Хотя российские и британские путешественники, такие как Н.М. Пржевальский, Б.Л. Громбчевский и П.К. Козлов, или Н. Илайэс, А. Хози и Ф. Янгхазбенд, не говоря о многих других бесстрашных искателей приключений, продолжали пересекать пустыни и преодолевать горные хребты Восточного Туркестана[602], после урегулирования Илийского кризиса этот регион стал постепенно терять свое значение в качестве одной из главных «площадок» Большой Игры. Внимание мирового сообщества оказалось вновь привлечено к Синьцзяну спустя полвека — в 1930-х гг., когда массовые восстания мусульман Восточного Туркестана привели к провозглашению Уйгурской Республики под неофициальным советским контролем. Проблема самоопределения народов, проживающих в западных регионах КНР, остается нерешенной и сегодня. Однако она требует отдельного рассмотрения.
Затишье, наступившее в Восточном Туркестане после нескольких бурных десятилетий, позволило царскому правительству перенести акцент на другие стратегические зоны Восточной Азии, и, прежде всего, Афганистан, который на протяжении десятилетия — со второй половины 1870-х до середины 1880-х гг. — выступал основным раздражителем в русско-британских отношениях.
Чтобы лучше понять общую международную ситуацию того времени, полезно вспомнить об острой фазе соперничества держав на Балканах, Ближнем Востоке и в Африке. Прежде всего, как уже отмечалось выше, усиление напряженности вокруг черноморских проливов, а также национально-освободительное движение в населенных славянами балканских провинциях Османской империи дестабилизировали баланс сил на европейском субконтиненте. «В общем, Россия для славян Европы есть средство, а не цель (выделено в тексте документа. — Е.С.), — отмечал начальник Азиатской части Главного штаба хорошо знакомый читателю полковник А.Н. Куропаткин в записке от 18 марта 1879 г. — Раз, достигнув при помощи России автономии, или независимости, славянские земли при всякой дальнейшей попытке со стороны России руководить ими не только отнесутся к нам недоверчиво, но даже весьма легко могут перейти на сторону наших врагов». Чтобы исключить такой сценарий, автор записки вновь обращал внимание высшего руководства на необходимость окончательного решения проблемы турецких проливов в контексте соперничества с Британией: «Владея Босфором, подчеркивал Куропаткин, — мы сделаемся неуязвимы для Англии и будем иметь более других шансов владеть и всем Балканским полуостровом как в политическом, так и в экономическом отношениях»[603].
Открытие военных действий между Россией и Турцией 27 апреля 1877 г. и последовавшее стремительное наступление царских армий через Балканы к проливам шокировали европейских политических деятелей при том, что многие представители общественности с пониманием и симпатией относились к освободительному движению славян против гнета турок, желая ухода последних с Балкан. «Если русские достигнут Константинополя, королева будет чувствовать себя настолько униженной, что она предпочтет немедленное отречение от престола», — писала Виктория премьеру Дизраэли, заклиная его «быть храбрым» в случае открытой конфронтации с русскими[604]. Властная элита Великобритании серьезно опасалась, что дальнейшая консолидация позиций России в Восточном Средиземноморье, а также ослабление турецкого контроля над Ближним Востоком будут иметь эффект «домино» для развития ситуации в Персии, Афганистане, а, в конечном счете, и в Индии. Еще за два года до начала русско-турецкой войны посол в Петербурге А. Лофтус поделился с лордом Дерби, занимавшим в середине 1870-х гг. пост министра иностранных дел, своими соображениями о возможной трансформации геополитического ландшафта на Среднем Востоке: «По информации из частных источников, которые мне доступны, я склонен полагать, что русское правительство имеет намерение сформировать независимое государство в провинции Герат, нарушающее суверенитет Афганистана, и договорилось с Персией подчинить своей власти туркменское племя теке. Если же создание независимого государства окажется неосуществимым, то они (русские. — Е.С.) могут попытаться заручиться полной поддержкой Персии, позволив шаху надеяться на завоевание Герата с окружающими его районами в качестве вассального владения Аб-дур Рахмана (будущего эмира Афганистана. — Е.С.), который содержится русским правительством в Самарканде»[605].
Как уже отмечалось, для поднятия престижа Великобритании на Востоке, Виктория официально приняла титул императрицы Индии, преподнесенный ей Дизраэли 26 апреля 1876 г. Как следует из регулярного обмена письмами между королевой и ее первым министром, последний с нетерпением ожидал момента, когда он «отдаст приказ ее армиям сначала очистить от московитов Центральную Азию, а затем сбросить их в Каспий»[606]. В английской прессе появилась информация о том, что правительство уже приняло план военной кампании против России, который предусматривал отправку 60 тыс. англо-индийских войск в Малую Азию через Афганистан в соответствие с секретным соглашением, будто бы подписанным англичанами с эмиром[607]. Неслучайно поэтому 10 ноября 1876 г. Милютин проинформировал генерал-губернатора Восточной Сибири Б.В. Фредерикса, что поскольку петербургский Кабинет ожидает разрыва дипломатических отношений с Англией в ближайшем будущем, необходимо подготовить регламент оборонительных мероприятий на случай войны[608].
Стоит отметить, однако, что помимо сторонников «наступательной политики» более осторожные политики стремились дать взвешенную оценку ситуации. Так, лорд Солсбери высказал мнение, что «Россия, столкнувшаяся с угрозой революции, балансирующая на грани банкротства, не имеющая сколько-нибудь стоящих военных командиров и обязанная справится даже при обороне своих границ с экономическими трудностями, огромными расстояниями и редким населением, — такая Россия беспомощна для нанесения дальнего удара»[609].
Дискутируя с министром по делам Индии, вице-король Литтон указывал на прогресс соперника Британии в регионе, который он объяснял хорошо организованной русской разведкой: «Сейчас в Центральной Азии успехи российской дипломатии полностью зависят от того, что ее дипломатические агенты неофициально везде считаются первопроходцами и авангардом ее армий, причем и дипломатия, и армии неуклонно продвигаются вперед...»[610]
Неудивительно, что многие современники обращали внимание на бум в организации различных разведывательных миссий, как официальных, так и тайных, которые Лондон и Петербург отправляли на Средний Восток в интересующий нас период[611]. Согласно многочисленным запискам и донесениям военных экспертов в Политический и секретный департамент министерства по делам Индии, британцы и русские тщательно готовились к таким поездкам, делая все от себя зависящее, чтобы выявить агентов противника в приграничных районах[612]. Любопытно, что автору этих строк попался документ, в котором Милютин запретил капитану Фредерику Барнэби проехать в Индию через Российский Туркестан в 1875–1876 гг. В качестве мотивов запрета военный министр привел небезопасность коммуникаций по маршруту следования, а также регулярные отказы индийского правительства в ответ на запросы о разрешении для русских офицеров посещать Радж[613]. Детально обосновывая свою позицию по этому вопросу в письме Кауфману, Милютин констатировал: «Помимо того, что английское правительство, со своей стороны, своим обращением с нашими путешественниками по северо–3ападной границе Индии вовсе не дало нам повода быть особенно предупредительными к так называемым английским туристам в Средней Азии, нельзя не обратить внимание на слишком частые в последнее время посещения великобританскими офицерами нашей границы на р. Атреке (между Персией и землями туркмен в Закаспийской области. — Е.С.) и на сношения их с соседними нам текинцами»[614].
Источники свидетельствуют, что период 1870-х — 1880-х гг. может быть назван эпохальным в истории специальных служб Российской и Британской империй. Военные реформы Милютина и Кардуэлла привели к появлению таких структур, как, например, Военно-Ученые комитеты Главного штаба и Главного Морского штаба России, или Разведывательного отдела и Иностранного разведывательного комитета Соединенного Королевства[615]. Помимо них, с целью изучения угрозы со стороны русских на дальних рубежах империи англичане создали Комитет обороны колоний (Colonial Defence Committee), который начал свою деятельность зимой 1878–1879 гг.[616] И хотя первоначально он функционировал довольно нерегулярно, премьер-министр Солсбери потребовал реорганизовать этот орган, воспользовавшись кризисом вокруг туркменских земель[617]. Так, Комитет обороны колоний получил возможность для того, чтобы впоследствии трансформироваться в Комитет имперской обороны (Committee of Imperial Defence), который с 1903 г. вносил заметный вклад в планирование ключевых направлений внешней политики Великобритании[618]