— Не хотелось бы опережать события, но возможно, Максим, у нас появилась надежда.
С профессором Подгорный встретился лишь на следующее утро. Вернувшись в город уже поздно вечером, когда приемные часы давно закончились, Макс почти всю ночь изводил себя догадками о состоянии жены, то представляя, как она встретит его счастливая на пороге палаты, то с ужасом воображая человека, к которому вернулось сознание, но не вернулись ни память, ни способность мыслить и воспринимать окружающий мир. Наконец, по полной загрузив себя страхом, сомнениями и ирландским виски, Подгорный задремал, а уже через пару часов наполненного кошмарами беспокойного сна смартфон громогласно завопил голосом Дэна Рейнольдса:
Pain!
You made me a, you made me a believer, believer.
Pain!
You break me down, you build me up, believer,
believer…[10]
Да уж, боль может сделать с человеком всякое. Подгорный, несколько раз ткнув пальцем в экран, наконец с трудом заставил Рейнольдса заткнуться. Он просидел несколько минут на кровати, тупо глядя перед собой, наконец собрался с силами и потащился, как был, в одних трусах на кухню ставить чайник. Подойдя к лестнице, Макс вздохнул и, развернувшись, отправился в ванную, а почти через полтора часа он уже дышал отменным ирландским перегаром в лицо профессору Минаеву. Профессор попросил Подгорного присесть и покосился на форточку, однако форточка была уже открыта. Минаев подумал и открыл дверь в коридор. Из коридора потянуло запахом больницы и свежевымытых с хлоркой полов. Макс не выдержал:
— Доктор, вы мне скажете, наконец, она пришла в себя, она в сознании?
— Пришла… ушла… все не так просто, молодой человек, как вы себе это представляете. Скажем так, вчера были зафиксированы некоторые положительные подвижки, даже на какое-то время были симптомы осознанного поведения.
— На какое-то время? А сейчас она что, опять в коме?
— Позвольте мне договорить, Максим Сергеевич, — доктор поморщился, он, как и все врачи, крайне не любил общаться с родственниками пациентов, но сейчас деваться ему было некуда, — эти симптомы были непродолжительны, но во второй половине дня они повторились, и это дает нам надежду, что они повторятся вновь. Но для того, чтобы эти симптомы закрепились, нам крайне необходимо, чтобы рядом с Мариной Александровной был близкий ей человек. Мы с вами про это уже не раз говорили, разум больного пытается вернуться к своему обычному существованию, но он слишком слаб и продолжает спать по инерции, хотя, казалось бы, ничто не мешает ему проснуться. Вы должны протянуть руку и вытащить его из этого сна. Будьте с ней рядом все время, разговаривайте с ней как можно больше, держите ее за руку, ну и самое главное, — Минаев улыбнулся Максиму, — верьте.
Глава 5Френкель
Френкель нервничал с самого утра. Позавтракал он плохо и теперь был не в настроении. Когда Батор зашел к нему, Френкель лишь взглянул в его сторону и недовольно отвернулся. Батор постоял у входа, вздохнул и тихо вышел. Ему тоже было неспокойно. Привыкший хладнокровно воспринимать как трудности, так и подарки судьбы, к своему удивлению, он чувствовал, что волнуется. Не то чтобы он сомневался в своей способности зажать в кулак и повести за собой огромную страну. После того как он услышал результаты выборов, он был уверен, что может делать с этой безвольной массой людей, которая называла себя гражданами и даже мнила патриотами, все, что угодно. Всегда найдутся те, кто громко и радостно поддержит любое его начинание. Из разных соображений. Кто-то по глупости, кто-то из ненависти к себе подобным, кто-то искренне поверит ему, а многие просто будут пытаться делать карьеру и ужиться с любой властью. На всех их можно будет опереться. И это не считая своих, надежных и преданных ему лично людей. И тем не менее он волновался. Нет, у него не тряслись руки и не путались слова, но он подсознательно чувствовал, что судьба занесла или, вернее, вознесла его слишком высоко. Он забрался туда, где ему самому, возможно, будет не так легко и удобно, как в нынешнем положении. Хотя, кто его знает. В голове неожиданно всплыл облик его приятеля эмира Азиз бен Азила. Мясистый нос, толстые губы, маленькие хитрые глаза. Если уж этот ухитряется и государством править, и жить в свое удовольствие, то кто мне помешает сделать так же?
Волнение исчезло. Небо было абсолютно чистым, и солнце безжалостно слепило глаза. Батор чихнул, рукавом вытер лицо и снова зашел на конюшню. Френкель по-прежнему не желал общаться. Батор похлопал его по шее, и когда конь обернулся, протянул руку с приготовленными кусочками моркови. Мокрые шершавые губы коснулись его ладони.
— Кушай, брат, кушай. Нас ждет далекий путь сегодня. Нас ждут великие дела! Эх, хорошо сказал, великие дела! Надо, наверное, человека назначить, чтобы записывал, когда я так красиво говорю. Да, Френки?
Френкель дожевал морковь и ткнулся носом в плечо своего хозяина. Наверное, так он выражал свое молчаливое одобрение. Купленный в Англии за баснословные десять миллионов фунтов так называемым благотворительным фондом развития спорта, этот великолепный вороной жеребец-пятилеток уже третий год принадлежал лично Жамбаеву. Он перестал участвовать в соревнованиях, зато порой с новым хозяином они совершали долгие прогулки по окрестным холмам. Доехав до очередного живописного обрыва над горной речушкой или поднявшись на вершину холма, хозяин спешивался, кормил Френкеля морковкой и о чем-то с ним разговаривал. Что он говорил, Френки было непонятно, но интонации он улавливал очень чутко. Эти интонации были ему приятны, да и сами прогулки ему очень нравились. Они всегда ездили большой компанией, в этих выездах, как правило, принимала участие вся их конюшня. Но все остальные кони со своими всадниками всегда держались позади на некотором расстоянии, и Френки мог почувствовать себя вожаком. Иногда хозяин подзывал к себе кого-то из сопровождающих, и они не спеша ехали рядом, о чем-то беседуя, порой очень долго. Очевидно, что порой беседа была так важна, что хозяин совсем забывал о том, зачем и куда они едут. И тогда кони останавливались, свернув с протоптанной дороги к зеленой сочной траве. Новая жизнь Френкеля очень устраивала. Хотя новый хозяин был значительно тяжелее всех тех, кто ранее сидел у него в седле, зато его перестали бесконечно гонять по кругу, заставляя выжимать из себя всю возможную скорость, которую могли показать его молодые тренированные ноги. Его перестали наконец подолгу возить в тесных фургонах, в которых невозможно было пошевелиться и безжалостно раскачивало на поворотах. Единственное что Френки искренне расстраивало, так это то, что хозяин не мог приходить к нему каждый день. Конечно, о нем заботились, его кормили, выводили в леваду, чистили его бокс, но все это не шло ни в какое сравнение с теми минутами счастья, когда хозяин кормил его с ладони солоноватыми сухарями или сладкой, порезанной на дольки морковью или когда он просто с ним разговаривал. В такие мгновения Френкель закрывал глаза от удовольствия и старался уткнуться носом в широкое бородатое лицо своего хозяина.
Этим утром Френкель увидел то, что ему никогда не нравилось, — фургон для перевозки лошадей. Вслед за хозяином он вышел из конюшни и сразу увидел его. Фургоны и до этого часто появлялись у конюшни, но в этот раз Френки сразу понял, что этот именно для него. Других лошадей поблизости видно не было, задние створки фургона были распахнуты настежь, по бокам от них стояли два конюха. Рука хозяина уверенно тянула повод. Френкель заупрямился. Могучий конь недовольно фыркнул, махнул головой и уперся передними ногами в землю.
— Ну не упрямься, Френки! — Рука потянула сильнее, но конь только упирался в ответ. Конюхи подбежали к Батору.
— Будем затаскивать?
— Нет, не надо, еще время есть. Погоняйте его по кругу на корде. Потом еще разок попробуем. И снимите тент с коневозки.
Пробежав несколько кругов, Френкель немного успокоился. Быть может, от него отстанут и он сможет вернуться обратно на конюшню? Или, еще лучше, они отправятся с хозяином на прогулку! Но нет, он опять оказался перед уже знакомым фургоном. Правда, за это недолгое время фургон изменился. С него сняли защитный тент, и теперь это была, по сути, металлическая телега с высокими бортами, а в глубине этой телеги на сене сидел его любимый хозяин и ел морковку. Конюх подвел коня к перевозке, но, когда Френкель остановился в нескольких шагах от трапа, тянуть не стал и, ослабив повод, молча стоял рядом.
— Ну что, Френки, — заговорил хозяин, — ты ехать со мной не хочешь? Ты боишься, малыш? Так ведь? Я же знаю, ты боишься вовсе не этой телеги, ты боишься того, что может быть потом. Ты прав, брат, неизвестное пугает даже самых сильных духом воинов. Ты знаешь, я тебе признаюсь, ты только никому не скажи об этом, сам немного боюсь. — Хозяин широко улыбнулся, провел рукой по бороде и положил себе в рот кусочек моркови. — Я давно уже не боялся, особо и нечего было последнее время. Да и некого… Морковку хочешь?
Как ни странно, Френкель не ответил. Он настороженно стоял, внимательно слушая голос хозяина. Голос был добрый, и Френкелю было приятно слушать его. Хотелось даже по привычке уткнуться носом в лицо хозяину и съесть хотя бы несколько кусочков моркови. Но в перевозку заходить не хотелось.
— А сейчас вот, знаешь, побаиваюсь немного… И знаешь, кого боюсь? — Хозяин еще раз широко улыбнулся. — Себя боюсь. Я давно совсем читал книгу. Да, я маленький был — книги читал. Там один был грек, он так высоко взлетел к солнцу, что крылья загорелись у него, и он вниз упал, разбился. Понимаешь?
Френки согласно кивнул головой. Умные большие глаза его следили за губами хозяина.
— А я сам давно взлетел к солнцу, и оно меня только обогрело, вот как вышло. Никто не верил, а я взлетел и лечу выше всех, — в голосе отчетливо послышались нотки гордости, — а теперь выходит, что я вроде как сам буду как солнце. Ты понимаешь, брат, я сам буду солнце!