Отвечая тем аналитикам, которые полагали, что изоляция Германии — главная цель освобождения двухсторонних отношений от «нагромождения прежних завалов», еще один публицист, скрывший свою фамилию под псевдонимом Калхас, писал в популярном журнале Фортнайтли Ревью, что нет и тени правды в предположении о конструировании какой-то коалиции, поскольку конвенция просто уравняла баланс сил в Евразии[1228]. Однако, помимо далеко идущих геополитических расчетов, в утверждении о скрытом антигерманском духе соглашения все же присутствовала доля истины, поскольку Бенкендорф сообщал в Петербург, что Грей и либеральный Кабинет равно опасались как коллапса царского режима, так и его внезапного превращения в военную диктатуру, возглавляемую деятелями, которые симпатизировали бы немцам. В последнем случае, исчезала бы всякая возможность для Великобритании достичь всеобъемлющего взаимопонимания с Россией[1229].
Среди наиболее последовательных критиков англо-русского сближения выделялись лица, знавшие Восток не понаслышке: Керзон, Спринг-Райс, Вамбери, Чайрол, Моррисон и другие. Любопытно, что их взгляды на соглашение во многих чертах совпадали с точкой зрения некоторых леволиберальных журналистов, близких к лейбористам, таких, например, как Л. Вольф и Г. Брэйлсфорд. Последние уверяли общественность, что «хищная царская бюрократия, одинаково враждебная к свободе других народов и своего», используя выражение Спринг-Райса, просто не могла превратиться в партнера демократической Британии за несколько месяцев переговоров[1230]. Характерно, что новости с берегов Невы, казалось, подтверждали это мнение. Так, в частности, по сообщению Чайрола от 2 сентября 1907 г., «всего лишь десять дней назад Столыпин и Извольский оказались в меньшинстве в Государственном совете, вниманию членов которого было, наконец, представлено соглашение, и все зависело от последнего слова императора, которое стало положительным и решительным»[1231]. Газета Дейли Ньюс рекомендовала правительству игнорировать Россию до тех пор, пока в ней не будет установлен парламентский строй[1232]. Неслучайно с апреля по июль 1907 г. в Лондоне, Манчестере и других промышленных центрах состоялись массовые митинги протеста, организованные левой общественностью и активистами лейбористской партии, требовавших не подписывать каких-либо договоренностей с самодержавной Россией. Дело дошло до того, что Административный совет лейбористов принял резолюцию, осуждавшую Уайтхолл за проведение секретных переговоров с царскими дипломатами[1233]. Известный славист Б. Пэре, о котором говорилось ранее, выразил эмоции части общественности следующей метафорой: «Создание настоящего конституционного режима в России будет равносильно появлению общего языка, на котором Англия и Россия смогут свободно разговаривать»[1234].
А. Вамбери, со своей стороны, также направлял гневные инвективы в адрес либерального правительства. Он назвал Конвенцию 1907 г. «унизительной» в глазах народов Персии, Афганистана и Китая, потому что ее статьи нарушили их суверенные права и территориальную целостность, открыв дорогу русской и германской (sic!) агрессии. По мнению Вамбери, «конвенция, вместо того, чтобы служить на пользу британским интересам в Азии, несет вред, давая пищу глубоко укорененному оптимизму относительно азиатских дел, доминирующему в Англии»[1235]. Показательно, что вице-король лорд Минто, главнокомандующий генерал Китченер и большинство членов правительства Индии назвали русско-британское соглашение документом, подрывавшим оборону Раджа. Под впечатлением их критических замечаний генеральный консул США в Калькутте сообщил в Вашингтон, что конвенция расценена ими как «абсолютно неприемлемая»[1236].
Однако наиболее последовательным противником этого дипломатического акта выступил Дж. Керзон, который использовал весь свой дар полемиста, чтобы не допустить его одобрения в парламенте. Выступая в Палате лордов 6 февраля 1908 г. на протяжении часа с четвертью, он высказал неверие в искренность стремления России действительно урегулировать все спорные вопросы с Англией. «Я, хотя и с сожалением, пришел к выводу, — заявил бывший вице-король, — что, каким бы ни оказался итоговый результат, мы во многом отбросили достижения нашей дипломатии и торговли за более чем столетие; и я совсем не уверен, что этот договор, в его части, относящейся к Персии, укрепит безопасность Индии, обеспечит независимость Персии или сохранит мир в Азии». «Сделка, — продолжал Керзон, обращаясь к достопочтенным пэрам, — сомнительна в отношении Афганистана, плоха в отношении Тибета, и ужасна в отношении Персии». Общий вердикт политика не оставлял сомнений в том, что престиж Великобритании в Азии подвергся унижению[1237]. Как заключил один из историков, «с точки зрения Керзона, соглашение с Россией предавало все, за что британское правительство боролось на протяжении истекшего столетия, ничего не предоставив взамен»[1238].
Парламентские дебаты продемонстрировали, однако, поддержку смягчению напряженности между Россией и Англией у большинства представителей правящих кругов. Лэнсдаун, постоянный заместитель Грея Т. Сандерсон и сам статс-секретарь по иностранным делам последовательно защищали конвенцию от поправок, предложенных оппозицией и выхолащивавших смысл документа. Они заверили парламентариев и общественность, что документ послужит гарантией интересов Британии в Центральной и Восточной Азии. Так, Сандерсон в своей речи перед членами Палаты общин утверждал, что «положительные и постоянно действующие обязательства, данные Россией в отношении Персии и Афганистана, призваны заменить довольно неясные заверения, которыми она ранее предпочитала отделываться от Британии»[1239]. По словам Грея, «будет гораздо ближе к истине сказать, что, подписав соглашение, мы не отказались ни от чего, что бы уже не было для нас потеряно ранее», а «то, что мы получили стратегически, вполне реально, в отличие от мнимых жертв в торговле». Заключительный аргумент Грея звучал следующим образом: «Если бы мы отказались вести переговоры с Россией, события, которые происходили с того времени на индийской и персидской границах, явно привели бы две страны (Британию и Россию. — Е.С.) ближе к конфликту». При этом глава Форин офис не забыл упомянуть роль восточноазиатского фактора в англо-русском сближении, подчеркнув, что Россия «испытала впечатляющее унижение на Дальнем Востоке и сможет восстановить свои позиции как великая держава, только присовокупив британскую дружбу к союзничеству с Францией»[1240].
Основываясь на приведенной аргументации, можно прийти к выводу, что по мысли ее творцов с британской стороны конвенция была призвана стабилизировать границы империи, устранив главную угрозу — потерю Индии. В этой связи следует признать правоту современного английского историка, который заметил, что этот дипломатический акт полностью учитывал стратегические цели Великобритании, демонстрируя восстановление способности правительства гарантировать имперские интересы[1241].
Нам осталось проанализировать восприятие конвенции в России. Здесь Извольский следующим образом декларировал значение подписанного документа: «Мы должны обеспечить свои интересы в Азии с точки зрения здравого смысла, иначе мы просто превратимся в азиатское государство, что было бы величайшим несчастьем для России»[1242]. Однако судя по разбросу оценок среди государственных деятелей и средств массовой информации далеко не все разделяли мнение министра иностранных дел, хотя положительные суждения о пользе конвенции для России все же преобладали. «Взгляд на российскую прессу всех оттенков и точек зрения ясно демонстрирует, насколько соглашение приветствуется как видимый признак новой эры в англо-русских отношениях, — комментировал в июне 1908 г. Чарльз Гардинг визит короля Эдуарда VII в Ревель (Таллин). — Когда я выразил удивление, что даже такая газета, как Новое Время, которую я всегда в свою бытность в России считал злейшим врагом Англии, стала теперь горячим сторонником англо-русского согласия, Его Величество (Николай II. — Е.С.) признал, что он также был поражен той поспешностью, с которой распространилось это настроение, и что он никогда не удивлялся больше, прочитав в ура-патриотическом Свете теплую статью с похвалой Англии и призывом к более тесным отношениям между двумя странами»[1243]. Одно это свидетельство искушенного британского дипломата, который прекрасно разбирался в особенностях российской внутриполитической «кухни», опровергает точку зрения некоторых историков об исключительно негативном восприятии конвенции в России[1244].
На самом деле многие российские политики и общественные деятели выражали искреннее удовлетворение компромиссным исходом продолжительной гонки за лидерство в Азии. Один из них, Н.И. Нотович, сам активный участник Большой Игры, совершивший несколько секретных поездок по Среднему Востоку и Индии по распоряжению МИД и Главного штаба, опубликовал брошюру, в которой подчеркивал значение исторического компромисса с Британией