, это обсуждение привело участников к решению ответить положительно на зондажи Петербурга и направить в российскую столицу нового посла А. Никольсона. Перед ним была поставлена конкретная задача: обеспечить интересы Британской империи в Европе, Индии, на Среднем и Дальнем Востоке путем заключения взаимовыгодной сделки с Россией, причем ее следовало оформить таким образом, чтобы у европейской, и, прежде всего российской, общественности сложилось мнение о серьезных уступках, сделанных Лондоном Петербургу по тибетскому и персидскому вопросам в обмен на признание Россией статус-кво в Афганистане.
Преодолевая сопротивление большей части британской администрации в Индии, военных и представителей упоминавшейся выше средневосточной группировки колониальных дельцов, Грей стремился убедить истеблишмент Соединенного Королевства в том, что соглашение с Россией является «единственной реальной альтернативой политики дрейфа с ее постоянными жалобами, перебранками и опасными трениями»[1188]. В одном из частных писем С. Спринг-Райсу глава Форин офис указывал также, что оно представляет собой уникальную возможность для Британии избежать значительного роста военных обязательств как Индии, так и империи в целом, позволив разрядить общую напряженность с Россией[1189]. Наконец, в послании президенту США Т. Рузвельту, датированному декабрем 1906 г., Грей обосновывал цели британо-русских переговоров следующим образом: «Мы желаем сохранить и укрепить Антанту с Францией, иначе она подпишет свой собственный договор с Германией из–3а страха, что мы можем изменить ей… Чтобы завершить этот базис, мы хотим заключить соглашение с Россией… Если мы не будем друзьями, то во всяком случае не будем и врагами»[1190].
Помимо дипломатов и военных, весомую лепту в переговорный процесс внесли известные британские журналисты Эдвард Диллон и Джеймс Уоллис, а также историк-славист Бернард Пэре. Все трое считались на Британских островах знатоками России, однако первую скрипку, без сомнения, играл Уоллис, который, по отзыву А.П. Извольского, «свободно говорил по-русски, так как жил в одной из центральных губерний России в семье сельского священника и имел знакомства во всех классах русского общества». Примечательно, что именно Уоллис обеспечивал конфиденциальный канал связи между Эдуардом VII и Николаем И, выступая наряду с Диллоном и Пэре неофициальными экспертами Форин офис по оценке ситуации в России и секретными информаторами посла Никольсона. Содействие этих лиц британской дипломатии в разработке и осуществлении конкретных внешнеполитических шагов на российском направлении трудно переоценить[1191].
В задачи автора не входит детальный анализ перипетий англо-русских переговоров, которые продолжались с 7 июня 1906 г. по 31 августа 1907 г., прерываясь порой на недели согласований тех или иных инициатив обеих сторон, тем более, что основные стадии переговорного процесса получили достаточно подробное освещение в историографии[1192]. При этом, однако, некоторые ключевые эпизоды подготовки конвенции нуждаются в новой интерпретации или уточнении на основе источников, ставших известными специалистам за последние годы.
Прежде всего, следует особо подчеркнуть, что, хотя русские первыми провели зондаж позиции Форин офис относительно начала переговоров незадолго до парламентских выборов 1905 г.[1193], именно члены либерального Кабинета и персонально Э. Грэй инициировали их старт в июне 1906 г. Соответственно, окончание Большой Игры следует, на наш взгляд, отнести к хронологическому отрезку между декабрем 1905 и августом 1907 г., когда англо-русский диалог принес плоды в виде двухсторонней конвенции по Афганистану, Персии и Тибету.
Соответственно, переговорный процесс, занявший четырнадцать месяцев, прошел два основных этапа: с июня по ноябрь 1906 г. и с марта по август 1907 г. Наименьшее количество времени было потрачено на согласование первого из затронутых вопросов — тибетского[1194], а наибольшее — на обсуждение второго по очередности региона — афганского с временным перерывом, во время которого дебатировалась важная для России и Британии проблема раздела сфер влияния в Персии[1195]. Стоит также подчеркнуть, что общий благоприятный фон для переговорного процесса создали официальные контакты между Петербургом и Токио в январе 1906 г. с целью разграничить интересы на Дальнем Востоке и взаимодействие будущих участников Антанты на Альхессиракской конференции по Марокко весной того же года. Характерно, что Грей приветствовал развитие событий в этом направлении, подчеркнув в послании Никольсону: «Важно, чтобы наши переговоры (с русскими. — Е.С.) корреспондировались с японскими (контактами. — Е.С.). Я настаивал перед Комурой (министром иностранных дел Японии. — Е.С.), чтобы они проходили теперь одновременно, хотя и отнюдь не в трехстороннем формате»[1196]. Кроме того, определенное воздействие на ход переговоров оказывали такие события, как подготовка держав ко Второй Гаагской конференции по разоружению в Европе, заключение англо-цинской конвенции по Тибету и подписание союзного франко-японского соглашения.
Формальный старт переговорному процессу дал Николай II после беседы с прибывшим в Россию Никольсоном. 7 июня 1906 г. состоялся первый обмен мнениями по широкому кругу вопросов между британским представителем и Извольским. Как известно, несмотря на большую значимость афганской проблемы, именно вопрос о Тибете стал, по выражению главы царского МИДа, «пробным камнем» в начальной фазе англо-русского диалога[1197]. По информации посланника в Пекине Д.Д. Покотилова 18 июня 1906 г., «весь интерес, проявленный нами за последнее время к тибетским делам, и к судьбе Далай-ламы в частности, может быть оправдан лишь тем соображением, что положение, занятое нами в этом деле, дает нам возможность в благоприятную минуту и за подходящую компенсацию отказаться от дальнейшего вмешательства в тибетские дела, которые сами по себе едва ли когда-либо могли представлять для нас серьезное значение. весь вопрос сводится лишь к тому, насколько могут удовлетворить нас те компенсации, которые согласится представить нам Англия за нашу уступку в делах Тибета». Примечательно, что Николай II сделал на этом донесении пометку: «По-моему, соображения Покотилова правильны»[1198]. Таким образом, Петербург фактически отказался продолжать свои контакты с Далай-ламой XIII, лишив правителя Страны снегов надежды на материальную помощь России, хотя ее представители, встречавшиеся с Тубдэн Гьятцо, не уставали заверять тибетского лидера в симпатиях царя и его окружения[1199].
Совершенно иначе обстояло дело с афганской проблемой, превратившейся в настоящий барьер на пути выработки окончательного текста конвенции. Дело в том, что помимо неурегулированных разногласий между русскими и англичанами, требовалось принимать во внимание политические, военные и экономические интересы персидского шаха и афганского эмира[1200]. В последнем случае Петербургу необходимо было помнить об англо-афганском договоре от 21 марта 1905 г., который, как отмечалось ранее, подтвердил все обязательства Хабибуллы-хана перед британской стороной. Впрочем, положительным моментом в связи с указанным договором для царской дипломатии являлось то, что устранялась опасность неспровоцированного нападения войск эмира на российские пограничные посты[1201].
Свои особенности имела и делимитация русской и британской сфер влияния в Персии. Там обе империи столкнулись с антимонархическими революционными выступлениями на протяжении 1906–1907 гг. и одновременно с настойчивым проникновением германских компаний в экономику страны[1202]. Исходя из стратегических соображений, англичане всерьез опасались укрепления германских позиций на фланге Суэцкого канала — главной водной артерией, связывавшей метрополию с Индией, тогда как русские делали все, что было в их силах, с целью, используя оценку Спринг-Райса, «остановить реализацию германской схемы строительства железных дорог вглубь Персии с востока»[1203]. По сути, царское правительство добивалось превращения этого государства в «завуалированный протекторат России»[1204]. Однако выполнить этот план даже для северных провинций Персии представлялось совершенно невозможным без сотрудничества с Британией в политической и экономической сферах. Вот почему введение буферной зоны на территории персидского государства между провинциями на севере и юге, где преобладали соответственно российские и британские интересы, становилось жизненно необходимым, закладывая фундамент разрядки (detente) в отношениях двух держав[1205].
Переговоры по афганской и персидской проблемам получили новый импульс в ноябре 1906 г., когда Чарльз Гардинг, назначенный после пребывания послом в России на должность заместителя государственного секретаря по иностранным делам, признал в беседе с временным поверенным С. Поклевским-Козеллом справедливость притязаний России на Черноморские проливы. Значимость изменения позиции лондонского Кабинета для Петербурга отражена в письме представителя на берегах Босфора Зиновьева главе МИД Извольскому: «Представляется крайне желательным, чтобы наш Черноморский флот излечился от своей беспомощности и чтобы был обеспечен доступ к Средиземному морю. Кажется возможным поднять этот вопрос только при условии, что мы сможем установить искреннее взаимодействие с Англией. Все планы атаки на Индию неосуществимы и должны быть отнесены к области фантастики. Уступки с нашей стороны возможны по среднеазиатскому вопросу, если Англия готова помочь нам с проблемой Проливов»