Помимо англичан другие европейские путешественники, например, группа французских исследователей, также довольно интенсивно изучали Памир в рассматриваемый период 1880-х — 1890-х гг.[783] Однако именно миссия капитана Б.Л. Громбчевского вызвала самое пристальное внимание властей Индии[784]. Дело в том, что осенью 1888 г. Исхак-хан, наместник Афганского Туркестана и кузен эмира Абдур Рахмана, поднял мятеж против своего сюзерена, вытеснив из Бадахшана войска, верные последнему. Более того, стремясь сохранить свою власть, он обратился за помощью к генерал-губернатору Русского Туркестана Н.О. Розенбаху, заверяя его в лояльности России[785]. Вот почему Громбчевский с небольшим эскортом казаков оказался в эпицентре событий как раз перед тем, как восстание было безжалостно подавлено карательными силами, отправленными Абдур Рахман-ханом на северо-восток Афганистана весной 1889 г. Показательно, что Дюранд прореагировал на сведения об экспедиции Громбчевского следующей фразой: «Игра началась!» В самом деле, новый тур Большой Игры разворачивался именно на Памире[786].
Между тем российский эмиссар нанес визит правителю Хунзы Сафдар Али-хану, который еще раньше направил послание в Кашгар консулу Петровскому о своем намерении стать вассалом России. Дипломатическая корреспонденция между Петровским и Зиновьевым, возглавлявшим в те годы Азиатский департамент МИД, позволяет сделать вывод, что, хотя Громбчевский был уполномочен провести всего лишь разведку состояния дел в этом высокогорном ханстве, он превысил свои полномочия, когда упомянул о возможности оказания финансовой и военной поддержки Сафдар Али-хану при условии признания им сюзеренитета России. В своих посулах визитер пошел так далеко, что пообещал правителю Хунзы скорый приезд нескольких офицеров-инструкторов для формирования и обучения стрелкового батальона из числа местных жителей, а также поставку необходимого военного снаряжения. Перехваченная позднее англо-индийскими экспедиционными силами в Балтите, одной из крепостей Хунзы, секретная переписка Петровского и Сафдар Али-хана не оставляла сомнений в их постоянных контактах, тем более, что последний в 1891 г. направил группу своих доверенных лиц в Ош для ускорения отправки к нему обещанной партии оружия[787].
Путевые заметки, сделанные Громбчевским 23–25 октября 1889 г., свидетельствуют о том, у него произошла неожиданная встреча с капитаном Янгхазбендом в районе Хайан Аксай. Любопытно, что в результате беседы российский офицер по собственной инициативе вручил своему британскому визави, к его немалому удивлению, выверенную карту района верхнего течения Амударьи со всеми притоками. Примечательно, что вскоре индийское правительство использовало ее как основной источник для делимитации границы на Памире. «Мы простились, обещав продолжать знакомство, поддерживая переписку. Английская экспедиция, а в особенности бравый начальник ее, оставили самое лучшее впечатление», — записал Громбчевский в своем дневнике после расставания с отрядом Янгхазбенда[788]. Однако, несмотря на дружеские взаимоотношения, сложившиеся между двумя исследователями, британский капитан рекомендовал своему новому знакомому продвигаться далее по маршруту, который «не имел абсолютно никакого значения и вел в никуда», как позднее признавался сам Янгхазбенд, не отрицая того, что путешествие Громбчевского могло завершиться его гибелью в горах[789]. Похоже, что мотивом для такого «низкого трюка» явились не опасения возможности получения царскими властями точных сведений о путях сообщения, пригодных для прохода войск и провоза снаряжения, а месторождения золота и нефритов в Южном Памире, которые вызывали коммерческий интерес британцев[790]. Тем не менее, новая встреча Громбчевского и Янгхазбенда в Яркенде годом позже, 9–10 октября 1890 г., оказалась довольно теплой при том, что английский офицер скрыл реальную цель новой миссии в Синьцзян, упомянув лишь о своей роли в качестве посредника между афганцами и китайцами по вопросу о границе[791].
Сообщения остальных русских путешественников, совершавших поездки в область Памира, таких, как Потанин, Покотило, Нотович, братья Грум-Гржимайло и других, вместе с донесениями Петровского из Кашгара привели царское правительство к выводу о том, что пришло время прочно закрепить этот горный край за Россией, вытеснив оттуда не только слабых китайцев, но и англичан, стоявших за спиной афганского эмира. Историческим обоснованием подобных претензий, по мнению российских экспертов, могла стать прежняя вассальная зависимость памирских ханств от Коканда, вошедшего в состав Романовской империи[792]. Военные администраторы разных уровней на местах поддерживали планы оккупации Памира из стратегических соображений. Так, один из них штаб-капитан Скерский рекомендовал правительству аннексировать область по двум главным причинам: первой, для создания угрозы Бадахшану с отвлечением афгано-британских сил на его оборону и второй, чтобы отрезать Афганистан от Британской Индии в случае русско-английского конфликта[793].
Со своей стороны, военные аналитики в Лондоне и Калькутте сосредоточили внимание на проблеме закрытия последней бреши в оборонительной линии на северо–3ападе Раджа. В качестве типичного примера комментариев и рекомендаций, которые получало британское и индийское правительства, укажем на серию статей упоминавшегося Джорджа Керзона, известного путешественника, государственного и общественного деятеля. Именно на волне шумихи вокруг Памира он выступил с обновленной концепцией «научной границы» между владениями двух империй в Азии. Разделяя опасения касательно неизбежного, по его мнению, похода русских на Индию, Керзон, который сумел пересечь верхом все северо–3ападное пограничное пространство Афганистана и Индии в 1887–1888 гг., утверждал, что «в конкретном случае северо–3ападных рубежей Индостана понятие «научная граница» фактически означает пограничную линию, проведенную на дальнем расстоянии от горных проходов, которые ведут в долину Инда, вместо рубежной черты, которая исключала бы эти перевалы из владений Британии»[794].
С его точки зрения, существующая граница России в Центральной Азии не могла рассматриваться как «научная». Поэтому царское правительство было заинтересовано в достижении пределов, являвшихся таковыми в силу комбинации физических, этнографических или политических факторов. Согласно взглядам Керзона, вероятными территориями дальнейших русских захватов могли стать Кашгария, «наиболее подверженная влиянию России часть Цинской империи», и верхнее течение Окса на Памире, где искусственный характер российского фронтира казался наиболее очевидным. По мнению британского эксперта, который отрицал наличие у него стремления «приписать российской политике какие-либо зловещие мотивы в духе Макиавелли», хотя считал, что продвижение вперед «царизма» должно быть остановлено англичанами, Уайтхоллу следовало сотрудничать со своим соперником, насколько это возможно, «в великой работе по подчинению Востока Западу»[795].
Хорошо известно, что концепция Керзона, развитая им позднее в объемистом труде о политике России и Англии в Центральной Азии, оказала значительное влияние на внешнеполитический курс лондонского Кабинета, поскольку многие государственные деятели, ученые и военные аналитики указывали на скрупулезность проведенного им исследования всех гипотетических направлений русского вторжения в Индию, включая маршруты, пролегавшие через Памир. Типичным в отношении последних выступало мнение полковника Э. Эллеса, помощника генерал-квартирмейстера по Разведывательному отделу в Индии: «В 1888 г. индийское правительство в послании министру по делам Индии пришло к выводу, что значение Хунзы заключается в возможности достичь из нее Восточного Туркестана через тогда еще неисследованные горные проходы, а также в разрыве между территориями Афганистана и Китая, находившемся к северу (от Хунзы. — Е.С.) в районе Киликского прохода. Прорвавшись через этот разрыв или став хозяевами Кашгарии вместо китайцев, русские могли бы в любое время приобрести очень неудобные (для англичан. — Е.С.) права на Канжут (Хунзу), если ранее сюзеренитет Кашмира над ним не будет обеспечен»[796].
Для наблюдения за русскими и китайскими интригами на Памире индийское правительство в 1889 г. восстановило пост британского политического агента в Гилгите, первоначально учрежденный во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг., но ликвидированный после ее окончания. Кроме того, задача снабжения пограничных гарнизонов отныне возлагалась на Кашмирские имперские войска — новый вспомогательный контингент в составе англо-индийской армии, личный состав которого, кроме офицеров, рекрутировался среди населения Кашмира — союзного Англии княжества на северо–3ападе Индостана. Таким образом, отдельные элементы системы обороны Индии, предложенной Ч. Макгрегором, начали приобретать реальные очертания[797].
Однако правители Пенджаба и Кашмира не оставляли попыток вести «двойную игру», тайно обращаясь к российскому императору с просьбами о поддержке. Один из них, Дулеп Сингх, младший сын Ранжит Сингха, объединителя Пенджаба в период первой англо-афганской войны, о котором мы упоминали в предыдущих главах, совершенно неожиданно для царских властей прибыл на территорию Русского Туркестана в 1887 г. В своем послании Александру III этот индийский принц утверждал, что он представляет большинство владетельных особ