Раджа, как и других колониальных территорий, составляла альфу и омегу курса либералов в Азии. По словам министра иностранных дел лорда Грэнвилла, «мы (англичане. — Е.С.) не наступаем, потому что, полагаем, что лучший метод сохранения нашей обширной Индийской империи — оставаться там, где мы есть. Русские же вынуждены вольно или невольно защищать каждое новое приобретение аналогично тому, как мы это делали в предшествовавший период индийской истории»[417]. Близкую точку зрения выражали вице-король лорд Нортбрук и министр по делам Индии герцог Аргайлл, которые выступали против активного сопротивления поглощению ханств Россией. 28 марта 1873 г. Нортбрук писал Аргайллу: «Я полностью согласен с Вами о ненужности какого-либо волнения среди народа Англии по поводу событий в Центральной Азии. Мое мнение может показаться парадоксальным, но оно заключается в том, что чем больше Россия расширяет свои владения в этих регионах, тем более она открыта для нашего удара и тем меньше у нее сил его отразить… Чем ближе (к границе Индии. — Е.С.) она подходит, тем менее ее вмешательство в Индии рассматривается как благословение местными мусульманами, которые наиболее опасны для нас как социальная группа»[418].
Существенно, что блестящие военные успехи Пруссии, создавшей Германскую империю на полях сражений с Францией, вдохновляли оппонентов «искусного сдерживания». Хорошо представляя себе безостановочную экспансию русских в Центральной Азии и сравнивая ситуацию на европейском субконтиненте с положением дел в пограничных районах Индии, некоторые колониальные генералы и чиновники, как, например, главнокомандующий англо-индийской армии сэр Уильям Мэнсфилд и член правительства в Калькутте сэр Генри Дюранд выступали за прямое соотнесение задачи обороны полуострова с прусскими методами, стратегией и военной организацией[419].
Тем временем напряженность в англо-русских отношениях возросла из–3а решения царского правительства 21 ноября 1870 г. в одностороннем порядке аннулировать статьи Парижского мирного договора, запрещавшие России иметь боевой флот и укрепленные базы на Черном море. Дело в том, что франко-прусская война создала для такого решения благоприятные международные условия, поскольку из четырех великих держав — Великобритании, России, Франции и Пруссии (Германии) — только первая могла выступить с решительным протестом, хотя даже в этом случае, по мнению осторожного Горчакова, существовала угроза начала новой англо-русской войны[420].
Расценив заявление царского МИДа как фактический выход из «концерта держав» ad hoc, что подрывало наряду с франко-прусским конфликтом стабильность в Европе, премьер-министр У. Гладстон выразил мнение, что «искра войны, зажженная в Центральной Азии, распространится по всему земному шару, туда, где у Англии и России имеются владения, и втянет другие государства в пламя пожара»[421]. Однако это признание отнюдь не означало решительного перехода лидера либералов на позиции «форвардистов», так как кроме вполне ожидавшейся в Петербурге ноты протеста, Лондон не представил царскому правительству каких-либо других, более весомых аргументов, указывавших на возможный жесткий отпор российским амбициям. Интересно, что некоторые специалисты расценили данное заявление Гладстона как исторический прецедент, использованный уже в 1930-х гг. национальным правительством Великобритании для умиротворения нацистской Германии и фашистской Италии[422].
Но даже «умиротворители» среди британской властной элиты были твердо убеждены, что Амударья призвана стать последним естественным рубежом русского продвижения вперед. В одном из частных посланий 1869 г. вице-король Индии лорд Майо выразил это мнение следующим образом: «Если только Россия не будет вынуждена действовать в согласии с нами, это означает, что она не подвергнет обструкции нашу торговлю, не будет поощрять враждебных действий или интриг против Афганистана, Яркенда, либо территорий лежащих у наших границ, и что она сильной рукой остановит внутренние смуты среди различных народов, на которые она оказывает влияние, она обнаружит, что выполнение ее миссии в Азии значительно облегчится, и что внесение цивилизации в дикие районы Средней Азии, а также окончательное установление ее власти получат существенное ускорение»[423].
Разногласия в британском истеблишменте относительно стратегии и тактики действий на Востоке свидетельствовали о несовпадении интересов отдельных социальных слоев и групп: политиков, военных, банкиров, промышленников, коммерсантов и, наконец, обывателей. «Мы постоянно растягивали линию нашей границы в Индии из–3а складывавшихся обстоятельств, — писал один военный эксперт в 1869 г., — несмотря на нашу природную склонность оставаться, насколько возможно, в разумных пределах»[424]. Именно в этот период признанным рупором «форвардистов» стал упоминавшийся ранее сэр Г. Роулинсон. На протяжении тридцати лет он отстаивал свою концепцию азиатской политики в речах, статьях и меморандумах. Ее квинтэссенция заключалась в том, что «Россия враждебна, Россия — экспансионистская страна и Россия имеет замыслы в отношении Индии, чему имеется огромное количество доказательств»[425].
Программный меморандум от 20 июля 1868 г. содержал упреки Роулинсона в адрес правящих кругов Британии за пассивную позицию, занятую Кабинетом во время Крымской и Кавказской войн по отношению к горским повстанцам Черноморского региона, когда Россия, со своей стороны, несмотря на враждебность западных держав, «постепенно прокладывала свой путь с берегов Аральского моря через соленые болота нижнего Яксарта (Сырдарьи. — Е.С.) к пределам аллювиальных долин, лежащих выше пустынь…» Роулинсон разоблачал так называемую цивилизаторскую миссию России в Азии, называя ее не более чем «дымовой завесой», за которой царские стратеги разрабатывали планы прорыва к Индийскому океану. Несмотря на обещания остановить наступление, подчеркивал британский аналитик, Россия упорно продвигается к Афганистану. Он также указывал на то, что в результате оккупации Коканда и Бухары «царизм» получил удобные плацдарм и предлог для вмешательства во внутренние дела эмирата. По мнению Роулинсона, в самом ближайшем будущем Великобритания столкнется с большой опасностью: «Если Россия займет позицию, которая либо через размещение войск на Оксе, либо через оказание решающего влияния на Афганистан позволит ей в воображении туземцев бросить вызов нашему (британскому. — Е.С.) превосходству в Азии, неблагоприятный эффект будет колоссальным»[426].
Согласно Роулинсону, группа высокопоставленных алармистов при дворе Александра II продолжала запугивать императора «сказками» об антирусском альянсе мусульманских государств под эгидой Англии. Он проводил параллели между постепенным, хотя и неминуемым наступлением России в Центральной Азии и правильной осадой британской «крепости» — Индостана. Для того, чтобы не потерпеть поражение в битве за господство на Среднем Востоке и выиграть Большую Игру как глобальное соревнование двух империй, утверждал Роулинсон, важно как можно скорее усилить приготовления к войне на границах британского Раджа и взять под контроль ситуацию в Афганистане. Он предлагал направить специального политического резидента в Кабул, занять войсками Герат и Кандагар, и, наконец, построить сеть телеграфных, а, главное, железнодорожных линий в направлении северо–3ападного индийского фронтира[427].
Многие современники полагали, что идеи Роулинсона как нельзя лучше соответствуют менталитету властной элиты Соединенного Королевства, или, по крайней мере, большинства ведущих политических деятелей страны. Аналогичное заключение делалось и в отношении части военноэкспертного сообщества, а также прессы Великобритании и Индии. Даже лорд Майо, один из последовательных противников «наступательной» политики, заявил в декабре 1870 г.: «Что касается России, то если эта страна будет настолько глупа, чтобы атаковать Индию, горстка британских агентов и несколько сотен тысяч фунтов стерлингов золотом поднимут всю Центральную Азию против нее в священной войне. Я мог бы припасти горячую сковородку, чтобы наш друг Медведь поплясал на ней»[428].
С другой стороны, представим на мгновение, что Туркестанское генерал-губернаторство не было бы создано в 1867 г. и русские не высадили бы десант в Красноводске на восточном побережье Каспия в 1869 г. Очевидно, что при таком развитии событий Форин офис вряд ли предложил бы Петербургу проведение дипломатических консультаций по проблемам Центральной Азии. В то же время, царское правительство, обеспокоенное антицинским восстанием мусульман в Кашгарии на территории Китайского Туркестана в непосредственной близости от русского фронтира, а также пока неясными перспективами умиротворения Хивинского ханства, стремилось выиграть время, чтобы укрепиться на завоеванных территориях. В письме к Милютину от 7 марта 1872 г. Кауфман признавался, что он будет считать большой победой, если ему удастся разрешить противоречия с Хивой и Кашгарией мирным путем, поскольку каждый новый шаг в дипломатии и торговле достигался кровью. «Наш триумф в Азии будет полным, когда мы прекратим браться за оружие, чтобы заставить соседние государства исполнять наши скромные, хотя и законные требования», — подчеркнул туркестанский генерал-губернатор[429]