Активность держав вокруг сфер влияния в Поднебесной совпала по времени с подготовкой и началом англо-бурской войны, а также реформами, проводившимися Керзоном, а позднее и Китченером в Британской Индии. В ответ, как уже говорилось выше, Николай II повелел усилить войска Туркестанского военного округа. Одновременно хорошо известный читателю ориенталист М.И. Венюков был направлен в двухгодичную командировку на Дальний Восток с целью выяснения ситуации и сопоставления британских действий там с мероприятиями, которые осуществляло индийское правительство[1091].
Несмотря на текущие осложнения в российско-британских отношениях, наиболее трезво мыслящие и прозорливые политики Соединенного Королевства, как, например, лорд Розбери, продолжали выступать за достижение согласия с Россией, которое позволило бы урегулировать спорные вопросы в Азии[1092]. Стремление преодолеть русофобию наблюдалось на протяжении 1890-х гг. и в кругах общественности. Так, Роберт Уотсон, президент Национальной либеральной федерации, основал Общество друзей российской свободы, члены которого издавали журнал Свободная Россия. В его публикациях проводилось различие между авторитарным самодержавным режимом и российской интеллектуальной элитой, а также простым народом[1093]. Еще один общественный деятель, генерал-майор в отставке Эдвард Казелет создал в начале 1890-х гг. Англо-русское литературное общество. Он председательствовал в нем более тридцати лет до своей кончины в 1923 г. Показательно, что с российской стороны два великих князя — Георгий и Константин, патронировали эту организацию, а Николай II дважды принимал ее членов в 1896–1897 гг.[1094]
Позитивные тенденции, пробивавшие себе дорогу в отношениях двух империй, побудили Муравьева 15 июня 1898 г. в беседе с послом О'Коннором заверить его, что российское правительство желало бы культивировать дружеские отношения с Великобританией, особенно в делах Дальнего Востока. Упомянув, что Россия не стремится к концессиям в бассейне Янцзы, министр иностранных дел отверг причины, по которым «дух скрытого, а еще меньше и военного антагонизма продолжал бы существовать между двумя странами»[1095].
Однако двойственность и колебания в дальневосточной политике России продолжались, ибо практически по каждому серьезному вопросу царю приходилось выступать арбитром в спорах между шовинистически настроенными, панславистскими кругами и менее агрессивными, проевропейскими группами властной элиты, склонными к проведению ускоренной модернизации по примеру Западной Европы. Кроме того, германские интриги в Европе и Азии вкупе с алармистскими публикациями в прессе Старого Света приводили к всплескам антироссийских или антибританских настроений в обеих империях. Типичным для первого случая явилась брошюра некоего И. Поповски, австрийского публициста, который еще в 1890 г. писал, что «в архивах русского Главного штаба насчитываются сотни планов кампании против Индии, и каждый год составляются новые». Он далее упрекал лондонский Кабинет в политической пассивности, военной некомпетентности и абсолютном соглашательстве с русским продвижением в Азии. Поповски рекомендовал правительству Великобритании вступить в коалицию Центральных держав — Германии и Австро-Венгрии, чтобы остановить предстоящий марш казаков на Индию. Английская версия этого памфлета вышла из печати тремя годами позже[1096].
Доверие и безопасность всегда оставались главными проблемами международной жизни. И российско-британские отношения не были в этом смысле исключением. Так, 21 ноября 1895 г. Лобанов-Ростовский писал Стаалю относительно вовлеченности Британии в кризис вокруг репрессий турок против армянского населения Османской империи: «Если, как Вы заявляете, мы не можем выдвинуть каких-либо обвинений в адрес Англии, то мы не в состоянии и похвастаться откровенностью ее методов или подлинно лояльным содействием с ее стороны. Манера действий лорда Солсбери, бесспорно, не относится к таким, которые внушают полное доверие. Более того, его действия и высказывания неоднократно были способны вызвать лишь вполне законные опасения»[1097]. Соответственно Солсбери, хотя и по другому вопросу, признавал в письме к одному из дипломатов, что «надо что-то делать с Маньчжурией; я нахожу, что не мог бы доверять им (русским и немцам)»[1098].
И все же в кругах британской политической элиты медленно, но верно вызревало понимание срочной необходимости трансформации внешнеполитического курса. И Большая Игра на Дальнем Востоке способствовала указанному процессу, поскольку защита британских интересов в этом регионе, несомненно, требовала союзника, который бы подстраховал Лондон в случае одновременного вовлечения в борьбу с несколькими великими державам, как показала война против буров[1099].
Глубокое разочарование правящих кругов Великобритании в потенциале Китая после событий 1894–1895 гг. привело политиков и военных к мысли о переориентации на союз со Страной восходящего солнца, которая, судя по газетным публикациям, вдруг стала напоминать подданным Ее Величества Англию на заре промышленного переворота. Публицисты находили сходство в геополитическом положении Великобритании и Японии, а также в том, что японцы, как и британцы, сплошь записные патриоты, прирожденные моряки и прагматики в житейских вопросах. «Одна сторона прекрасно вооружена, дисциплинирована и руководима командирами, а у другой полностью отсутствуют эти качества», — писала солидная Таймс в январе 1895 г., сравнивая подданных микадо с китайцами[1100].
Одновременно возрастали и симпатии японцев к Британии, которые видели в англичанах близких по духу островитян, способных, во-первых, помочь в ускоренной модернизации страны, а во-вторых, содействовать в борьбе против российских и германских происков на Дальнем Востоке[1101]. «Общее чувство в Японии таково, что Англия — ее естественный союзник не из–3а любви к нам, а из–3а ненависти России», — сообщал британский дипломат в письме к другу из Токио еще в мае 1893 г.[1102] Достаточно процитировать передовые статьи одной из ведущих японских газет Джиджи Симпо, которая после отказа Лондона присоединиться к антияпонскому демаршу трех европейских держав писала в середине 1895 г., что «на Англию и только на Англию можно спокойно положиться как на надежного друга». И далее газета приводила следующие любопытные аргументы в пользу двухстороннего партнерства: «Англия держится в стороне от европейской политики и сохраняет неоспоримое первенство на морях. Англия и Япония — естественные союзники; у них обширные общие интересы, которые надо защищать от общего врага. Российские планы в этом регионе — прямая угроза интересам как Японии, так и Англии. Со своей стороны Япония готова пожертвовать всем, чтобы не дать России заполучить морской порт в Корее или Маньчжурии, и Англия должна быть заинтересована в этом равным образом. Так, общность интересов неизбежно приведет обе страны к естественному союзу, который прочнее, чем обычно заключаемые по договору альянсы»[1103].
В то же время, по справедливому замечанию известного американского дипломата Роберта Маккордока, Лондон не намерен был ради особых интересов Японии поступаться принципами свободной торговли, которые обеспечивали первенство британских товаров на внутреннем рынке Поднебесной. Неслучайно поэтому Уайтхолл демонстративно поддержал концепцию «открытых дверей», изложенную в ноте государственного секретаря США Джона Хэя 6 сентября 1899 г.[1104]. Но еще ранее посол в Токио Сэтоу получил успокоительные заверения японского премьер-министра Окумы относительно поддержания территориальной целостности Цинской империи. 22 октября 1896 г. последний заявил, что, хотя он не знает в точности, каковы цели России, «для общего блага Китай должен сохранять независимость и выполнять функции, для которых он так хорошо подходит, а именно, служить рынком для мировой торговли»[1105].
По мере возрастания угрозы распада Китая даже ранее скептически настроенные по отношению к Японии Керзон и Янгхазбенд заговорили о желательности соглашения с Токио. «Когда задают вопрос об альянсе с Японией, — оправдывал Керзон решение об аренде британцами Вэйхайвэя в меморандуме от 13 марта 1898 г., — то следует ответить, что, если мы отступим на севере (Китая. — Е.С.), у нее не будет другой альтернативы, кроме достижения соглашения с ее противниками (Россией и Германией. — Е.С.)»[1106]. В тон ему Янгхазбенд писал 9 августа 1898 г.: «Если русские запугают китайцев, например, ограничив наши интересы в Маньчжурии, я не стану поддерживать их в сопротивлении требованиям России, потому что я уверен, что китайцы в конечном итоге бросят нас сражаться против русских один на один, когда на самом деле это не наше дело, а дело их самих»[1107].
Сдержанная реакция Петербурга на зондажи Лондона относительно регионального сотрудничества, о чем говорилось выше, и двойственная позиция Берлина в связи с проблемой сохранения целостности цинского государства не могли вызвать удовлетворения на берегах Темзы. Юнионистский Кабинет, вероятно, за исключением Солсбери, все более и более склонялся к партнерству с Японией как для ограничения амбиций России и Германии, так и для контроля над действиями подданных микадо в Поднебесной