[283]. Значение экономического фактора было раскрыто в аналитической записке одного из высокопоставленных чиновников на имя царя от 15 декабря 1859 г.: «Есть намеки, что наше влияние будет состоять в противодействии англичанам; не думаю, чтобы под выражением «противодействие англичанам» можно было бы предполагать вооруженное противодействие, ибо невероятно, чтобы силы Англии и России встретились в пустынях Средней Азии или на окраинах настоящих азиатских владений Англии. Если же допустить возможность подобного события, то, мне кажется, надлежит вести дела наши в Средней Азии так, чтобы избегать всякого вооруженного столкновения с Англией в предвидении невыгодного исхода для нас от подобного столкновения. Далее под словом «противодействие англичанам» можно подразумевать только противодействие торговое. Но торговля со Средней Азией теперь для нас убыточна, и вряд ли настанет надобность затрачивать огромные суммы теперь же, чтобы в будущем ожидать гадательных выгод».
Характерно, что Александр II согласился с общими выводами автора записки, сделав пометку на полях: «Много есть справедливого»[284].
Прибытие специальных посольств из Хивы и Бухары в Санкт-Петербург для участия в коронации нового императора предоставило царскому правительству удобную возможность поставить вопрос о направлении ответных дипломатических миссий ко дворам соответственно хана Саида Мохамеда из узбекской династии Кунград и эмира Насруллы из аналогичной по этническому происхождению династии Мангыт. Их главой был назначен хорошо известный читателю Н.П. Игнатьев. О значении, которое Александр II и Горчаков придавали этим посольствам говорил тот факт, что эскорт российского представителя включал 83 человека, хотя лорд Уодхауз, глава британской дипломатической миссии в России, очевидно, ошибочно, называл цифру в 300 чиновников, офицеров, казаков и обслуживающего персонала[285].
Достигнув Хивы в середине 1858 г., Игнатьев потребовал от хана снять запрет на коммерческое судоходство вверх по Амударье до Бухары для русских торговых компаний, одновременно разрешив им заключать сделки на столичных рынках. Любопытно, что обычная шарманка, которую Игнатьев преподнес Саид Мохамед-хану в качестве одного из подарков, стала любимым музыкальным инструментом правителя подобно тому, как резиновая подушка, подаренная несколько позднее русским послом эмиру Бухары также пришлась по душе Насрулле-хану. Однако нельзя согласиться с утверждением П. Хопкирка о том, что «русские заимствовали уловку, к которой прибегали британцы в ходе Большой Игры, когда им удалось нанести на карту течение Инда примерно таким же образом за тридцать лет до того, как Игнатьев сделал это в отношение Амударьи (Окса)»[286]. Речь идет о методе задабривания восточных владык дорогими подношениями, то есть фактически их подкупа официальными представителями европейских держав. В случае с Игнатьевым никакого заимствования русских у англичан не произошло, поскольку прибытие посольства к иностранным дворам с подарками для суверенов и вельмож всегда составляло неотъемлемую часть традиционного дипломатического протокола большинства государств, включая Россию.
Несмотря на то, что Саид Мохаммед-хан подозревал членов русского посольства в тайном подстрекательстве одного из крупнейших туркменских племен — йомудов восстать и отложиться от Хорезмского государства на юге, чтобы сделать хана более сговорчивым, Игнатьеву и его помощникам удалось собрать и обработать ценную информацию, которая подтверждала мнения других военных экспертов, в частности, М.Г. Черняева. В его записке на имя тогдашнего Оренбургского и Самарского генерал-губернатора А.П. Безака говорилось: «Хивинское ханство по своему географическому положению может иметь значение в административном отношении как центр управления племенами, кочующими в низовьях Аму[дарьи]. В торговом смысле оно имеет только самостоятельное значение как рынок для окрестных жителей. В отношении же торговли с Россией оно никогда не имело важности и не может приобрести ее, потому что лежит в стороне от торговых путей из Средней Азии в Россию»[287].
Прибыв из Хивы в Бухару, Игнатьев столкнулся с более трудной проблемой: он должен был разрешить по крайней мере два дипломатических «ребуса»: во-первых, предотвратить попытку эмира при содействии турецких агентов объединить тюркские государства для отпора русским, а во-вторых, выступить посредником между различными враждующими группировками в Бухаре, чтобы использовать внутреннюю смуту в интересах России[288]. Судя по отчету о поездке, представленному на высочайшее рассмотрение, Насрулла-хан пообещал Чрезвычайному Посланнику отпустить на волю всех русских рабов, взять под защиту торговцев, приезжающих из империи в эмират, даровать коммерческим судам право беспрепятственного плавания по Амударье в пределах его государства и снизить таможенные пошлины на российские товары, импортом которых занимались главным образом бухарские евреи. Однако самым примечательным результатом поездки Игнатьева стало обещание эмира Насруллы не принимать официальные миссии из Европы (читай — Великобритании!), а также не разрешать иностранцам пересекать Амударью и въезжать в эмират со стороны Афганистана. Примечательно, что хан даже предложил высокому гостю совместно выступить против Коканда. В свою очередь, Игнатьев строго запретил членам своего эскорта слоняться по улицам Бухары или выезжать из города по собственному усмотрению, дабы исключить малейшие проявления недовольства городских властей и самого правителя, памятуя о печальной судьбе Конолли и Стоддарта.
Хотя современники и позднейшие авторы, как, например, известный ориенталист С.В. Жуковский, который опубликовал специальное исследование по истории русско-хивинских и русско-бухарских отношений, обращали внимание на призрачность любых клятв и заверений со стороны восточных владык, которые получали европейские эмиссары во время переговоров, поскольку все эти договоренности, заключенные одним ханом, «не только не считались для другого хана обязательными, но даже и не сохранялись»[289], сам Игнатьев позитивно оценивал результаты командировки. Он писал, что поездка позволила ему убедиться в военной слабости и очевидной неспособности местных властителей эффективно противостоять движению России в Центральную Азию. Рапорт Игнатьева Александру II отражал убежденность Чрезвычайного Посланника в том, что словесные увещевания должны уступить место боевым действиям, которые отодвинут границы России далеко на юг и откроют местные рынки для ее товаров. Подводя итоги миссий, царь написал на полях отчета: «Читал с большим любопытством и удовольствием. Надобно отдать справедливость генерал-майору Игнатьеву, что он действовал умно и ловко, и большего достиг, чем мы могли ожидать![290]»
Уже на склоне лет Игнатьев суммировал значение своего посольства в Хиву и Бухару следующим образом: «Главнейший и существеннейший результат посылки нашего агента (то есть его самого. — Е.С.) в Среднюю Азию в 1858 г. заключался в том, что рассеялся туман, заслонявший ханства от глаз русского правительства, которое, наконец, прозрело и узнало настоящую цену «дипломатических сношений» с хивинскими ханами и Бухарой. Сведения, добытые нашей миссией и добросовестное уничтожение прежнего «миража» вызвали крутой поворот в характере наших сношений с этими коварными и вероломными соседями, способствовали установлению более правильного взгляда на значение и основу их власти, на действительную их силу и в особенности на то положение, которое мы должны и можем занимать в Средней Азии сообразно достоинству и действительным потребностям России»[291].
Рассматривая центральноазиатский вопрос в более широком контексте, Игнатьев полагал, что правительству следовало бы поощрять персидского шаха взять Афганистан под свой контроль и заставить правителей Хивы, Бухары и Коканда изгнать из пределов их государств всех явных и тайных пособников Великобритании, чтобы те не противодействовали политике России[292].
Почти в одно время с посольством в Хиву и Бухару другая русская военно-научная экспедиция отправилась через Герат в Хорасан — самую обширную восточную провинцию Персии, пограничную с Афганистаном. Ее возглавил упоминавшийся Н.В. Ханыков, исследователь-востоковед, дипломат, основатель Кавказского отделения Императорского Русского географического общества (ИРГО). Это назначение было обусловлено прежними заслугами ученого, владевшего местными языками, например, фарси, и совершившего к 1858 г. несколько поездок по региону. Перед экспедицией ставилась задача сбора сведений о ситуации в Персии и Афганистане, особенно информации о характере взаимоотношений Дост Мохамеда и Насир-у-Дина[293].
Судя по переписке российского представительства в Тегеране и Азиатского департамента МИД, проблема Герата оставалась яблоком раздора между Персией и Афганистаном на рубеже 1850-х — 1860-х гг… Русские были встревожены интригами англичан, особенно после поражения шаха в вооруженной борьбе за этот город. Кроме того, попытки правительства Британской Индии разыграть «гератскую карту» также беспокоили царя и его министров. Неслучайно в декабре 1858 г. ежегодный отчет Азиатского департамента Горчакову звучал пессимистически по отношению к оценке перспектив российско-персидских отношений: «Эта слабая держава (Персия. — Е.С.) не может быть нам ни надежной союзницей, ни опасным врагом. Но ее независимость охраняет нас от сближения с владениями Англии и от столкновения с этой державой; благоустройство Персии служит залогом успехов нашей торговли с ней, а с ее внутренним спокойствием связано спокойствие нашей границы»