Е.С.) даже большую роль в стремлении к внешней экспансии», чем какие-либо экономические, культурные или религиозные мотивы[166]. И все-таки, несмотря на постоянное бюрократическое соперничество между двумя ведущими структурами, обеспечивавшими разработку и проведение внешнеполитического курса России на Востоке — Азиатским департаментом МИД и Азиатской частью Главного штаба, их сотрудничество имело результатом максимальное расширение территории Российской империи к концу XIX в., если оставить за скобками продажу Аляски Соединенным Штатам в 1867 г.
По модели, близкой к британской, российские цари назначали в регионы империи губернаторов или генерал-губернаторов, чтобы ослабить зависимость суверена от министров на региональном уровне, обеспечив монарху канал непосредственной связи с административными органами на местах. Другим побудительным мотивом для царского правительства по сохранению сложившейся вертикали власти выступало стремление контролировать провинциальные элиты с помощью генерал-губернаторов, чьи прерогативы распространялись не только на военную, но и на гражданскую сферу[167].
Разумеется, участники Большой Игры со стороны России обладали многими качествами, которые сближали их с британскими «игроками» как в центре, так и на местах. М. Эдвардес сравнил политическую наивность, недостаточное знание топографии, часто неоправданный энтузиазм и личные амбиции русских с аналогичными чертами характера английских исследователей в Центральной и Восточной Азии[168]. Среди россиян, которые внесли свою лепту в изучение «затерянных азиатских миров» выделяются имена Николая Пржевальского, Бронислава Громбчевского, Николая Нотовича, Петра Козлова, Андрея Снесарева и других, то есть тех российских первопроходцев, которые пересекали просторы Евразии в поисках новых военных и торговых маршрутов, неизвестных горных перевалов и проходов, трудно доступных городов и укрепленных форпостов, вызывая отчетами о своих поездках неподдельное изумление у коронованных особ, специалистов и обывателей. Автор убежден, что к когорте непосредственных участников Большой Игры следует отнести таких военных администраторов, бывших нередко офицерами Генерального штаба, как Василий Перовский, Константин Кауфман, Дмитрий Романовский, Михаил Черняев, Михаил Скобелев, Михаил Ионов, Карл Маннергейм, список можно продолжать, действовавших подчас не только за рамками инструкций официального Петербурга, но даже и вопреки им[169].
Подобно сынам Туманного Альбиона, многие из русских открыто заявляли о цивилизаторской миссии православной империи на Востоке. «В случае конфликта с Англией, — писал Н.П. Игнатьев, один из вдохновителей Большой Игры, деятельность которого будет рассмотрена в следующей главе, — именно в Азии мы можем бороться против нее с шансом уменьшить британское могущество»[170]. Не достигнув часто и тридцатилетнего возраста, хорошо образованные и честолюбивые, молодые офицеры на русской службе были преисполнены не только патриотизмом и отвагой, но и скрытой завистью к своим старшим командирам, которые успели получить ордена и чины в ходе Кавказской или Крымской кампаний. К примеру, военный министр Д.А. Милютин, дал в своем дневнике следующую посмертную характеристику М.Д. Скобелеву, одному из ярких участников Большой Игры, герою русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и покорителю Туркмении в 1881 г., начинавшему свою громкую карьеру в посткрымский период: «Можно пожалеть о преждевременной смерти Скобелева: он был еще молод, кипел деятельностью и честолюбием, обладал, несомненно, блистательными боевыми качествами, хотя и нельзя сочувствовать ему, как человеку. У него честолюбие преобладало над всеми прочими свойствами ума и сердца настолько, что для достижения своих честолюбивых целей он считал все средства и пути позволительными, в чем признавался сам с некоторым цинизмом»[171].
Довольно типичной представляется также оценка мотивов участия в Игре российских военных, зафиксированная британским полковником Фредериком Барнэби в заметках о поездке через Центральную Азию в середине 1870-х гг.: «Не следует удивляться готовности царских офицеров в Туркестане продолжить завоевательные походы. Будучи преимущественно выходцами из небогатых, но родовитых семейств, не получив наследств, но обладая мечом, не имея перспектив кроме карьеры, их жажда войны выступает единственным доступным способом для быстрого продвижения по службе»[172]. Да и сами военные признавали карьерные устремления одним из главных побуждений для участия в Игре. Как заметил один из них, «положительный настрой на дальнейшие завоевания преобладал среди наших войск, это была болезнь, ни одно средство для лечения которой не было эффективным, особенно, когда применяемые меры перемежались такими стимулами, как чины и награды»[173].
Отсюда возникала проблема субординации на местах в условиях, когда средства коммуникации не могли еще обеспечить оперативную связь между начальниками и подчиненными, а ситуация порой менялась быстрее, чем могла поступить очередная инструкция из столицы. Недаром ряд историков утверждают в своих работах, что «полевые командиры» могли злоупотреблять предоставленной им властью, проводя собственную политику, отличную от полученных директив, и ставя затем вышестоящее начальство перед свершившимися фактами. Следует сразу же подчеркнуть, что данная проблема была общей для держав, конкурировавших в Азии, поскольку, как пишут многие исследователи, вне зависимости от континентального или морского характера экспансии, она породила в Англии и России так называемый колониальный генералитет, или другими словами, сообщество высокопоставленных военных начальников, которые всячески обосновывали и пропагандировали собственную концепцию имперской политики[174].
Таким образом, в то время как местные гражданские, а чаще всего военные администраторы наращивали активность на азиатских границах, центральные правительства, поглощенные решением вопросов европейской политики, реагировали на развитие событий в странах Востока скорее спонтанно, чем обдуманно, не имея точных сведений и действуя без какой-либо глубоко продуманной стратегии на перспективу. И если удачливый генерал одерживал победу в сражении или занимал вражеский город по собственной инициативе, его прямые начальники вынуждены были просить у монарха или главы правительства соответствующих наград и почестей для героя, поскольку «неписанным условием Большой Игры всегда являлось чудесное превращение неповиновения в инициативу»[175].
Отметим, что эта широко распространенная практика порождала обвинения в «двойных стандартах», которыми руководствовались обе стороны во взаимных пропагандистских кампаниях. По мнению Пальмерстона, царское правительство тайно одобряло действия своих генералов на местах, хотя в официальных заявлениях для Европы представляло дело так, будто бы эти командиры инициировали военные кампании против правителей Центральной Азии по своему усмотрению[176]. Похожим образом Уайтхолл, к примеру, возложил вину за вооруженное вмешательство британских экспедиционных сил в дела Тибета, а в конечном счете и Цинской империи, на полковника Янгхазбенда и лорда Керзона, хотя вице-король санкционировал его в 1903 г. только после предварительных консультаций с премьер-министром А. Бальфуром и министром по делам Индии Дж. Гамильтоном[177].
Однако использование «двойных стандартов» можно было оправдать по причинам, которые изложил Д.А. Милютин в своих воспоминаниях: «Требуя от местных начальников соблюдения по возможности даваемых им инструкций и указаний, я вместе с тем находил вредным лишать их вовсе собственной инициативы. Страх ответственности за всякое уклонение от инструкции может убивать энергию и предприимчивость. Бывают случаи, когда начальник должен брать на свою собственную ответственность предприятие, которое в заранее составленной программе не могло быть предусмотрено. Дело в том, конечно, чтобы подобные отступления от программы в частностях не противоречили общей цели и действительно оправдывались необходимостью»[178].
В более широком плане, несмотря на видимую или реальную нехватку субординации, большинство из победоносных генералов, действовавших на азиатских границах, знали, как надо умиротворять местное население, выступая не столько как закаленные в боях командиры, сколько как гибкие администраторы, способные регламентировать повседневную жизнь на территориях, оккупированных русскими или британскими войсками. Помимо этого, они предпринимали немалые усилия, чтобы отменить рабство и средневековые наказания, коммутировать налоги и упорядочить сборы, а также положить конец активности бандитских шаек на торговых путях. С другой стороны, генералы обычно не вмешивались во внутреннюю жизнь сельских общин или кочевых кланов, стремясь приспособить новое административное устройство к традициям и обычаям покоренных социальных общностей.
И все же, как правило, военные администраторы относили местных жителей к так называемым «умирающим народам», то есть социумам, обреченным на физическое исчезновение. Для подтверждения сделанного вывода уместно привести цитату из донесения полковника Н.И. Гродекова, который позднее стал генерал-губернатором Туркестана, в Главный штаб после его поездки по провинциям Персии и Афганистана во второй половине 1870-х гг. Он отмечал, что «туркмены как нация являются черной дырой на Земле; они позор человечества, которое их терпит»