Очевидно, что как российские, так и европейские путешественники сопоставляли двойственное отношение людей Востока, например, торговцев из Бухары или Кашгарии, к Британии и России. Если в первом случае они поддерживали действия англичан по утверждению правил справедливой конкурентной торговли на азиатских рынках, сомневаясь в военно-политической мощи королевства, во главе которого стояла женщина, то во втором случае они восхищались могуществом великого Белого Императора, способного посылать бесчисленные армии для покорения Азии[1280].
В сравнении с Британской империей, достаточно гетерогенной по внутренней композиции, напоминавшей российским наблюдателям «коммерческий офис, созданный, чтобы получать определенную прибыль»[1281], главной особенностью Российской империи была ее пространственная непрерывность в Евразии. Подобно тому, как британцы неутомимо создавали сеть коммуникаций на морях, включавшую порты, доки, склады, телеграфные линии и военные базы, российские инженеры и техники, офицеры и казаки, предприниматели и крестьяне формировали колоссальную сеть железных дорог, призванных соединить в единый организм губернии европейской части, Сибири, Дальнего Востока, Закавказья и Центральной Азии, хотя свое экономическое значение эта сеть приобрела только в XX в.[1282] Здесь уместно привести комментарий одного немецкого публициста, который так описал роль Среднеазиатской магистрали: «Она прорезала пояс пустынь, который рассматривался Англией как защита Индии…, она сделала возможным одновременную переброску массы войск из Туркестана, Кавказа и поволжского региона в Ашхабад и Мерв, накрепко соединив Закаспийскую область с центром ее естественного притяжения — Туркестаном. Престиж России в Центральной Азии укрепился… Русификация ее азиатских владений была обеспечена на поколение вперед»[1283].
К 1890-м гг. помимо стратегического потенциала Туркестана, а затем и Дальнего Востока внимание правительственных кругов начали привлекать проекты хозяйственного освоения колониальных окраин. Так, посещение министром финансов И. Вышнеградским Ташкентской выставки, проходившей в 1890 г., дало ему основание назвать Туркестан «драгоценностью в короне российского царя» (сравните с эпитетом в адрес Индии!), поскольку этот край превратился для России в главный источник хлопка-сырца и натурального шелка, став, по мнению публицистов, «колонией, неразрывно связанной с империей», естественным рынком для российских товаров и потенциальной зоной колонизации[1284]. Следовательно, военно-политические модель господства России в Азии с течением времени перестала исключать методы экономического управления колониальной периферией, что обеспечило в дальнейшем развитие центральноазиатских республик в составе Советского Союза.
Как показывает наше исследование, эволюция экономической политики России в Азии происходила в направлении либерализации протекционистского режима и смягчении правил осуществления предпринимательской деятельности не только для ее подданных, но и для иностранцев[1285]. Не так обстояло дело в Британской империи, где в ходе Большой Игры усиливались голоса сторонников восстановления политики жесткого протекционизма и даже неомеркантилизма. К началу XX в. ограничение традиционных домашних промыслов и монополизация азиатских рынков перестали быть характерными чертами только российской модели колониального управления. Вместе со всплесками джингоизма новые тенденции в экономической политике отразили амбивалентность вызовов, с которыми столкнулся Уайтхолл в последние годы Большой Игры, необходимость укрепления имперских владений, раскинувшихся на пяти континентах, с требованием одновременного поддержания баланса сил в Европе, где располагалась метрополия, и куда стекались доходы, полученные в заморских владениях.
Что касается России, то ее политики и интеллектуалы в конце XIX в. сформулировали концепцию Сибири и Центральной Азии как колыбели для новых поколений русской нации[1286]. Характерно, что уже к 1881 г. около 30 тыс. русских крестьян и казаков осели в Семиречье, хотя препятствием для колонизации территорий, скажем, Бухарского эмирата и бывшего Кокандского ханства являлись законы, действовавшие в империи до начала Первой мировой войны[1287]. Административный регламент для Туркестанского генерал-губернаторства, введенный царскими властями в 1886 г., ускорил казачью колонизацию южного Туркестана. Похожая динамика наблюдалась и в Приамурской области, а также Маньчжурии накануне русско-японской войны. Новые обширные территории были открыты правительством для освоения крестьянством азиатских частей империи в ходе аграрных реформ премьер-министра А.П. Столыпина, предпринятых правительством с 1906 по 1910 г.[1288] Одновременно, согласно данным ежегодных финансовых отчетов, правительственные круги начали поощрять и капитальные инвестиции как в Центральную Азию, так и в сферы влияния России на территории Персии и Китая[1289]. Симптоматично, что после подписания англо-русской Конвенции 1907 г. один из российских публицистов отмечал, что «наша насущная политика на Востоке должна быть политикой экономических преобразований, основанных на мирном культурном сотрудничестве и дружбе с определенными государствами»[1290].
И роль Большой Игры в том, что обе державы — Россия и Великобритания — наконец пришли к пониманию этой важнейшей истины, вряд ли можно переоценить.
Эпилог
Как ни прекрасны начала свободной торговли, но сама Англия усвоила их только по достижении промышленного совершеннолетия, а мы еще до сих пор далеки от такого возраста, и, как ни приятно нам делать угодное Англии и ее торговле, но требования нашей собственной торговли и промышленности должны стоять на первом для нас плане.
Русские подчинили народы, завоевать которые было легко, а главной целью всего этого, а также слухов о несказанных легионах солдат размещенных в собственно России, является внушение человеку Востока мысли о том, что русские обладают большей силой чем британцы, даже большей, чем у них действительно есть.
После того, как обе державы, Россия и Великобритания, урегулировали споры в Персии, Афганистане и Тибете, заключив Конвенцию 1907 г., сотрудничество и взаимопонимание стали постепенно вытеснять вражду и конфронтацию, несмотря на сохранявшиеся отличия в политическом режиме, экономическом строе, культурных традициях, а самое главное, — психологии подданных британской и российской монархий. По справедливому замечанию Ч. Гардинга, сделанному им во время беседы с Николаем II в июне 1908 г., между обеими сторонами «могут возникать временные противоречия во взглядах на мелкие вопросы, но совпадение национальных интересов Англии и России в Европе и Азии в гораздо в большей степени перевешивают любые возможные несоответствия такого рода»[1291].
Многие современники не скрывали удивления, наблюдая за тем, насколько быстро возникали двухсторонние ассоциации, общества и комитеты. Так, уже в 1909 г. по инициативе ряда парламентариев, общественных деятелей и представителей бизнеса были учреждены Англо-Русский комитет дружбы и Англо-Русская торговая палата. Британский парламент и Государственная Дума обменялись визитами делегаций своих членов, а упоминавшийся Б. Пэре приступил к изданию журнала Русское обозрение (The Russian Review) и основал первую на Британских островах школу русистики при университете Ливерпуля в 1912 г.[1292]
О. Чемберлен, один из лидеров консервативной партии, в своей хронике предвоенных событий, сумел хорошо передать атмосферу ожидания сотрудничества, которая была характерна для обоих государств после 1907 г. Так, он присутствовал на торжественной церемонии открытия Русско-Английского банка в Петербурге 8 апреля 1912 г.[1293] По воспоминаниям другого англичанина, вице-консула Р. Локкарта, который позднее приобрел печальную известность в качестве главного организатора заговора послов против большевистского правительства летом 1918 г., шесть-семь офицеров из Великобритании стали ежегодно проходить стажировку в России, изучая ее язык и культуру, а московские семейства с удовольствием сдавали им в аренду жилые помещения и принимали участия в процессе обучения, знакомя гостей с достопримечательностями древней столицы[1294].
Хотя критические стрелы демократической прессы Англии продолжали временами беспокоить авторитарный режим, лишь прикрытый фасадом Основных законов империи и парламентских учреждений[1295], властная элита и народ Великобритании учились смотреть на Россию как на цивилизованную страну, постепенно освобождаясь от прежних стереотипов. Большое впечатление на них произвела серия реформ, инициированных энергичным премьер-министром А.П. Столыпиным с целью обеспечить Российскому государству столь необходимый ей рывок к высотам индустриальной модернизации. Показательно, как Э. Грей выразил чувства искренней симпатии к русскому народу, выступая в парламенте с разъяснение целей визита Эдуарда VII в Ревель летом 1908 г.: «Я вижу в России великую расу, хотя многое из ее мощи пока нераскрыто, ее характер все еще развивается и не обрел полной силы, но новые помыслы и энергия начинают будоражить ее. Я убежден, что ее ожидает великая роль в мире. Многое в поддержании всеобщего мира и многое в благосостоянии как России, так и нашего зависит от отношений между нами»