. Определенную роль играли и расчеты, которые были проведены военными штабами обеих империй. Они показали, что ни Россия, ни Британия не в состоянии обеспечить неприкосновенность рубежей своих обширных владений в случае широкомасштабных боевых действий. Как видно из докладных записок, подготовленных военными аналитиками, перед Петербургом стояли задачи обороны западных губерний, побережья северных и восточных морей, владений в Закавказье и Центральной Азии, областей на Дальнем Востоке[1168], а перед Лондоном, помимо предотвращения десанта на Британские острова и борьбы с ирландскими националистами, охрана интересов на Ближнем Востоке, в бассейне Персидского залива и на северо–3ападном фронтире Индии[1169]. Патовую ситуацию, которая сложилась к этому времени в отношениях России и Великобритании с точки зрения колоссальных затрат на вооруженное противостояние друг другу при неопределенном исходе, даже с учетом ослабления первой и наращивания морской силы второй, вынуждены были признать члены британского Комитета по имперской обороне и высшие чины Генерального штаба России. В случае атаки русских войск на Индию, помимо участия 100 тыс. армии, требовалось направление из метрополии дополнительного 500 тыс. контингента, которым Сент-Джеймский Кабинет не располагал[1170]. Очевидно, что даже финансово состоятельная Британская империя не могла позволить себе значительные расходы на сухопутную оборону Индии в условиях гонки вооружений на морях. С другой стороны, российское правительство, столкнувшееся с огромным дефицитом бюджета в связи с затратами на войну против Японии и борьбу с революционными выступлениями, также было неспособно выделять все новые и новые средства на индийский или какой-либо иной поход во владения Великобритании. Характерно поэтому, что после отказа Берлина и уклончивой позиции Парижа премьер-министру С.Ю. Витте ничего не оставалось делать, как обратиться зимой 1905–1906 гг. к представителям лондонского Сити с просьбой о крупном займе для покрытия бюджетного дефицита[1171].
Среди внутриполитических факторов сближения Лондона и Петербурга необходимо отметить изменение ситуации в обеих странах, вызванное демократизацией самодержавного режима в России и приходом к власти либеральной партии в Великобритании. Именно эти трансформации внутри властных элит, которые сопровождались появлением на дипломатической авансцене новых фигур, прежде всего Э. Грея и А.П. Извольского, позволили перевести полуофициальные зондажи в плоскость реального переговорного процесса. Стоит принять во внимание и еще одно немаловажное обстоятельство: на смену поколению Ламздорфа и Лэнсдауна, взгляды которых сформировались в эпоху наиболее острой фазы русско-британского соперничества, пришли лица, мировоззренческий кругозор которых не ограничивался вопросами европейской политики, а включал в себя проблемы защиты имперских интересов в других регионах мира, прежде всего, в Азии[1172].
Говоря о взглядах Э. Грея, уместно сослаться на его неоднократные выступления в поддержку концепции выхода из «блестящей изоляции» и скорейшего разрешения противоречий с Россией на азиатских границах[1173]. Неслучайно он с воодушевлением воспринял известие о подписании англофранцузского соглашения 1904 г., видя в нем залог формирования более широкого альянса с эвентуальным подключением к нему Российской империи[1174]. В одном из первых инструктивных писем С. Спринг-Райсу от 22 декабря 1905 г. Грей подчеркнул: «Мне бы хотелось видеть Россию вновь представленной в структурах Европы и, надеюсь, более расположенной к нам, чем прежде»[1175].
Что касается позиции А.П. Извольского, то в отличие от В.Н. Ламздорфа, никогда не входившего в ближайшее окружение Николая II, новый руководитель МИД сумел заручиться полным доверием царя благодаря умению налаживать личные контакты с коронованными особами Европы. Примером служат беседы Извольского с новым британским монархом Эдуардом VII весной 1904 г., когда дипломат занимал должность посланника в Дании. Именно тогда, по его воспоминаниям, идея формирования англо-русской Антанты получила одобрение короля[1176]. Характерно, что влияние молодого, энергичного министра иностранных дел на Николая II в начальный период было столь велико, что даже императрица Александра Федоровна, не расположенная к Англии, предпочитала воздерживаться от вмешательства в ход переговоров[1177].
К сожалению, историография британо-российского диалога не свободна еще от одного мифа, а именно, мнения о том, что переговорный процесс осуществлялся в тиши кабинетов исключительно силами дипломатических представителей обеих стран. В действительности значительное влияние на формулирование повестки дня и поиск развязок по основным проблемам оказали военные руководители, представители финансово-промышленных кругов, журналисты, а также ряд высших администраторов на местах в Британской Индии и Русском Туркестане.
По оценкам непосредственного участника переговоров посла А. Никольсона, к числу их сторонников в России относились министры, представители влиятельных аристократических фамилий (Бенкендорфов, Гейденов, Долгоруких, Нарышкиных) и промышленников, особенно имевших экономические интересы в азиатских странах, при общем безразличии широкой публики[1178]. В то же время англичане опасались прогерманских настроений у части придворных, связанных с кайзером Вильгельмом, и традиционного скепсиса членов военной партии, особенно председателя Совета государственной обороны великого князя Николая Николаевича (мл.) и начальника Генерального штаба Ф.Ф. Палицына[1179].
Неслучайно поэтому на всех этапах переговоров А.П. Извольский вынужден был просить царя о периодическом созыве Особых совещаний для выработки консолидированной позиции по спорным статьям будущей Конвенции. Участники первого из них, которое состоялось 20 сентября 1906 г., высказались в пользу переговорного процесса, причем со стороны министра финансов В.Н. Коковцова достижение соглашения мотивировалось необходимостью охраны финансовых интересов России в Персии, а военных — угрозой новой японской агрессии на Дальнем Востоке[1180]. Второе Особое совещание, созванное 14 февраля 1907 г., уделило главное внимание ситуации вокруг Багдадской железной дороги и перспективам сотрудничества с Англией при проведении курса на ограничение стратегических аппетитов Германии в бассейне Персидского залива[1181]. Высшие сановники, присутствовавшие на третьем и четвертом совещаниях, соответственно 27 апреля и 24 августа 1907 г., обсуждали ситуацию вокруг Афганистана, которая для обеих держав осложнялась попытками эмира Хабибуллы выступить в роли покровителя всех мусульман Центральной Азии и Индии при поддержке германской агентуры[1182]. Любопытно, что на завершающем заседании, посвященном дебатам вокруг проекта конвенции, главным оппонентом выступил министр торговли М.А. Острогорский, предложивший потребовать от Лондона компенсаций для российских компаний, ведущих торговлю с афганскими партнерами. В свою очередь высшие чины Генерального штаба, успокоенные подписанием 30 июля 1907 г. русско-японского соглашения, которое значительно смягчило японскую угрозу дальневосточным территориям, заняли в результате благожелательную позицию, отказавшись от каких-либо планов похода на Индию[1183].
Следует также подчеркнуть, что проект статей конвенции по афганскому вопросу был согласован Извольским не только с Генеральным и Главным штабами, но и с региональными военными руководителями, включая генерал-губернатора Туркестана Н.И. Гродекова и офицерами его штаба, которые провели специальное обсуждение этого вопроса в Ташкенте 27 мая 1907 г. По мнению его участников, из четырех возможных сценариев развития событий наиболее приемлемым для России могло бы стать согласие Петербурга на признание доминирующего влияния Великобритании в Афганистане, который превращался в буфер между двумя державами[1184]. Письмо генерала Гродекова министру иностранных дел от 17 марта 1908 г. содержало утверждение, что отказ от договоренности повлек бы за собой тяжелые последствия для России, поскольку сохранялась вероятность столкновения с Англией при постоянной угрозе восстания мусульман Центральной Азии, «что крайне стеснило бы свободу наших действий в политическом и военном отношениях на всех фронтах»[1185].
Возвращаясь назад, отметим, что окончательное решение о начале официальных переговоров было принято британской стороной в апреле 1906 г. после обсуждения сложившейся внешнеполитической ситуации на дружеском ужине ведущих министров либерального Кабинета — Э. Грея, Р. Холдена, Г. Асквита и Дж. Морли, когда их беседа продолжалась около четырех часов[1186]. Вызванное острой дискуссией в Комитете имперской обороны вокруг меморандума его секретаря Дж. Кларка о вероятных целях Британии в войне против России, а также записки генерала Г. Китченера о выделении дополнительных ассигнований на усиление англо-индийских вооруженных сил[1187]