Таймс, опубликованным 25 сентября 1907 г.: «Взятая в целом, англо-русская конвенция, мы надеемся и искренне верим, выполнит задачу, обозначенную в ее преамбуле. Она разрешает путем взаимного согласия различные вопросы, оказывающие влияние на интересы двух держав в Азии, и призвана устранить антагонизм, который, будь он реальным или воображаемым, в течение более полувека постоянно угрожал миру на всей планете...»[1265]
Очевидно, что Э. Грей был абсолютно прав, когда еще 20 октября 1905 г. в одном из своих публичных выступлений незадолго до утверждения на посту главы Форин офис подчеркнул, что «дух соглашения более важен, чем его буква»[1266]. Симптоматично, что в 1912 г. Таймс поместила это высказывание в редакционную статью о визите британской парламентской делегации в Россию в ответ на аналогичную поездку депутатов Государственной Думы на берега Туманного Альбиона тремя годами ранее. «Англо-российское согласие гораздо больше, чем просто договоренность между правительствами наших стран, — писала Таймс, — оно коренится в истинной взаимной симпатии между двумя нациями и содержит в себе, таким образом, элементы стабильности и постоянства, которых не имеет на бумаге ни одно соглашение, подписанное дипломатами»[1267].
Стоит сразу же заметить, что хотя кардинальный поворот в развитии международных отношений, которым характеризовалось начало XX в., затронул европейские державы и привел к окончанию Большой Игры между Британской и Российской империями, он также изменил расстановку сил в Азии, повлияв, хотя и противоречиво, на внешнюю и внутреннюю политику государств Среднего и Дальнего Востока. Тот факт, что, по верному замечанию американского историка, «дипломатическая революция не проходила гладко»[1268], в значительной степени объясняется ответной реакцией азиатских стран на снижение остроты англо-русского противостояния.
В первых главах книги уже отмечалось, что к середине XIX в. страны Центральной и Восточной Азии по сравнению с европейскими государствами характеризовались чертами традиционности в политической, экономической и культурной областях. Соперничество российской и британской цивилизаторских моделей принесло с собой изменения в эти сферы. На место социальной апатии, хозяйственной деградации и отсутствию прочного государственного устройства пришло пробуждение азиатских обществ под влиянием инноваций, воспринятых ими от Англии и России.
Как уже неоднократно отмечалось, многие аналитики проводили сравнение между российской и британской системами колониального управления в таких регионах, как Центральная Азия, Индия или Маньчжурия[1269]. Характерно, что пресса обеих держав выступала с пропагандистскими кампаниями, призванными скрыть слабости своих правительств и, наоборот, возвестить миру о достижениях имперской политики в отдаленных регионах. Однако данное исследование показало, что, невзирая на интенсивность соперничества России и Великобритании, между ними было много общего в стиле и методах осуществления цивилизаторской миссии на Востоке[1270].
Так, если группа видных государственных деятелей, колониальных чиновников, журналистов и общественных активистов апологетически связывала британское правление в Индии с наступлением «золотого века» в ее истории[1271], другие свидетели и даже участники событий той далекой эпохи, как, например, Александр Гарднер, полковник артиллерии на службе махараджи Кашмира Ранжита Сингха, сравнивали положение Индии — некогда богатейшей империи Великих Моголов, с ее «жалким», по его мнению, существованием под эгидой Великобритании на протяжении XIX столетия, когда народ становился беднее, а социальные условия постоянно ухудшались[1272]. В подтверждение этого суждения многие российские наблюдатели остро критиковали «хищническое правление» британцев на полуострове в плане вывоза природных ресурсов, эксплуатации коренного населения и восприятия его в качестве «низшей расы по сознанию, нравственным качествам и физическому состоянию». Сообщения индийских газет о частых проявлениях взаимного недоверия и вражды между англичанами и индусами давали весомые аргументы для таких выводов[1273].
Помимо журналистов, дипломатические и военные представители России в один голос указывали на негативное воздействие, оказываемое британским присутствием на азиатские общества. К примеру, упоминавшийся ранее казачий есаул Д.И. Ливкин, пребывание которого в Индии длилось несколько месяцев, сообщал в Главный штаб в 1899 г.: «Англичане использовали любую возможность, чтобы продемонстрировать туземцам и всему миру тот прогресс, которого они добились в области народного образования, транспортных коммуникаций и системы канализации. Однако в действительности эти достижения — ничто в сравнении с выгодой, извлекаемой Англией из Индии. Если бы британское правительство не рассматривало эту страну как прибыльное предприятие, она смогла бы наслаждаться большим процветанием и не страдать от таких бедствий, как голод, эпидемические болезни и т. п., как это происходит сейчас»[1274].
Ливкин указывал, что даже 1 % грамотных индусов был лишен всякого шанса сделать карьеру в административных структурах Британской Индии, тогда как подданные русского царя — выходцы из тюркских народов Центральной Азии имели такую возможность.
Другой известный читателю дипломатический чиновник — В.О. Клемм также передавал в Азиатский департамент МИД остро критические оценки британского правления в Индии на протяжении 1899–1905 гг., то есть в период, когда пост вице-короля занимал лорд Керзон. По мнению генерального консула в Бомбее, вице-король — реформатор «ликвидировал остатки независимого статуса местных правителей», «превратил их полностью в пешки в руках британских политических агентов (аккредитованных при дворах махараджей. — Е.С.)», «сократил автономию туземной прессы» запрещением публиковать любых антибританских сообщений и введением режима государственной секретности, отменил свободные выборы руководства университетов, а также упразднил конкурентную систему назначений на должности в низовой сельской и городской администрации[1275].
Но если большинство публицистов искренне видели в русском завоевании азиатских стран некий божественный промысел, который приведет их к прогрессу и процветанию под десницей Белого Царя, западные политики и интеллектуалы не уставали пускать критические стрелы в адрес методов, которых придерживались царские чиновники на местах. Наиболее часто они обвинялись в коррупции, кумовстве, репрессиях против мусульман, насильственном распространении православия и т. п.[1276] Было бы, однако, ошибкой, как и в случае оценок британского правления, игнорировать очевидные успехи российских властей на пути реализации их цивилизаторских устремлений. К этим успехам, без сомнения, следует отнести стабилизацию границ, внесение спокойствия и порядка в общественные отношения, заметное сокращение внутренних междоусобиц, сооружение современной транспортной инфраструктуры и линий связи, учреждение светских школ, библиотек и больниц. Даже местные жители признавали, что для них гораздо предпочтительнее нахождение в составе Российской империи, чем подчинение власти персидских, афганских или цинских владык. Показательно, что многие европейцы высказывали убеждение в том, что, несмотря на все минусы и недостатки автократического режима, модель российского колониального управления не менее пригодна для условий Азии и прогрессивна по сравнению с восточными деспотиями, а в отдельных случаях и более эффективна, чем та, которую практиковали англичане. Как писал, например, известный историк Ч. Тревельян на страницах Таймс еще в ноябре 1878 г., участвуя в дискуссии о смысле русского завоевания Центральной Азии: «Вместо мира и безопасности для жизни и собственности, которые являются основой всякого прогресса, здесь (в ханствах Центральной Азии. — Е.С.) царили насилие и ненависть. Это самое мрачное из затерянных мест на земле было наполнено жестокостью. Умиротворение и урегулирование конфликтов там вне нашей досягаемости, поэтому нам не следует проводить обструкцию в отношении России за выполнение ею затратной и сложной задачи [в этом регионе]»[1277].
Представляется бесспорным, что подчинение кочевых племен и средневековых ханств позволило царскому правительству, как уже отмечалось, интегрировать азиатские народы в социально-политическую и экономическую жизнь огромного евразийского государства. По словам А.Н. Куропаткина, сказанным им в Ашхабаде, группе английских туристов: «Мы (русские. — Е.С.) можем с полным правом заявить, что тридцать пять лет, в течение которых Средняя Азия пользуется преимуществами твердого и цивилизованного управления, стали годами неизменного прогресса, укрепления связей и добрых отношений, соединяющих этих людей (то есть жителей Средней Азии. — Е.С.) со всеми российскими подданными»[1278].
Толерантность российских властей к местным традициям и обычаям, которые они стремились учесть при распространении действия законодательных актов империи на Туркестан или Маньчжурию (в период ее фактической оккупации с 1900 по 1905 г.), не спасала тем не менее гражданских и военных администраторов от взрывов недовольства населения колониальных окраин в ходе восстаний. Если российское правление и казалось менее прогрессивным, чем британское в плане темпов развития местной промышленности, системы образования или социальных стандартов, оно было более понятным для коренных жителей, которые не были готовы к ускоренной модернизации по либеральным рецептам. Неслучайно, многие наблюдатели констатировали, что в то время как англичане заставляли туземцев чувствовать себя ниже «белых господ», россияне не возражали против традиционного образа их поведения. Видимо, поэтому Г. Дюранд еще в 1888 г. заметил, что «позиции русских в Азии кажутся естественными, а британцев — искусственными»