Раджа и от их имени просит царя стать новым сюзереном Индостана. Согласно Дулеп Сингху, почти все индийские принцы ненавидят британское правление и могли бы выступить на стороне русского экспедиционного корпуса в случае вторжения, выставив вспомогательную армию в 300 тыс. чел., чтобы изгнать англичан с территории полуострова. В конце письма наследник пенджабского престола предлагал направить в Радж двух-трех опытных офицеров, владеющих английским языком, чтобы убедиться в искренности сделанного им заявления[798].
Как справедливо писал один историк разведки, «обеспокоенность правительства Индии насчет того, что Россия могла бы использовать жалобы индийских принцев, достигла своего апогея в период, когда вице-королем являлся лорд Дафферин (1884–1888 гг.). На короткое время казалось, что появились шансы для проникновения русских в ключевой по своему стратегическому значению Пенджаб»[799].
После истечения срока пребывания Дафферина на посту вице-короля в ноябре 1888 г. «среди бури недовольства подданных Ее Величества», вызванной его неудачным правлением, ситуация, однако, не претерпела значительных изменений[800]. Несмотря на сдержанную реакцию царских властей в отношении обращений индийских принцев, британская разведка подозревала русских в стремлении расширить шпионскую деятельность как внутри Раджа, так и на его внешних границах. Так, 12 ноября 1891 г. министр по делам Индии лорд Кросс поддержал негативное мнение нового вице-короля лорда Лэнсдауна о перспективах поездки двух царских офицеров — графа Кройца и барона Нольде: «Вы совершенно правы в том, чтобы не допускать их в Кашмир, хотя мне вообще не нравятся русские в Индии. Каким бы ни была сфера их деятельности, всегда имеется скрытая истинная цель, поэтому, чем меньше мы встречаемся с ними, тем лучше»[801].
Даже кругосветное путешествие наследника российского престола великого князя Николая Александровича Романова, совершенное им в 1890–1891 гг., вызвало подозрения у британских властей. «Я не в восторге от этого тура цесаревича, — писал Кросс Лэнсдауну 7 ноября 1890 г. — Конечно, дело не в его личности, а в сопровождении. Я полагаю, нам следовало бы прикомандировать к путешественникам двоих русскоговорящих англичан, Уоллеса и Гардинга, чтобы избежать всякого недоразумения и при любых обстоятельствах быть способными наблюдать и охранять их»[802].
С целью предотвращения вспышки антибританских настроений среди индийских князей, Лэнсдаун организовал дурбар, или съезд местных правителей, в 1892 г. Пресловутая русская угроза Индии, усиленная политическим сближением Петербурга и Парижа, стала одним из главных пунктов неформальной повестки дня высокого собрания[803]. В связи с последним обстоятельством, надо сказать, что еще в 1886 г. тогдашний министр по делам Индии лорд Кимберли заявил, что враждебность Франции к Британии повсюду играет на руку России, а руководитель военной разведки генерал-майор Г. Брэкенбери признал в одном из секретных докладов, что наихудшей комбинацией, опасаться которой у британцев есть все основания, стал бы союз Франции и России. Частный визит, совершенный в Россию осенью 1887 г. лордом Р. Черчиллем с целью зондажа стратегических планов России в Европе и Азии, также подтвердил эти опасения[804].
Меморандум все того же Брэкенбери от 7 августа 1887 г. на имя военного министра Эдварда Стэнхопа содержал критическую оценку пассивной позиции Кабинета относительно завершения делимитации северо–3ападной границы Индии и Афганистана, которая, по его мнению, могла бы уменьшить амбиции русских на Среднем Востоке[805]. Любопытно, что в то же время воинственные голоса на берегах Темзы предлагали поделить Памир между Великобританией, Китаем и Францией, чтобы «покончить с грабежами, насилием и угнетением, столь характерными для государств, расположенных в британо-русско-китайском пограничном пространстве»[806].
Оборонительные проекты, подготовленные главнокомандующим англо-индийской армией генералом Ф. Робертсом в начале 1890-х гг. для отпора возможной русско-французской атаки на Индию[807], вызвали оживленную дискуссию в правящих кругах Соединенного Королевства. Как, например, Кимберли писал Лэнсдану в июле 1893 г.: «Не может быть, я полагаю, ни малейшего сомнения, что эта страна не пойдет на войну с Россией за Шугнан и Рошан, тем более, что происходящее сейчас с Сиамом подчеркивает важность воздержания от ссоры с Россией (имеется в виду англофранцузский конфликт вокруг сфер влияния этих держав в Индокитае. — Е.С.). Альянс между Россией и Францией является, возможно, самой значительной из всех комбинаций против нас. Я опасаюсь, что наши сильно натянутые отношения с Францией, во всяком случае, сделают Россию менее сговорчивой»[808].
Аналогичным образом Керзон предупреждал правительство в своих статьях и публичных выступлениях против совместного русско-французского нападения на Индию с северо–3апада и юго-востока, а именно, из Туркестана и Индокитая. Опубликованная в популярном общественно-политическом журнале Найнтинс Сенчури (The Nineteenth Century) за август 1893 г., его статья по этому вопросу привлекла особое внимание российской дипломатической миссии на берегах Темзы[809].
Но еще раньше, летом 1891 г., произошли события, которые стимулировали интерес правящих кругов и общественности к проблеме окончательного разрешения памирского вопроса в качестве составной части более крупной проблемы обеспечения обороны Индии. Речь идет о действиях отряда под командованием полковника М.И. Ионова, командира Второго Туркестанского линейного батальона, который направился в район Южного Памира как раз с целью разведки «ничейных» земель в пограничном пространстве между владениями России, Британии, Афганистана и Китая. Отодвинув рубеж Российской империи максимально на юг, Ионов и его казаки начали воздвигать пограничные столбы высоко в горах, вынудив цинских подданных силой оружия ликвидировать свой наблюдательный пост в этом районе. Кроме того, встретив британскую экспедицию во главе все с тем же Янгхазбендом и еще одним исследователем Дэвисоном, которые направлялись в ту же область Памира, что и русские, Ионов фактически арестовал и депортировал англичан за, как он выразился, «недозволенную властями России деятельность на русской территории». Раздосадованные этой провокационной, по их мнению, акцией и напуганные поступившей разведывательной информацией, которая впоследствии оказалась ложной, о царских войсках, получивших приказ усилить отряд Ионова и продвигаться с ним далее на юг к Гилгиту, чтобы «захватить форты, прикрывавшие горные проходы, ведущие в Индию», Кабинет тори выступил с чрезвычайно энергичным протестом против политики «свершившихся фактов». Как было сказано в ноте Форин офис, она угрожала привести две империи к открытому разрыву всех ранее заключенных русско-британских соглашений[810]. По воспоминаниям генерала Робертса, он и его штаб пребывали в полной готовности «воевать с русскими» осенью 1891 г. В качестве ответного удара британский экспедиционный корпус осуществил молниеносный, учитывая сложные погодные условия, марш на Хунзу, занявший ноябрь и декабрь того же года. Власть местного правителя Сафдар Али-хана была свергнута, сам он бежал, а его преемник подписал с представителями индийского правительства соглашение о присоединении территории ханства к Раджу[811]. Хотя консул Петровский запугивал цинские власти в Синьцзяне возможным захватом царскими войсками Сарыкола и других пограничных укрепленных пунктов на Памире, стремясь инспирировать их протест против британской оккупации Хунзы, ему не удалось подбить цинские власти на прямое военное противодействие англичанам в интересующем нас регионе[812].
Не вдаваясь в изложение всех перипетий конфликта вокруг памирских походов Ионова, детально описанных отечественными и зарубежными историками[813], отметим, что очередной кризис в англо-русских отношениях, на этот раз по вопросу о разграничении территории Памира, привел обе стороны, как это уже бывало не раз, за стол переговоров. Однако если царские дипломаты настаивали на строгом соблюдении соглашения Грэнвилл — Горчаков, эксперты Форин офис указывали на возникшие новые обстоятельства стратегического, экономического и этно-конфессионального характера, которые изменили положение дел в пограничном регионе. Начавшиеся зимой-весной 1891–1892 гг. консультации оказались вскоре прерванными из–3а русского продвижения на юг в районе верхнего течения Амударьи[814].
Неудивительно, что Сент-Джеймский Кабинет и особенно правительство Индии стремилось сочетать дипломатические и военные методы борьбы за Памир, хотя посол Е.Е. Стааль неоднократно заверял Форин офис в искреннем желании царя зафиксировать границы в этом «медвежьем углу» как можно скорее[815]. «Если информация, которую я отправил Вам из Берлина верна, — сообщал Кимберли Лэнсдауну 1 сентября 1892 г., — русские играют на Памире в опасную игру… Я надеюсь, однако, что они все же более разумны, чем мы ожидаем. Самое худшее в том, что невозможно верить ни единому слову, которое они говорят»