцами, ухватил плечи Пичуги и одновременно намертво вцепился ему в горло, вложив в мозолистые, крепкие, как сталь, лапищи мощь всего тела. Тело Пичуги обмякло, рот раскрылся в страшной гримасе, глаза закатились – видны были лишь белки.
Лайди, от ужаса впавшая было в ступор, вдруг очнулась, схватила валявшийся у подушки «утюжок» и, как была голышом, соскочила с кана. Сначала она рубанула «утюжком» по вытянутым рукам немого. Раздался звук, как от удара по дереву, и всё. Когда она ударила его по голове, та лишь хрупнула, как перезрелый арбуз. Она отбросила «утюжок», вытащила из двери тяжелый дубовый засов, размахнулась и изо всей силы опустила его на голову немого. Тот всего лишь что-то промычал. После второго удара немой отпустил шею Пичуги и бухнулся на пол, подобно опрокинутому кувшину. Сверху на него навалилось обмякшее тело Пичуги.
Шум в пристройке разбудил матушку. Когда она, шаркая туфлями, подбежала к двери, все было кончено. Что здесь произошло, было понятно без слов. Она печально глянула на бессильно привалившуюся к дверному косяку абсолютно голую Лайди. Та отбросила испачканный кровью засов и будто в трансе вышла во двор. Белесый косой дождь хлестал ее по телу и скатывался мелкими, как слезы, каплями. Хлюпая по лужам изуродованными бинтованием ногами, она добрела до чана, села на корточки и стала мыть руки.
Матушка еле стащила Пичугу с тела немого и перевалила его на кан. Потом с отвращением прикрыла одеялом. «Жив легендарный герой», – поняла она, когда он издал мучительный стон. Она наклонилась к немому и поставила его, как мешок. Только тогда заметила у него на лице две полоски от вытекшей из носа черной, как тушь, жидкости. Тронула его за нос, потом отпустила руки. Тело немого осталось в той же позе, не упало.
Матушка обтерла кончики пальцев о стену, вернулась к себе на кан и легла прямо в одежде. Перед глазами мелькали эпизоды из жизни немого. Вспомнив, как он в детстве, оседлав с братьями стену, воображал себя повелителем всех и вся, она не выдержала и рассмеялась. А Лайди во дворе все мыла и мыла руки, залив весь двор мыльной пеной. После полудня из пристройки показался Пичуга, держась одной рукой за горло, а другой за ширинку. Он обнял продрогшую Лайди, она обхватила его за шею, и они глупо захихикали.
Немного погодя во двор семьи Шангуань в сопровождении секретаря райкома вошел красногубый и белозубый коротышка офицер с подарком – большим тазом, завернутым в красную бумагу. На их неоднократное приветствие никто не ответил, и они прошли прямо в комнату матушки.
– Тетушка, – обратился к ней партсекретарь, – это командир артиллерийской батареи Сун, он пришел выразить почтение товарищу Сунь Буяню.
– Почтенная тетушка, – смущенно начал Сун, – мне очень неудобно, но товарищ Сунь Буянь ранен в голову нашим тягачом.
– Что говоришь? – Матушка так и подскочила на кане.
– Наш тягач… Дорога скользкая… В общем, товарищу Сунь Буяню большую шишку на голове поставили… – заикаясь, проговорил Сун.
– Он вернулся домой, покричал, покричал и умер… – Матушка разрыдалась.
Испуганный офицер побледнел.
– Тетушка, тетушка… – лепетал он, чуть не плача. – Мы затормозили, но дорога очень скользкая…
Когда для осмотра тела прибыл судмедэксперт, Лайди, уже аккуратно одетая, с узелком в руках, сказала матушке:
– Пойду я, мама, будь что будет. Не могу я на этих солдат вину перекладывать.
– Поговори с судейскими. Так уж исстари заведено: если женщина беременна, то сначала родит, а потом уж…
– Я понимаю. В жизни ничего еще так ясно не понимала.
– Ребенка твоего я подниму.
– Ничуть не сомневаюсь, мама.
Она вышла во двор и подошла к восточной пристройке:
– Не нужно никакого расследования, я его убила. Сначала «утюжком» ударила, а потом дверным засовом. Он Пичугу душил.
Во дворе появился Пичуга Хань со связкой мертвых птиц в руках.
– В чем дело? – удивился он. – Подумаешь, окочурился этот хлам, полчеловека! А убил его я.
Лайди и Пичуге надели наручники и увели.
Пять месяцев спустя явилась женщина из полиции и передала матушке тощего, как больной котенок, младенца, мальчика. Еще она сказала, что Лайди расстреляют через день на рассвете и что семье разрешено забрать тело. Если не заберут, его отправят в анатомичку на диссекцию. Она сообщила также, что Пичуга Хань осужден на пожизненное заключение и вскоре его препроводят в Таримскую котловину146, за десять тысяч ли отсюда. Перед отправкой семье разрешено свидание.
Цзиньтуна к тому времени уже исключили из школы за порчу саженцев, а Ша Цзаохуа выгнали из труппы маоцян и отправили домой за воровство.
– Надо забрать тело, – сказала матушка.
– Да ну, бабуля, не поедем, – махнула рукой Цзаохуа.
Но матушка покачала головой:
– За то, что она натворила, расстреливают, но на куски не режут.
Посмотреть на расстрел Шангуань Лайди собралось более десяти тысяч человек. Ее привезли из тюрьмы к мосту Дуаньхуньцяо. Вместе с ней был проходивший по тому же делу Пичуга. Чтобы они не разговаривали, им заткнули рот.
После казни Лайди прошло совсем немного времени, и семья Шангуань получила уведомление о смерти Пичуги Ханя. Когда его этапировали к месту заключения, он попытался бежать, попал под поезд, и его разрезало пополам.
Глава 41
Для освоения более десяти тысяч му болотистых земель всю молодежь Даланя мобилизовали на работы в госхозе «Цзяолунхэ». При распределении на работу завканцелярией хозяйства спросил меня:
– А у тебя какая специальность? – Из-за голода в ушах звенело, и вопроса я не расслышал. Он чуть выпятил губы, обнажив прямо по центру коронку из нержавеющей стали, и сказал уже погромче: – Специальность какая, спрашиваю.
По пути сюда я видел свою учительницу Хо Лина, тащившую на коромысле полные ведра навоза, и вспомнил, как она хвалила мои способности к русскому языку. Вот я и сказал:
– У меня хороший русский.
– Русский? – Завканцелярией хмыкнул, блеснув коронкой. – И насколько он у тебя хорош? Переводить Хрущеву и Микояну сможешь? А коммюнике китайско-советских переговоров перевести? У нас тут, дружок, те, кто учился в Советском Союзе, навоз таскают. Думаешь, твой русский лучше? – Дожидавшиеся распределения презрительно захихикали. – Я спрашиваю, дома, в своем хозяйстве, чем занимаешься? Что делаешь лучше всего?
– Дома коз пасу, у меня это лучше всего получается.
– Ну вот это специальность, – ухмыльнулся заведующий. – А от языков этих – русского, французского, английского, японского, итальянского – пользы никакой. – И нацарапал что-то на клочке бумаги. – Давай в животноводческую бригаду. Найди бригадира Ма, пусть подыщет тебе работу.
По дороге один из «старичков» рассказал, что полное имя бригадира Ма Жуйлянь, она жена заведующего хозяйством Ли Ду, громогласная первая леди. Когда я явился с запиской и скаткой постели за плечами, она проводила на племенной ферме невиданный эксперимент по перекрестной гибридизации. Во дворе привязали самок в течке – корову, ослицу, овцу, свинью и крольчиху. Пятеро осеменаторов со случного пункта – двое мужчин и три женщины, – все в белоснежных халатах и масках, закрывающих нос и рот, в белых резиновых перчатках и с осеменителями в руках, стояли как бойцы перед штурмом. Стрижка у Ма Жуйлянь полумужская-полуженская, волосы жесткие, как конская грива. Круглое краснощекое лицо, узкие щелочки глаз, мясистый красный нос, пухлые губы, короткая, толстая шея, тяжелые груди, похожие на могильные холмики.
«Какая это, к черту, Ма Жуйлянь! – выругался про себя Цзиньтун. – Это же Шангуань Паньди. О семье Шангуань дурная слава идет, вот и переменила имя. Стало быть, и Ли Ду не кто иной, как Лу Лижэнь, который раньше звался Цзян Лижэнем, а до этого еще каким-нибудь Лижэнем. Видать, эта меняющая имена парочка тоже не в чести, раз их загнали на эти выселки». Пестрая рубашка с короткими рукавами русского покроя, легкие черные штаны из валетина в подрагивающих, как застывшее соевое молоко, складках и высокие кеды. В толстых, как морковки, пальцах зажата сигарета, от нее вьется синеватый дымок.
– Репортер здесь? – осведомилась она, затянувшись.