– Ерунда все это, – живо возразила долговязая девица по прозвищу Дикая Ослица. – Куда такому паршивому лису до оборотня!
– Почему тогда завфермой все время промахивается, если не оборотень? Она в вооруженном рабочем отряде лучше всех стреляла! – не унималась работница.
– Да жалеет она его! Лис ведь, а не лиса, – скабрезно хихикнула Дикая Ослица. – А что, если ночью, когда все спят, симпатичный зеленоватый паренек к ней под одеяло прошмыгивает?
Заведующая в это время стояла у порванной сети и прислушивалась к разговору, поигрывая старой доброй «куриной ногой», вроде бы погруженная в раздумья. От дружного хохота работниц она очнулась, поправила дулом светло-серую шапку с козырьком и широким шагом направилась в курятник. Обойдя ряды клеток с несушками, она остановилась перед Дикой Ослицей, которая собирала яйца.
– Что ты сейчас сказала? – уперла в нее пылающий взор заведующая.
– Ничего. Ничего я не говорила, – спокойно ответила Дикая Ослица, держа в руке большое коричневатое яйцо.
– Я слышала! – взвилась взбешенная заведующая, постукивая «куриной ногой» по клетке.
– А что именно ты слышала? – с вызовом поинтересовалась Дикая Ослица.
Лицо заведующей побагровело.
– Ну, не жди у меня пощады! – выпалила она и вихрем вылетела из курятника.
– Чистый совестью не убоится, коль злой дух в ворота постучится! – крикнула ей вслед Дикая Ослица. – Подумаешь, лис паршивый! Не смотрите, что на вид серьезная, одни шуры-муры на уме. В тот вечер… – хмыкнула она. – Думаете, я не видела?
– Поменьше бы ты языком чесала, – пыталась урезонить ее работница постарше. – Откуда столько пылу с шести лянов лапши в день?
– Шесть лянов, шесть лянов! Папашу твоего разэтак с его шестью лянами! – Дикая Ослица вытащила шпильку из волос, ловко проткнула в яйце по дырке с обоих концов и, припав губами к тому, что поострее, одним махом осушила его. Потом положила с виду целое яйцо к другим. – Кто хочет донести – пожалуйста. Все равно мне батюшка уже приискал партию здесь, в Дунбэе, и в следующем месяце в дом мужа перебираюсь. А там картошки горы целые. Ты вот донести на меня не желаешь? – обратилась она к Цзиньтуну, который сгребал за окном куриный помет. – Донесешь – по головке погладят. Такие сладкие петушки, как ты, нашей безрукой и нравятся. Зубы у старой коровки негодные, только нежную травку щипать и приходится!
Ошарашенный тем, что его облили с головы до ног грязью, Цзиньтун копнул лопатой:
– А не поела бы ты дерьма куриного?
После обеда повезли тележку с четырьмя ящиками яиц. На полпути от птицефермы до навозной ямы овощеводческой бригады Цяо Циша окликнула его:
– Цзиньтун, постой! – Цзиньтун притормозил, опустил ручку тележки и обернулся. – Видел, что творится? Все втихую сырые яйца пьют, даже заведующая. Дикая Ослица, глянь, так и пышет энергией. Наедаются все от пуза.
– Но ведь яйца взвешивают, – возразил Цзиньтун.
– А как тут сбережешь их, когда сам чуть живой от голода. Просто безумно есть хочется. – Взяв пару яиц, она нырнула за проволоку и скрылась за двумя разбитыми танками. Через некоторое время появилась вновь и положила вроде бы целые яйца назад к остальным.
– Цяо Циша, – заволновался Цзиньтун, – это все равно что зарывать за собой, как кошка. Взвесят в конторе – сразу станет ясно, в чем дело.
– За дурочку меня держишь? – засмеялась она и махнула ему с еще одной парой яиц в руке: – За мной!
Он последовал за ней за проволоку, где над высокими стеблями полыни летала белая пыльца и разносился дурманящий дух. Она присела возле танка и достала из-за трака гусеницы завернутые в клеенку орудия преступления: маленькую иголку, большой шприц с иглой, кусок прорезиненной ткани цвета яичной скорлупы и маленькие ножницы. Иголкой проделала в яйце крохотное отверстие и шприцем неторопливо выкачала из него содержимое. Затем велела Цзиньтуну открыть рот и впрыснула всё ему в горло. Так он по глупости стал ее сообщником. Потом набрала шприцем воды из валявшейся рядом с танком каски и впрыснула в скорлупу. Отрезала кусочек ткани и заклеила отверстие. Все это было проделано так проворно и аккуратно, что он спросил:
– Тебя что, в мединституте этому учили?
– Ну да, по специальности «Воровство яиц»! – усмехнулась она.
Когда яйца взвесили, оказалось, они даже потяжелели на целый лян.
Пару недель фокус этот удавался, но потом их все же разоблачили. Лето было в разгаре, зачастили дожди, у кур началась линька, и производство яиц упало. Везли они теперь полтора ящика. Добравшись до привычного места, остановились и полезли за влажную проволоку. На зрелой полыни было полно семян, над свалкой туманной дымкой висела сырость. От ржавеющего железа тянуло чем-то похожим на запах крови. На танковом катке сидела лягушка, и от вида ее липкой кожи Цзиньтуну стало не по себе. Когда Цяо Циша впрыснула ему яйцо, его стало мутить, он схватился рукой за горло:
– Какое-то оно сегодня до тошноты холодное.
– Через пару дней не будет и такого. Скоро конец нашим фокусам.
– Что верно, то верно, – согласился Цзиньтун. – Куры линять начали.
– Глупый ты, – вздохнула она. – Скажи лучше, насчет меня какое у тебя предчувствие?
– Насчет тебя? – Цзиньтун покачал головой. – Какое у меня может быть предчувствие?
– Ладно, у вас в семье скучать не приходится, и так неприятностей хватает.
– Что-то не пойму, о чем ты, – признался Цзиньтун. – Всё какими-то загадками говоришь.
– Почему ты никогда не просишь меня рассказать о себе?
– Я ведь не в жены тебя беру, чтобы выспрашивать.
Она на миг замерла, потом усмехнулась:
– Вот уж истинный Шангуань: скажет – и думай, что за этим стоит! Разве только перед женитьбой интересуешься человеком?
– Думаю, да, – кивнул Цзиньтун. – Моя учительница Хо Лина говорила, что крайне невежливо расспрашивать женщину просто так.
– Это та, что навоз носит?
– Она прекрасно говорит по-русски, – добавил Цзиньтун.
Цяо Циша презрительно усмехнулась:
– Я слышала, ты был у нее лучшим учеником.
– Вроде бы.
Тут она с надменным видом произнесла длинную фразу на чистейшем русском языке. И так быстро, что Цзиньтун даже не всё уловил.
– Всё понял? – спросила она, буравя его черными глазами.
– Похоже… похоже, это печальная детская сказка про маленькую девочку… – пролепетал Цзиньтун.
– И это все, на что способен лучший ученик Хо Лина, – игрушечный тигр, бумажный фонарь, узорная подушка! – разочарованно заключила Цяо Циша. Держа четыре яйца с водой, она уже было направилась обратно к тележке.
– Я у нее и полутора лет не учился, – не сдавался Цзиньтун. – Слишком много от меня хочешь!
– Была нужда что-то хотеть от тебя! – Она стояла вся мокрая от росы со стеблей полыни, и ее пышная, красивая грудь, подпитанная шестьюдесятью восемью яйцами, явно контрастировала с тощим – кожа да кости – телом. Душа Цзиньтуна вдруг преисполнилась сладости и печали, в голову длинными муравьиными цепочками проникало ощущение, что он откуда-то знает эту прекрасную правую. Руки сами потянулись к ней, но она ловко увернулась и нырнула за проволоку. Оттуда донесся леденящий душу смех заведующей Лун.
Взяв одно из наполненных водой яиц, заведующая стала вертеть его, внимательно осматривая. Цзиньтун уставился на нее, и ноги у него просто подкашивались. Цяо Циша с независимым видом разглядывала стволы орудий – горных, полевых и зенитных, – будто в молчаливом крике нацеленные в затянутое тучами небо. Моросил дождь, прозрачные капли скапливались на ее бледном лбу и скатывались по крыльям носа. В ее глазах Цзиньтун увидел чуть ли не спокойное безразличие – такое выражение появлялось в трудные минуты у всех женщин из семьи Шангуань. Он понял, кто она, и сразу стало ясно, почему она постоянно расспрашивала его о семье.
– Просто гениально! – съязвила заведующая. – Настоящий талант. – И вдруг с размаху швырнула яйцо в лоб девушки. Скорлупа разлетелась, по лицу Цяо Циша растеклась грязная вода. – А теперь марш на ферму! – скомандовала заведующая. – Будете наказаны по заслугам.
– Цзиньтун ни при чем, – заявила Цяо Циша. – Его вина лишь в том, что в этой безысходной обстановке он не выдал меня. Как и я не выдала тех, кто не только яйца, но и кур ворует.
Два дня спустя Цяо Циша наполовину урезали месячный зерновой паек и отправили в овощеводческую бригаду таскать навоз вместе с Хо Лина. Там эти две прекрасно владеющие русским языком женщины вдруг ни с того ни с сего начинали размахивать лопатами и переругиваться по-русски. Цзиньтуна оставили на птицеферме. Больше половины кур передохло, и женщин перевели работать в поле в ночную смену. На ферме, где прежде кипела жизнь, теперь приглядывать за несколькими сотнями старых несушек, которые полностью сбросили оперение и щеголяли синими гузками, остались лишь заведующая Лун и Цзиньтун. Лис продолжал свои набеги, и борьба с ним стала их главной задачей.
Летней ночью, когда облака то и дело закрывали луну, как всегда, появился лис. С голозадой курицей в зубах он с важным видом направился уже привычным путем – через ворота из сварной арматуры. Заведующая сделала, как обычно, пару выстрелов, которые уже превратились в некий прощальный салют. Среди пьянящего порохового дыма они с Цзиньтуном стояли как два дурака. Свежий ветер доносил с рисовых полей кваканье лягушек и крики птиц, а лунный свет в разрыве облаков словно облил маслом их обоих. Заведующая что-то проворчала, и он глянул на нее. Ее лицо пугающе вытянулось, жуткой белизной сверкнули зубы. Из широченных штанов, словно наяву, вывалился хвост, толстый, как воздушный шарик. «Заведующая Лун – лиса! – с пугающей ясностью высветилось в мозгу. – Она лиса, и они заодно, вот она все время и промахивается. Этот лис и есть тот молодец, что, по словам Дикой Ослицы, часто пробирается к ней в лунном свете, только в ином обличье». В нос ударил отвратительный лисий запах. С еще дымящимся пистолетом в руке заведующая двинулась к нему. Отшвырнув дубинку, он с воплем кинулся в свою каморку и изо всех сил подпер дверь плечом. Было слышно, как она вошла в комнату за стенкой. Раньше там жили все работницы, а теперь она одна. Дорожка лунного света высветила стену, обитую старыми ящиками. Острыми когтями он