Аналогичным образом все тот же Харт писал другу 7 июня 1896 г.: «Что касается политики, нужно смотреть фактам в лицо: мы не можем остановить, мы не можем подавить Россию, и лучшим выбором для Англии было бы дружественное соглашение с этой большой державой»[1073].
Хотя оценка дипломатической деятельности лорда Солсбери не входит в задачу автора книги, ее дальневосточный вектор, безусловно, заслуживает отдельного рассмотрения[1074]. На наш взгляд, ключом к ее пониманию может служить высказывание премьер-министра, относящееся к декабрю 1885 г.: «Держава, способная укрепить свои позиции в Китае, получит первенство в мировой торговле»[1075]. Оно как нельзя лучше объясняет его стремление избежать риск и не форсировать ход событий на международной арене, чтобы сохранять свободу рук в любом регионе мира, не исключая Дальний Восток, который превратился в «горячую точку» к концу XIX в.
Очевидно, было бы упрощением рассматривать прагматичное отношение лидера консерваторов к России как русофобское. «Русские только подтверждают мое мнение о том, что они не такие ужасные парни в конечном итоге», — сообщал он лорду Литтону в разгар войны 1877–1878 гг. Даже на протяжении кризисных периодов в истории двухсторонних отношений Солсбери сохранял уверенность, что «Россия не сильно отличается от многих других цивилизованных наций»[1076]. Но, хотя он отвергал непосредственную опасность русского вторжения в Индию, отстаивание умеренно жесткой позиции перед лицом традиционного оппонента всегда оставалось его политическим кредо. «Если Россия продемонстрирует нам, что для нее и также для нас в Азии недостаточно пространства, наша политика по отношению к ней должна быть непримиримой и возможно более эффективной», — заявил он в сентябре 1885 г., инструктируя Р. Морьера перед утверждением последнего на должность посла в Санкт-Петербург[1077].
Учитывая неблагоприятное для интересов британской империи развитие международной ситуации, а также изложенные выше взгляды, вряд ли стоит удивляться, что премьер-министр не упустил благоприятный момент для зондажа возможного компромисса с Россией во время официального визита Николая II в Великобританию, о чем говорилось ранее. Вместо общей дискуссии, Солсбери предложил царю обсудить животрепещущие проблемы англо-русского соперничества в региональном ключе, начиная с Египта и Черноморских проливов и заканчивая Дальним Востоком. Записи его бесед с российским императором в Бальморале 27–29 сентября 1896 г. показывают, что глава Сент-Джеймского Кабинета высказывал намерение, используя современный язык, «перезагрузить» двухсторонние отношения, чтобы положить конец Большой Игре, хотя он сам не был уверен в реальности осуществления своего замысла. К тому же Николай с подозрением воспринял реверансы Солсбери в сторону России, находя их не чем иным, как дипломатической ловушкой, цель которой состояла в том, чтобы вбить клин в дружественные отношения Петербурга с Парижем и Берлином[1078].
Схватка за концессии и морские базы на Дальнем Востоке побудила Солсбери возобновить предложения о дипломатическом сотрудничестве двух империй в январе 1898 г., перенеся акцент на ситуацию вокруг Китая. Разрастание дальневосточного кризиса даже заставило осторожного премьер-министра отозвать главу британской дипломатической миссии, сторонника решительной политики сэра Николаса О'Коннора из столицы Поднебесной, назначив его послом в Петербург. Ему были даны инструкции попытаться вновь открыть дискуссию с министром иностранных дел России Н.Н. Муравьевым о ситуации в Азии. По сообщению О'Коннора, «Муравьев был вполне готов к обсуждению любого предложения, которое бы привело стороны к лучшему пониманию (entente) между двумя странами»[1079]. Несмотря на внешне позитивную реакцию, царское правительство тормозило проведение даже предварительных консультаций под предлогом того, что британский заем Китаю и оккупация ее войсками порта Вэйхайвэй нарушили-де и без того хрупкое равновесие интересов в северо-восточных провинциях Цинской империи[1080]. Аналогичным образом российские дипломаты сдержанно отнеслись к инициативе Форин офис провести международную конференцию по проблемам Дальнего Востока, используя опыт Берлинского конгресса, участники которого поделили Африканский континент на сферы влияния европейских государств в 1884–1885 гг.[1081]
Свое разочарование политическим курсом Петербурга Солсбери продемонстрировал в выступлении на ежегодном съезде так называемой Лиги Подснежника, объединявшей сторонников консервативных идей, заявив, что Россия допустила серьезную ошибку, навязав Китаю аренду Порт-Артура в начале 1898 г., так как этот порт совершенно бесполезен для нее[1082]. Наоборот, сторонники «наступательной политики», включая членов Китайской Ассоциации, приветствовали оккупацию Британией Вэйхайвэя как ответную меру. Согласно информации Стааля от 2 марта 1898 г., Харкуорт и Керзон одобрили ужесточение английской политики на Дальнем Востоке, которая, по их мнению, должна была базироваться на трех принципах: сохранение целостности и независимости Китая, защите договорных обязательств и безопасности свободной торговли[1083]. В то время как Солсбери и другие министры рассматривали эту акцию скорее как вынужденную меру для успокоения критиков в парламенте и прессе, Керзон и другие «форвардисты» назвали решение о занятии китайского порта «объявлением с нашей (британской. — Е.С.) стороны, что мы не оставим поле в Северном Китае нашим конкурентам, но продолжим требовать равного голоса в защите наших интересов в этом регионе, а также в определении будущего Китая»[1084]. Как докладывал Стааль Муравьеву, Уайтхолл собирается «ударить Россию ножом в спину» на Дальнем Востоке, заключая с Китаем договор о долгосрочной аренде морской базы в Вэйхайвэе, расположенной в Чжилийском заливе напротив русского Порт-Артура[1085].
Некоторые историки справедливо полагают, что русофобия в Британской империи оказала все же влияние на стремление Солсбери прийти к соглашению с царским правительством по проблемам Дальнего Востока[1086]. Негативный образ России в сознании представителей властной элиты Соединенного Королевства формировался не только благодаря преувеличенной русской опасности Британской Индии, но и стремлению «царизма» получить черноморские проливы и поучаствовать в дележе цинского наследства[1087]. Чтобы проиллюстрировать эту взаимосвязь, достаточно, например, упомянуть о впечатлениях военного атташе в Лондоне полковника Н.С. Ермолова, который указывал на несколько парадоксальное восприятие политиками и военными пресловутой угрозы со стороны Российской империи: «Им всё кажется, что война с Россией — это морские операции их Тихоокеанской эскадры и более ничего. — докладывал Ермолов в Главный штаб 21 марта 1898 г. — Затруднения Англии в Индии (горцы, неподготовленность театра, чума, безденежье, бедность) более чем когда-либо дают России возможность удержать Англию от враждебных против России действий на Крайнем Востоке»[1088].
Учитывая динамику Большой Игры, не приходится удивляться, что российские бюрократы и интеллектуалы платили британцам той же монетой. Типичным представляется взгляд также военного атташе, но на этот раз Соединенного Королевства, полковника У. Уотерса, который дал следующую характеристику англофобии в России: «Чувства русских по отношению Великобритании горячи почти сверх всякого понимания. Действительно, мне не раз говорили, что враждебность к нам (британцам. — Е.С.) теперь сильнее, чем это было во времена Крымской войны, причем враждебность не ограничивается взрослыми людьми какого-либо сословия. Наоборот, она всеобща и ее внушают школьникам, подрастающему поколению, которое выражает и ощущает ее… Как нацию нас уважают, но недоверие, о котором уже упоминалось, и которое существовало перед японо-китайской войной, не показывает признаков уменьшения и ощутимо как у англофилов, так и у англофобов. Как часто нам говорят: «Мне нравятся англичане, но я ненавижу их политику». Стоит только сожалеть, что подозрительность относительно британских замыслов цветет пышным цветом, даже приносит плоды, и гораздо более, чем ранее, укоренена в национальном сознании»[1089].
К счастью, здоровый прагматизм и добрая воля все же брали верх в англорусских отношениях, по крайней мере, тогда, когда Петербург и Лондон решали сообща текущие вопросы международной жизни. Результатом достижения компромисса, например, на Дальнем Востоке явилось соглашение по разграничению сфер строительства железных дорог в Китае, подписанное двумя сторонами 28 апреля 1899 г., которое с полным правом можно считать еще одним шагом к прекращению Большой Игры. Договоренность устранила опасность столкновения российских интересов с британскими в бассейне Янцзы и в северо-восточных провинциях Цинской империи[1090].
Но даже такие ограниченные в пространственном аспекте компромиссы вызывали отторжение у «ястребов» при петербургском дворе, настаивавших на проведении политики полного вытеснения англичан из Восточной Азии, для чего предлагалось поставить пекинское правительство в полную зависимость от российских военных инструкторов, советников, займов и концессий.