[387]. При этом, однако, он невольно открыл перед собеседником основную дилемму российской политики на Востоке: стремиться к прямому поглощению завоеванных территорий, либо вести дело к превращению их в буферные государства между имперскими владениями Британии и России[388].
Очевидно, под впечатлением этих высказываний американский историк М. Холдсуэз пришла в своей монографии к ошибочному выводу, что «система буферных стран и более или менее признаваемые сферы влияния, которые составили modus vivendi между Великобританией и Россией в Центральной Азии, были тем, что как Горчаков, так и Гире стремились учредить на протяжении всей второй половины века (девятнадцатого. — Е.С.). Этому хрупкому балансу неизбежно угрожал каждый новый шаг в ходе русского продвижения вперед, и именно это соображение сдерживало и откладывало более агрессивные планы военных администраторов, причем не только ответственных лиц в Туркестане и Западной Сибири, но и на Кавказе»[389]. Наше исследование показывает, однако, что царское правительство так и не сделало окончательного выбора в пользу одного из сценариев, понимая статус буферов не совсем так, как его рассматривали творцы британской внешней политики. Если для русских буферное государство являлось протекторатом, фактически лишенным суверенитета, то англичане признавали его независимость, хотя и ограниченную личными договоренностями с местными правителями.
Ранее мы уже упоминали идею буферных государств, предложенную К.В. Нессельроде в бытность его министром иностранных дел при Николае I. Позднее, уже в период царствования Александра II некоторые высокопоставленные региональные администраторы развивали эту концепцию. К примеру, генерал-губернатор Оренбурга и Самары Н.А. Крыжановский предложил Горчакову восстановить Ташкентское ханство, существовавшее в начале XIX в. и позднее разгромленное Кокандом. Согласно точке зрения генерала, такое буферное государство могло эффективно прикрыть границы России на Амударье[390]. Ниже будет также показано, как всесильный Кауфман одно время выступал со сценарием поддержки Петербургом создания буфера в Восточном Туркестане.
Возвращаясь к объяснению мотивов завоевания центральноазиатских ханств, полагаем, что не следует сбрасывать со счетов дополнительные факторы, оказывавшие влияние на этот процесс: честолюбивые амбиции сильных личностей, вроде Игнатьева, Кауфмана или Черняева; соперничество различных политических клик при петербургском дворе за благосклонное внимание императора, а также трения между центральным правительством и формировавшимися региональными элитами, — все эти обстоятельства снижали оперативность и эффективность принятия решений в конкретных ситуациях[391].
Наконец, вопрос о цене перманентных завоеваний очень скоро встал на повестку дня общественной дискуссии, что свидетельствовало о начале складывания в России гражданского общества на рубеже 1860-х — 1870-х гг. Систематическое покорение Туркестана, этого региона, который стал для империи, по словам одного из британских консулов, «великой военной школой»[392], представлялось в статьях некоторых публицистов гораздо менее дорогим предприятием, чем бессчетные спорадические карательные операции по умиротворению воинственных племен и разбойных шаек, совершавших набеги из регионов, неподконтрольных русским[393].
Решение царя учредить на территории Коканда постоянные военноадминистративные органы привело к обнародованию высочайшего повеления о создании новой провинции на землях, которые раскинулись от озера Иссык-Куль на востоке до Аральского моря на западе. 6 февраля 1865 г. генерал-майор М.Г. Черняев, прозванный современниками «Ташкентским львом» за взятие крупнейшего города Центральной Азии, был назначен военным губернатором Туркестанской области с оперативным подчинением генерал-адъютанту Крыжановскому. Несмотря на это, Черняев продолжал действовать во многом на свой страх и риск в соответствии со складывавшейся обстановкой, а больше с собственными амбициями, которые он стремился оправдать происками англичан и экспансией Бухары против Коканда. Зачастую игнорируя распоряжения своего непосредственного начальника, не говоря уже о приказах военного министра, находившегося вдали от туркестанского театра, избегать немотивированных атак кокандских укреплений, новоявленный «конкистадор» использовал любой предлог для карьерного роста.
Так, штурм Ташкента и вторжение в Бухарский эмират он опять-таки представил как превентивный удар с целью нейтрализации коварных планов Англии укрепить свои позиции в ханствах[394]. Однако регулярные нарушения субординации со стороны генерала, методично фиксировавшиеся Крыжановским, и просьбы Горчакова обуздать строптивого военачальника, импровизированные операции которого выставляли Россию в крайне невыгодном свете перед международной общественностью, все же вынудили царя отозвать Черняева в Петербург, назначив специальную комиссию для расследования его деятельности. Любопытно, что, несмотря на временную опалу, «Ташкентский лев» впоследствии оказался востребованным на фронтах русско-турецкой войны 1877–1878 гг., по завершении которой получил пост генерал-губернатора Туркестана уже в царствование Александра III[395].
Длительная военная кампания против Бухары, которая продолжалась с 1864 по 1868 г., то есть фактически параллельно с покорением Коканда, наряду с намерением центра положить конец «вольнице» со стороны полевых командиров предопределили повышение статуса Туркестана до генерал-губернаторства согласно очередному указу императора[396]. Работа специальной комиссии под руководством Милютина завершилась 23 июля 1867 г. назначением на пост первого в истории российского «вице-короля» Туркестана близкого царю генерал-адъютанта К.П. Кауфмана. Мы неслучайно назвали его вице-королем, поскольку Александр II предоставил своему любимцу поистине неограниченные полномочия во всех сферах его административной деятельности. Властные функции Кауфмана были столь всеобъемлющи, что местные жители именовали генерала «полуцарь», в то время как некоторые остряки среди офицеров Генерального штаба дали ему прозвище «купца из милютинской лавочки»[397]. Впрочем, сам военный министр прокомментировал это событие следующим образом: «Генерал Кауфман получил как от министерств иностранных дел и военного, так и лично от самого Государя, положительное указание — избегать всяких новых завоеваний, всякого распространения пределов империи, как бы ни казались эти приобретения заманчивыми и легкими. Цель нашей политики в том крае должна была состоять в том, чтобы соседние ханства подчинить лишь нравственному нашему влиянию, установить мирные и торговые с ними сношения и прекратить грабежи в наших пределах»[398].
Образование Русского Туркестана символизировало наступление новой эпохи в интересующем нас регионе[399]. Как метафорически высказался один из историков, «Средняя Азия до некоторой степени стала выступать в качестве заморской колонии России, отделенная от нее колоссальным пространством песчаных пустынь»[400].
Справедливости ради упомянем все же и о критике, которая раздавалась в адрес правительства со стороны некоторых наблюдателей относительно той модели военно-административного устройства Туркестана, которую избрали петербургский Кабинет и сам Кауфман, направивший на высочайшее имя целую серию записок с проектами обустройства покоренных территорий. В частности указывалось на недостаточное знание географических, политических и экономических особенностей Туркестана военным и гражданским персоналом создававшегося генерал-губернаторства. Например, Венюков выражал сомнения в степени информированности о странах и народах, с которыми русские вынуждены иметь дело, чтобы проводить какой-то стратегически выверенный курс. Впоследствии эксперт указывал на географическое невежество Горчакова, якобы проявленное им в 1873 г., когда, поздравляя Кауфмана с завершением хивинской кампании, канцлер попросил генерала «на пути из Ташкента в Хиву не заходить в Кашгар, ибо это привело бы к затруднениям со стороны Англии». О систематическом непонимании реалий Центральной Азии высокопоставленными царскими бюрократами свидетельствовал и Черняев[401].
Развивая критику туркестанской политики правительства, начальник штаба Кавказского военного округа генерал-майор А. Свистунов даже составил специальную памятную записку о негативных последствиях установления российского протектората над Закаспийской областью. Проводя параллели между завоеванием Кавказа и систематическим покорением Средней Азии, автор записки утверждал, что всякие новые территориальные приобретения там неизбежно сдвинут фокус русской политики на восток, ослабив связи между географическим центром империи и ее западными, то есть европейскими, «окраинами», которые в дальнейшем проявят склонность к сецессии. По его мнению: «Если действительно преимущественное для нас значение Средней Азии заключается в том, что в случае войны России с Англией она (Средняя Азия. — Е.С.) может представить единственный путь для наступательных с нашей стороны действий против английских владений, если на этом только пути мы в состоянии открыть уязвимую для нас сторону британского могущества, то и в предвидении этой случайности несравненно выгоднее для нас в отношении Закаспийской степи система действий, ныне предлагаемая, чем покорение Россией всей страны до истоков Амударьи и отрогов хребта Гиндукуш. Покорив страну, в случае войны с Англией и усиленных при этом подстрекательств среднеазиатских племен, как со стороны нее, так и непременной ее союзницы Турции, мы должны бы были или наводнить среднеазиатские наши владения войсками, которые, расточив неимоверные усилия на поддержание спокойствия в крае, не могли бы ни в каком случае предпринять активных операций против Английской Индии; или, ограничившись самой