Неудивительно, что окончание бескомпромиссного соперничества между двумя империями модифицировало их внешнюю политику в различных регионах мира. К примеру, 20 марта 1908 г. глава министерства по делам Индии Дж. Морли направил меморандум вице-королю лорду Минто относительно сокращения военных расходов в этой важнейшей части Британской империи после заключения англо-русской конвенции[1297]. В августе того же года корреспондент журнала Найнтинс Сенчури энд Афте Э. Баркер писал, что «в течение последних двух лет не было ни единой жалобы на российских эмиссаров в Азии. Необходимо признать, что Россия проявила величайшую корректность и лояльность по отношению к этой стране (Великобритании. — Е.С.)»[1298].
Тесная взаимосвязь азиатских и европейских проблем, особенно на фоне возраставшей германской опасности, заставила Грея 30 августа 1909 г. телеграфировать в британское посольство в Петербурге: «Вам (т. е. послу А. Никольсону. — Е.С.) надлежит сделать строго конфиденциальное заявление императорскому правительству, что мы получили предложение от правительства Германии не только обсудить расходы на морские вооружения, но и общие заверения в дружеском расположении… Очень важно, чтобы это предложение содержалось в секрете, так как я имею все основания надеяться, что оно будет иметь результатом какую-то договоренность общего мирного характера, к которой присоединятся Франция и Россия, а преждевременное разглашение может привести к потере такой возможности»[1299].
Такая доверительность, немыслимая во времена Большой Игры, свидетельствовала о том, что традиционная подозрительность и стремление переиграть соперника действительно уступали место партнерству и желанию заручиться взаимной поддержкой. Как справедливо отмечал в январе 1909 г. Гардинг, «все наше будущее в Азии обусловлено необходимостью развития лучших и самых дружественных отношений с Россией». А тремя месяцами позже, в меморандуме, получившим одобрение Грея, премьера Г. Асквита и самого короля Эдуарда VII, он утверждал, что даже прогерманская ориентация России в Европе не должна привести к коллапсу англо-русского понимания в Азии[1300]. Поэтому наряду с реформами главы военного ведомства Г. Холдена, Комитет имперской обороны и Генеральный штаб приступили к пересмотру всех прежних стратегических планов, перенося акценты с задач по укреплению обороны Гиндукуша и Сингапура на защиту северо–3апада Европы от внезапного германского нападения[1301].
Похожая динамика наблюдалась в кругах российских политиков и общественности. Например, президент ИРГО А.П. Семенов Тянь-Шанский в 1908 г. высказался о ближайших политических задачах России следующим образом: «Для нас наступило время понять, что наши напряженные отношения с Англией в течение почти всего прошедшего столетия были в основном вызваны недопониманием, незнанием и постоянным взаимным раздражением… После того как мы разграничили сферы нашего влияния в Азии, и после того как Англия поняла, что Россия не намеревается угрожать ей ни в Индии, ни на ее торговых морских путях, она начала доверять нам, и было подписано соглашение, которое может превратиться в союз. Мы получим колоссальный выигрыш путем смягчения враждебности к нам с помощью него как на Дальнем, так и на Ближнем Востоке»[1302].
Вывод британских оккупационных сил из долины Чумби в феврале 1908 г. в строгом соответствии со статьями англо-русской конвенции повлиял на позицию даже таких ярых англофобов, как А. Доржиев, который обратился в царский МИД с предложением установить над Тибетом протекторат в виде кондоминиума России и Англии. Любопытно, что почти одновременно с близкой по смыслу инициативой выступил отставной военный министр и неудачливый полководец А.Н. Куропаткин, озвучивший идею раздела в будущем Восточного Туркестана между двумя державами[1303].
Тем временем, Лондон и Петербург также эффективно сотрудничали на афгано-персидской границе, которую сумел взять под контроль англорусский контингент пограничных войск, чтобы не допустить распространения германского влияния через Персию и Афганистан дальше на страны Восточной Азии. Характерно, что в 1911 г. англичане даже предложили царскому правительству проект совместного строительства железной дороги из Бомбея в Европу, которая должна была пройти по территории упомянутых выше государств Среднего Востока[1304].
Хорошо понимая, какой дестабилизацией обстановки на Среднем Востоке угрожают Англии и России панисламистские и националистические движения, Уайтхолл не протестовал, когда сторонники шаха в Персии обратились за помощью к элитной казачьей бригаде с целью подавления антимонархических выступлений народных масс, интеллигенции и национальных меньшинств. Также с пониманием отнеслись на берегах Темзы и к борьбе царских властей с мятежами под исламскими лозунгами на территории Русского Туркестана накануне и в ходе Первой мировой войны. В ответ Россия воздержалась от вмешательства в Кувейтский кризис 1912 г., предоставив Великобритании укреплять свои позиции в зоне Персидского залива, куда теперь вместо Петербурга активно стремился Берлин. Заинтересованность и понимание были проявлены Сент-Джеймским Кабинетом и в отношении серии русско-японских договоренностей по уточнению сферы их интересов в Китае после начала Синьхайской революции. И хотя срок действия англояпонского союза был снова пролонгирован Лондоном и Токио в 1911 г., его направленность изменилась: теперь во главу угла была поставлена германская, а не русская угроза[1305].
С высоты сегодняшнего дня можно констатировать, что Конвенция 1907 г. явила собой значимый прецедент относительно быстрого перехода от конфронтации к партнерству между двумя крупнейшими державами того времени в результате окончания Большой Игры. Разумеется, это вовсе не означало немедленного прекращения соперничества и установления полной гармонии в отношениях таких колоссальных по территории и сложных по внутреннему составу государственных образований, как Британская или Российская империи. Оба бывших противника обладали в Азии собственными имперскими интересами, которые они стремились отстаивать, хотя отныне не в ущерб друг другу, как это происходило на протяжении второй половины XIX в. И все же основания русско-британского согласия казались многим политикам и общественным деятелям чересчур хрупкими, поскольку они опасались, что различия в подходах к европейским делам могут стать причиной краха разрядки между Лондоном и Петербургом с последующим новым витком конфронтации в Азии. Вот почему, несмотря на статьи англорусской конвенции, разведывательные службы продолжали внимательно следить за действиями друг друга в зонах потенциальных конфликтов[1306].
Кроме того, по-прежнему давали о себе знать стереотипы сознания высших должностных лиц, которые тормозили превращение согласия в полноценный военно-политический союз[1307]. Неслучайно ряд историков утверждают, что русские симпатизировали англичанам лишь на министерском уровне, очевидно, намекая на взаимопонимание между Извольским, а затем Сазоновым и Греем, тогда как общий шовинистический настрой российского общества и критическое отношение к самодержавному режиму англичан препятствовали дальнейшему сближению. По мнению этих авторов, с восстановлением Романовской империи после урона, понесенного в результате русско-японской войны и революции, у ее властной элиты ослабевало стремление к развитию диалога с англичанами. Они утверждают далее, что надежды на постоянное согласование российских и британских интересов в Евразии выглядели нереалистичными, тем более, что лондонский Кабинет с большим подозрением воспринимал панславистские настроения, возобладавшие при петербургском дворе в ходе Балканских войн[1308].
Наше исследование показывает, что противники сближения подталкивали свои правительства либо к интенсификации разведывательной деятельности на территории партнера[1309], либо к каким-то отдельным акциям, нередко проводившимся по инициативе чиновников на местах, как, например, раздача британским консулом жителям Кашгара «билетов на подданство», полное вытеснение англичан русскими из северо-восточных персидских провинций или составление англичанами плана оккупации Месопотамии и железнодорожного строительства от Басры до Мосула, где уже была обнаружена нефть[1310]. Но даже те военные специалисты, которых вряд ли возможно назвать англофилами, как, например, военный атташе в Лондоне генерал-лейтенант Н.С. Ермолов, совершивший весной 1911 г. поездку в Индию, приходили к выводу о близости интересов Англии и России на Среднем Востоке. Они сообщали в Петербург о том, что Англия, в особенности военная администрация Индии, ищет «большего с нами (Россией. — Е.С.) военного сближения на основании и в дальнейшее развитие англо-русского соглашения 1907 г.»[1311].
Справедливости ради, укажем, что к весне 1914 г. некоторые министры и колониальные администраторы как в России, так и в Великобритании прониклись мыслью о необходимости пересмотра Конвенции 1907 г. с учетом последних событий. Показательно, например, что министерство по делам Индии предложило в обмен на получение Россией «свободы рук» в Восточном Туркестане и Внешней Монголии добиться от нее согласия на переход Тибета под покровительство Англии