[131]. Однако, как показывает проведенное исследование, многое зависело от личностей наиболее значимых «игроков» и неписанных «правил» самой Игры, постепенно сложившихся благодаря ее логике.
Продвижение европейцев в страны Востока организовывалось целым рядом политиков, дипломатов, ученых и администраторов как в столицах империй или центрах колониальных владений, так и в укрепленных приграничных крепостях. Если в первом случае главную координирующую роль играли представители высшего государственного уровня власти — от монархов до министров, генералов и их ближайших советников, то следующие категории лиц включали преимущественно чиновников и военных на государственной службе, а также исследователей, путешественников, журналистов и других людей, нередко действовавших по обстоятельствам, выходя за рамки полученных ими инструкций. Кроме того, не стоит забывать и о местных жителях, которые добровольно соглашались за определенное, хотя и небольшое, вознаграждение выполнять информационно-разведывательные задания своих кураторов: британцев или русских.
Но начнем с коронованных особ. Что касается Соединенного Королевства, то можно без преувеличения констатировать, что историки детально исследовали роль королевы Виктории в британской внешней политике на протяжении всего периода ее царствования, но особенно после Крымской войны[132]. Поэтому рассмотрение этого вопроса выходит за пределы нашей работы. Укажем лишь, что дипломатическая корреспонденция Ее Величества свидетельствует о постоянных опасениях «славянской экспансии», успех которой мог бы кардинально изменить баланс сил и привести к установлению контроля России за Евразией. Продолжая развивать контакты с Романовыми по семейной линии, приятно пораженная безупречными манерами и высокой образованностью российских самодержцев от Николая I до Николая II, которые они демонстрировали во время своих визитов на берега Туманного Альбиона, Виктория, тем не менее, в периоды обострения англо-русских отношений обычно рекомендовала министрам своего Кабинета занимать твердую позицию в общении с официальным Петербургом[133]. Сменивший ее в 1901 г. король Эдуард VII перенес главный акцент своих в целом удачных дипломатических вояжей на проблемы европейской политики, которые приобрели актуальность в связи с перегруппировкой великих держав.
В сравнении с британскими монархами, внешнеполитическая активность которых ограничивалась парламентом, российские императоры всегда считали иностранные дела собственной прерогативой. По воспоминаниям А.Ф. Редигера, военного министра в 1906–1908 гг., «все вопросы внешней политики принадлежали компетенции Его Величества (Николая II. — Е.С.), и министры, кроме министра иностранных дел, информировались или приглашались к дискуссии только по специальным распоряжениям императора»[134]. Неудивительно поэтому, что Романовы посвящали немало времени и усилий Большой Игре. К примеру, послания Александра II упоминавшемуся князю Барятинскому в марте 1857 г. содержали размышления царя о текущих планах относительно Персии в связи с позицией Великобритании. В частности, император предупреждал, что «усложнение с этой (английской. — Е.С.) стороны будет очень неудобно для нас», что «разрыв с Англией сейчас невозможен», что России не следует «все внимание уделять только азиатской политике, хотя вес этого вопроса велик». Только после того, как она окончательно покорит Кавказ и установит свое владычество над Амурским бассейном, можно будет наступать в Центральной Азии[135].
Важно, что некоторые ближайшие сановники стремились внушить царю упоминавшуюся выше мысль об историческом праве самодержавного монарха наследовать результаты завоеваний великих азиатских владык. Для иллюстрации стоит привести высказывания Н.М. Пржевальского, наиболее известного русского военного исследователя Внутренней Азии, который незадолго до преждевременной кончины утверждал, что «кочевые монголы, дунгане, эти китайские мусульмане, и жители Восточного Туркестана, последние в особенности, в большей или меньшей степени преисполнены желания стать подданными Белого Царя, чье имя, также как и имя Далай-ламы, по-видимому, окружено в глазах азиатских масс ореолом мистического могущества». «Эти бедные азиаты, — заключал Пржевальский, — смотрят на приближение Российской державы с твердым убеждением в том, что ее приход символизирует для них начало счастливой эры и более безопасную жизнь»[136].
Практически все российские императоры, Николай II служит типичным примером, испытывали воздействие аристократических группировок при дворе, когда, как заметил лорд Солсбери в письме к Р. Морьеру, послу в России, «каждое влиятельное лицо, военное или гражданское, принуждало его (царя. — Е.С.) принимать по возможности решение, которое это лицо желало бы в данный момент, что приводило к случайному совокупному эффекту всех одобренных рекомендаций»[137].
Однако в силу своего положения и занятости также вопросами внутренней жизни ни британский, ни российский монархи не могли осуществлять ежедневный мониторинг текущих событий на далеких границах их империй. Поэтому роль глав и членов Кабинетов, обсуждавших пути и средства осуществления внешнеполитических шагов или организации специальных миссий трудно переоценить. Так, в Британии премьер-министр и статс-секретари ключевых ведомств — иностранных дел, военного, морского, по делам Индии, а позднее и колониального, с полным правом могут рассматриваться как непосредственные участники Большой Игры, потому что их влияние на процесс принятия и реализации внешнеполитических решений было весьма ощутимо. Сама личность и, конечно, деятельность таких национальных лидеров как Г. Пальмерстон, У. Гладстон, Б. Дизраэли и лорд Солсбери, наложили отпечаток на азиатскую политику Соединенного Королевства.
К примеру, изучение корреспонденции Пальмерстона вместе с воспоминаниями современников показывает, что глава правительства, человек сильной воли, кипучей энергии и могучего интеллекта, верил в предназначение стратегически неуязвимой Великобритании служить арбитром в «концерте Европы»[138]. Вот почему он критически воспринимал любую попытку оспорить роль Британии как светоча прогресса и основную движущую силу модернизации Востока в соответствие с классической парадигмой европейского либерализма. Комментируя перспективы русско-британского соперничества «на окраинах» двух империй, Пальмерстон писал в июле 1840 г.: «Кажется совершенно ясным, что рано или поздно казак и сипай, человек с Балтики и другой человек с Британских островов (так в тексте. — Е.С.) встретятся в центре Азии. Нам следует позаботиться о том, чтобы эта встреча произошла настолько вдали от наших индийских владений, насколько это для нас удобно и безопасно. Но ее не удастся избежать, оставаясь дома в ожидании визита»[139].
Следует подчеркнуть, что взгляды Пальмерстона на внешнюю политику базировались на двух фундаментальных принципах: необходимости поддерживать баланс сил в Европе и предотвращать покушение любого государства на торговые интересы Британии в других регионах планеты, будь это Персия, Индия или Китай. Нашумевший инцидент с неким доном Пасифико, которому Пальмерстон посвятил одно из выступлений в парламенте после того, как дом этого подданного британской короны в Афинах был разорен толпой местных жителей, подтверждает сказанное[140]. И хотя точка зрения тогдашнего главы Форин офис на геостратегические планы России могла отличаться от мнений Гладстона, Дизраэли или Солсбери, большинство ведущих английских политиков были убеждены в том, что царский режим постоянно стремился к гегемонии в Евразии, грозившей в итоге разрушением «концерта держав» и концом британского владычества над Индостаном. «Если русские возьмут Константинополь, — заявил Б. Дизраэли в ответ на запрос одного из членов парламента в октябре 1876 г., — они смогут в любое время направить свою армию через Сирию в дельту Нила, угрожая тем самым Британской Индии»[141]. В свою очередь лорд Солсбери, отражая приверженность Британии сотрудничеству с другими государствами в решении конкретных вопросов внешней политики без заключения долгосрочных союзов, рассматривал политику России как результат сочетания идеализма, интриг и силы. Однако, будучи реалистом, он полагал также, что для обеих империй, сухопутной и морской, вполне хватит места на пространствах Евразии для утверждения там принципов свободной конкуренции и торговли[142].
Острая необходимость для правительства соотносить политический курс и экономические интересы с действиями противоположной стороны нередко заставляла Уайтхолл проявлять чрезмерную осторожность в сочетании с уступками России по региональным проблемам[143]. Помимо этого, прагматичные деятели вроде лорда Солсбери были прекрасно осведомленны о том, что британское управление Индией основывается главным образом на военной силе, хотя они никогда не отрицали уже упоминавшихся выше моральных обязательств «белого человека» перед «туземным» населением. В случае Солсбери, кажется справедливым вывод о том, что великое восстание сипаев 1857–1858 гг. произвело неизгладимое впечатление на молодого тогда Роберта Сесила, сделав его крайне осмотрительным при формулировании внешнеполитических решений, касавшихся азиатских стран