К середине 1850-х гг. правительство Николая I фактически превратило большую часть Каспийского моря во внутреннее озеро империи. С началом Крымской войны царские дипломаты упорно работали над тем, чтобы побудить Тегеран заключить договор о военной взаимопомощи между двумя государствами. Они подталкивали шаха к этому решению обещанием сохранения территориальной целостности его владений вместе с предоставлением ежегодной субсидии в 2 млн. туманов (около 6,6 млн. руб.), если Персия перейдет на сторону России в случае ее войны против Великобритании и Османской империи. Несмотря на то, что переговоры зашли в тупик, российским представителям удалось подписать с Тегераном конвенцию о нейтралитете 29 сентября 1854 г., что можно было расценить как новый успех официального Петербурга на Среднем Востоке[192].
По прошествии двух лет, в октябре 1856 г., атака войск персидского шаха Насир-у-Дина против Герата, ключевой крепости на севере Афганистана, получила одобрение и содействие России. Интересно, что непосредственно перед этой операцией шах даже обратился к президенту США за поддержкой в деле организации обороны Персидского залива от английского десанта, но Вашингтон ответил отказом на запрос Тегерана[193]. В свою очередь британское правительство, обеспокоенное амбициями Каджаров, нанесло по Персии ответный удар, когда экспедиционные силы, посланные из Индии, высадились на стратегически важных островах, расположенных в заливе. Короткая англо-персидская война пришла к логическому завершению после того, как британские войска оккупировали морской порт Бушир в самом конце того же 1856 года, а персидские не смогли взять Герат. Кроме того, обострение ситуации вокруг Китая накануне второй опиумной войны склонило Уайтхолл к мирному урегулированию. Как докладывал русский военный атташе в Лондоне полковник Н.П. Игнатьев 23 января 1857 г.: «Мнения относительно этой войны чрезвычайно различны в Англии. Многие против оной из опасения, что она вовлечет в новую борьбу с Россией… Англия чувствует, что минувшая война (Крымская. — Е.С.) не утвердила, а напротив того ослабила английское влияние в Азии и, видя необходимость восстановить оное, надеется, что наступило самое благоприятное для нее время при умалении России после минувшей войны… Последние события и полученные сведения с Амура, Сырдарьи и Каспийского моря встревожили Ост-Индскую компанию и вообще английское торговое сословие. Все опасаются, что Россия, удаляясь ныне от стран Запада, обратит свое внимание на Азию, где представляется обширное поле для политической, нравственной и торговой ее деятельности»[194].
Мирное соглашение между Англией и Персией, подписанное в Париже 4 марта 1857 г., превратило Лондон в фактического арбитра афганоперсидских отношений[195]. Однако Ост-Индская компания, со своей стороны, стремилась к сохранению положения, существовавшего до этого вооруженного конфликта. А это означало автономию Гератского эмирата от Кабула, откуда эмир Дост Мохамед проводил политику объединения всех афганских земель под своей десницей[196]. Таким образом, ситуация, складывавшаяся вокруг Персии и афганских земель, была далека от стабильности. Проведение выверенного политического курса в Центральной и Восточной Азии также осложнялось серией опасных конфликтов, самыми значимыми из которых явились восстание сипаев в Индии и вторая опиумная война в Китае, потребовавших от Уайтхолла дополнительных бюджетных ассигнований.
Тем временем русское экономическое влияние на Персию возрастало с каждым годом. Кроме того, шах, униженный провалом своей гератской авантюры и статьями мирного договора с англичанами, предпринимал дипломатические зондажи в отношении намерений нового императора Александра II. По справедливому суждению британского историка, «Его (шаха. — Е.С.) политические устремления, которые принимали форму военных захватов и территориального расширения, получили большее понимание у русских, которые хотели одновременно контролировать слабую Персию и отвратить шаха от мыслей о возвращении потерянных кавказских ханств, чем у англичан, которые желали, чтобы он сконцентрировался на внутренних преобразованиях»[197].
Многие аналитики в Британии с тревогой указывали на возможные негативные последствия русско-персидского сближения на подступах к Индостану. Еще в 1836 г. один из них, Джон Макнейлл, предупреждал правительство о недооценке военного потенциала Персии, которая могла представлять серьезную силу в союзе с Россией: «50-ти тыс. персидская пехота, составленная из, вероятно, наилучшего в мире человеческого материала, пригодного для службы в тех странах и обученного русскими офицерами, вооруженная примерно 50 орудиями с приданным ей неограниченным количеством иррегулярных сил, может быть послана Россией в любом направлении в течение тех 12 месяцев, когда ресурсы королевства (Персии. — Е.С.) будут находиться в ее (России. — Е.С.) распоряжении. Приобретение Россией решающего влияния на Персию позволит первой в случае войны с Англией побудить вторую принять в ней участие против нас (англичан. — Е.С.), что сразу же обеспечит ей полный контроль над военным потенциалом этой страны»[198].
Все приведенные выше факты свидетельствуют о том, что к середине XIX в. Россия заменила Францию в роли главного соперника Великобритании на Востоке. Именно тогда викторианское общество стало рассматривать Российское государство как самое серьезное препятствие для расширения и процветания «второй» Британской империи, хотя некоторые наблюдатели на берегах Темзы еще в 1800 г. пророчески писали о том, что если Россия не будет остановлена в своей территориальной экспансии, то «Персия, Турция и Индия станут добычей ее ненасытного аппетита»[199].
Серьезными катализаторами британских страхов выступали постоянные внутренние распри местных правителей Афганистана, представлявшего собой, по образному выражению исследователя Центральной Азии Ричмонда Шекспира, «стену индийского сада» («а wall of the Indian garden»)[200], a также упадок тюркских ханств — Бухары, Хивы и Коканда. В отношении первой угрозы для Великобритании было крайне важным держать под контролем районы, непосредственно примыкавшие к северо–3ападной границе Индии, потому что любая европейская держава, скорее всего Россия, могла воспользоваться хаосом и вакуумом власти, чтобы распространить свое влияние на Радж. Что же касалось второй опасности, то для политических аналитиков было неясно, какое влияние окажет упразднение ханств на позиции Британии в этом регионе. Поэтому, рассматривая Афганистан как более значимый фактор, правящие круги Соединенного Королевства сконцентрировали внимание на этой стране с середины 1830-х гг. Фактически там Лондон и Калькутта столкнулись с трудной дилеммой: либо поддерживать рыхлое объединение полуавтономных эмиратов под номинальным сюзеренитетом Кабула, либо сделать ставку на самого влиятельного среди афганских правителей, который «железной рукой» сможет объединить под своей властью различные этнополитические и конфессиональные группы в одном государственном образовании, зависимом от англичан. Однако такое развитие событий угрожало превращением Афганистана в лидера сопротивления экспансии европейцев на Среднем Востоке.
Будучи человеком незаурядного ума и сильной воли, Дост Мохамед происходил из пуштунского племени баракзаев. В 1826 г. он провозгласил себя владыкой единого Афганистана и приступил к последовательному подчинению разрозненных ханств и эмиратов вокруг Кабула — своего наследственного владения. Однако его объединительная политика сталкивалась с ожесточенным сопротивлением других феодальных властителей, поскольку Кандагар контролировался братьями кабульского правителя, Гератом управлял Камран-мирза из племени садорзаев, которое конкурировало с баракзаями, а Пешавар был оккупирован армией Ранжит Сингха, владыки Пенджаба и Кашмира[201]. Таким образом, британцы вынуждены были решать проблему определения наиболее удобного для них кандидата на кабульский престол: более сговорчивый, но слабый Шах Шуджа, или менее подконтрольный, но авторитетный Дост Мохамед. Несмотря на различия в оценках, в 1830-х гг. Уайтхолл все же больше склонялся к поддержке первого из них. Как справедливо отмечал английский историк Малькольм Япп, опубликовавший фундаментальный труд о стратегии Великобритании в Иране и Афганистане накануне Большой Игры, «Афганистан не должен был стать ни новым Ираном, получавшим субсидии, но неподконтрольным, ни Ассамом, занятым гарнизоном и полностью контролируемым; он был призван оформиться в государство нового, буферного (курсив мой. — Е.С.) типа. Шах Шуджа получал полную независимость во внутренних вопросах, хотя его необходимо было постоянно побуждать к осуществлению реформ, которые бы снискали ему популярность в народных массах, сделали бы его армию эффективной, доходы продуктивными, а торговлю свободной и процветающей»[202].
Расчеты царского правительства на укрепление позиций России в Афганистане за счет договоренности с Достом Мохамедом обусловили направление к его двору в декабре 1837 г. поручика Яна Виткевича, талантливого молодого офицера польского происхождения, адъютанта генерал-губернатора Оренбурга. Однако миссия Виткевича провалилась, поскольку англичане примерно в то же время послали в Кабул своего представителя Александра Бернса, опытного офицера 3-го Пехотного бомбейского полка