Исследователи, специально занимавшиеся этим вопросом, пришли к выводу, что царский МИД склонялся к довольно осторожной оценке предложений, с которыми обращались к нему индийские князья, хотя военные администраторы «на местах» не прекращали контакты с некоторыми правителями и племенными вождями, особенно в приграничной полосе, на протяжении десятилетий. С другой стороны, все намерения британской прессы отыскать какие-либо следы подстрекательства русскими сипаев к восстанию оказались тщетными. Анализ служебной переписки и свидетельств очевидцев событий показывает, что первые секретные эмиссары были направлены штабом Туркестанского военного округа в Индию только после завоевания царскими властями ханств Центральной Азии к середине 1870-х гг.[256]
Восстание сипаев сместило фокус внимания англичан с проблемы безопасности северо–3ападной пограничной зоны на вопросы консолидации власти во внутренних областях Индостана. Оно вызвало настоящий шок как у правящих кругов Великобритании, так и в среде колониальной администрации Индии, часть представителей которой испытывала скептицизм относительно перспектив сохранения британского владычества. «Эти опасения правительства и военных властей Индии в значительной степени способствовали ослаблению восприятия ее полезности как стратегического актива, если бы так обстояло дело», — пишет современный английский историк[257]. «Чем Крым стал для России, — отмечают К. Мейер и Ш. Брайсек, — тем Великое восстание стало для Британской Индии: таким же ударом по самодовольному старому порядку»[258]. Используя образное сравнение еще одного исследователя, «что-то кислое (sour) вошло в империю»[259].
Высказанные мнения подтверждаются оценкой движения сипаев, которую дал Н.К. Гире в письме к Моренгейму, датированному 1882 годом: «Ужасное восстание индийцев 1857 г. вскрыло нам ее (Индии. — Е.С.) значение, а ненавистный договор 1856 г. (Парижский. — Е.С.), который существовал еще в самых унизительных и тягостных для нас пунктах, еще более увеличил важность ее в глазах благородного суверена (Александра II. — Е.С.), который, будучи вынужден поставить подпись под этим пагубным договором в самом начале своего правления, считал долгом чести и сыновней преданности порвать эту печальную страницу нашей истории»[260].
Важно также указать на то, что мятеж сипаев совпал по времени с первым мировым экономическим кризисом периода раннего индустриализма, который неожиданно для государственных деятелей и экспертов охватил страны Европы и Северной Америки в 1857–1858 гг., усилив торговую конкуренцию среди ведущих держав, особенно на периферийных рынках. Неслучайно, как отмечал видный член партии тори лорд Рэндольф Черчилль, именно торговля и финансы определяли «значительную заинтересованность Британии в превосходстве на морях»[261]. Не является секретом тот факт, что на общем неблагоприятном экономическом фоне либеральные викторианские политики и общественность прекрасно осознавали пагубность любых социальных волнений, связанных с многочисленными жертвами, подобно тому, как это случилось в период восстания сипаев. Такие политические катаклизмы, по мнению многих экспертов, неизбежно приводили к снижению налоговых поступлений, сумятице в головах местного населения и дестабилизации ситуации на имперских границах, особенно чувствительных к внешним угрозам на северо–3ападе Индостана.
Обоснованность этих суждений легко проиллюстрировать ссылкой на годовой отчет Азиатского департамента МИД за 1857 г., в котором говорилось, что движение сипаев «сделало возможным для России создать альянс азиатских стран, чтобы взорвать британское господство (в Азии. — Е.С.)»[262]. Характерно также, что в меморандуме 1858 года генерал-майор Е.И. Чириков, занимавший тогда пост комиссара в составе русско-турецкой пограничной комиссии, раскрыл взаимосвязь внешнеполитической стратегии и коммерческих интересов. К примеру, он утверждал, что «политическое вмешательство (британцев. — Е.С.) в дела Афганистана упрочивает [их] влияние на Персию, обхватывая ее почти со всех сторон, открывает Англии новые торговые пути, сближает с Каспийским морем, угрожает там России и, наконец, поддерживает непрочное здание индийских владений»[263].
Необходимо подчеркнуть, что, судя по свидетельствам очевидцев и дипломатической переписке, именно Великое индийское восстание 1857–1858 гг. заставило многих российских стратегов рассматривать вторжение на территорию Индостана не как диверсию, способную лишь отвлечь силы и средства англичан от европейского театра, а как катализатор внутреннего социального взрыва. Неслучайно, вновь назначенный на важнейший пост военного агента (атташе) в Лондоне капитан Н.П. Игнатьев приступил к методичному сбору секретной информации о вооруженных силах Соединенного Королевства и состоянии англо-индийской армии. Он даже завел специальный журнал для регистрации арсеналов, военных предприятий и морских верфей, которые встречались на его пути во время поездок по Британским островам[264]. Согласно имеющимся отзывам, «он посвятил себя составлению подробнейших рапортов о военном положении Англии в Индии на имя императора, который был настолько доволен ими, что вызвал автора в Варшаву для личной беседы». «Интересно, — саркастически заметил один из современников, — предвидел ли капитан Игнатьев мятеж (сипаев. — Е.С.), вспыхнувший вскоре (после его назначения в Лондон. — Е.С.), и привлекли ли внимание Александра II метод и стиль изложения, либо сам предмет и взгляды автора, отраженные в рапортах»[265].
В конце 1857 г. Игнатьев информировал Главный штаб, что стратегический потенциал Великобритании уменьшился вследствие восстания сипаев и что период после подавления мятежа представляется ему наиболее подходящим для «переформатирования» Центральной и Восточной Азии в соответствие с представлениями правящих кругов Российской империи[266]. Вернувшись в Санкт-Петербург после выполнения дипломатической миссии в Хиве и Бухаре, речь о которой пойдет ниже, он подал царю пространный меморандум под красноречивым заголовком: «Предположение о диверсии к стороне Индии в случае разрыва с Англией». Употребление слова диверсия не должно было вводить читателя в заблуждение. На самом деле документ содержал оценку ресурсов, необходимых для организации массированного русского наступления на Индию при содействии персидской армии и в союзе с афганскими иррегулярными силами. Общая численность войск, привлекаемых для этой кампании, должна была составлять, по мнению Игнатьева, от 35 до 50 тыс. пехоты и кавалерии, которые могли продвигаться к границам Раджа по трем альтернативным маршрутам: основные формирования численностью 27,5 тыс. чел. выступали на Кабул и Балх, дополнительный корпус казаков в 10,5 тыс. сабель направлялся из Западной Сибири через Восточный Туркестан на Кашмир, а вспомогательные отряды армии персидского шаха также вместе с казаками оккупировали Кандагар. В последующих разделах своей записки автор изложил подробные схемы снабжения наступавших войск и вероятные последствия индийской кампании. По его мнению, цель русского вторжения в Индию состояла в том, чтобы вызвать колоссальные военные затраты британского правительства и разжечь пламя освободительной войны на субконтиненте, вынудив Лондон согласится на пересмотр Парижского договора 1856 г. в пользу России[267].
Усиление напряженности в Центральной и Восточной Азии как результат англо-персидской войны, движения сипаев и тайпинов наряду с конфликтом между европейскими державами и цинским Китаем побудили Главный штаб приступить к стратегическому планированию нового крупномасштабного столкновения с Великобританией одновременно в Европе и на колониальной периферии. Однако польское национально-освободительное восстание 1863 г. дестабилизировало ситуацию в Восточной Европе. Карательные экспедиции русских войск по территории Царства Польского вызывали осуждение правительств и общественности Старого Света. Пресса, особенно британские либеральные издания, вновь после событий 1848–1849 гг. называла Россию «жандармом Европы». В таких условиях энергичный Д.А. Милютин, назначенный на пост военного министра после ухода в отставку престарелого Сухозанета, приказал обер-квартирмейстеру Оренбургского военного округа генерал-лейтенанту Н.Г. Залесову и полковнику М.Г. Черняеву, впоследствии покорителю Ташкента и военному губернатору образованной Туркестанской области, составить детальный проект наступления на Индию опять-таки по трем направлениям: вдоль берега Каспийского моря, через Кашгарию и из долины Сырдарьи[268]. По воспоминаниям самого Милютина, «на среднеазиатских окраинах положение наше представлялось в каком-то неопределенном виде; не было у нас даже определенной государственной границы. Считавшиеся в русском подданстве киргизские роды терпели от набегов хивинских и кокандских шаек и даже от своих хищников; старый путь караванов из Бухары и Хивы в Оренбург был небезопасен»[269].
Между тем Н.П. Игнатьев, который был произведен в генерал-майоры, уведомил Горчакова о своей оценке возникшей ситуации: «В случае разрыва с Англией положение России тягостно главнейше потому, что мы обречены на пассивную оборону. Мы должны тотчас ставить на военное положение массы войск, вооружать все укрепленные береговые пункты, тратить миллионы еще до начала военных действий; наша морская торговля может быть уничтожена тотчас же без значительных усилий. Англичане имеют полную возможность угрожать нам на всем протяжении приморских берегов наших, изнурять нас безнаказанно или выбрать, наконец, любой слабый пункт для решительного нападения»