Пока британцы ожидали решения своих офицеров, афганцы произвели небольшую вылазку. Отряд афганской кавалерии подскакал едва не к самому шатру Шуджи, несмотря на потерю почти половины всадников. В последнюю минуту шаха спас подоспевший с двумя английскими ротами капитан Джеймс Утрам. Англичанам удалось даже взять пленных и захватить знамя. Знамя понесли перед шахом, но тут один из пленных с криком, что шах предал веру, вырвался и в возникшей свалке успел ударить одного из сопровождающих шаха слуг ножом. Взбешенный шах приказал немедленно казнить всех пленных. В самый разгар кровавой резни мимо шахского лагеря проходил британский офицер. Он услышал шум и на всякий случай заглянул в один из шатров. Там, к своему ужасу, он увидел как приближенные Шуджи со смехом и шутками «безоглядно рубили и калечили бедные жертвы длинными кинжалами».
«Пленников было человек сорок или пятьдесят, — писал он позднее, — как молодых, так и старых. Многие уже были мертвы, остальные при последнем издыхании». Несколько человек в ожидании своей участи сидели и стояли со связанными за спиной руками. Пораженный увиденным, офицер тотчас же сообщил об этом Макнотону, но тот не сделал ничего, чтобы остановить побоище. Хотя, возможно, было уже просто поздно. «До того времени Макнотон всячески восхвалял шаха за его гуманность, — отметил Кэй, — но теперь стало ясно, что гуманности шаха не существовало нигде, кроме писем самого Макнотона».
Но вот Кин закончил разработку планов и отдал приказ о штурме Газни. Штурм должен был начаться в ночь с 22 на 23 июля 1839 года, под покровом темноты и за шумом бурных порывов ветра. Отвлекая внимание защитников от кабульских ворот, англичане должны были устроить ложную атаку у дальнего конца крепости, в то время как легкая артиллерия и пехота сипаев с близкой дистанции будут вести огонь по находившимся на стенах защитникам. Нужно было любой ценой отвлечь внимание обороняющихся от кабульских ворот, ибо лейтенанту Дюрану с его саперами предстояло заложить под них мешки с порохом.
К трем часам утра все было готово, и все находились на местах. По сигналу Кина артиллерия и пехота открыли огонь, и один артиллерийский снаряд оторвал голову афганскому солдату прямо на глазах штурмового отряда, поджидавшего в темноте, когда взорвут ворота. Подрывники быстро и бесшумно пробрались к цели, заложили заряды и, оставшись незамеченными, поспешили в укрытие. Остался только Дюран, который должен был зажечь фитиль. С первой попытки фитиль не загорелся, со второй тоже, и на какое-то мгновение Дюран вдруг испугался, что ему придется пожертвовать собой и просто поджечь порох, поскольку все теперь зависело только от его успеха. Однако с третьего раза фитиль зашипел и начал потрескивать. Дюран бросился в укрытие, и через несколько секунд прогремел взрыв.
«Эффект оказался столь же мощным, сколь и неожиданным. Вверх взвился столб черного дыма, а вниз со страшным грохотом полетели огромные массы кирпича и разнесенных в щепу бревен», — повествовал Кэй. Когда грохот взрыва стих, горнист протрубил атаку. Штурмовой отряд под командой полковника Уильяма Денни рванулся сквозь дым, и британские штыки сошлись в жестокой схватке с афганскими кинжалами. Под несущиеся из-за стен громкие крики основные силы англичан снялись с позиций и направились к воротам, но в этот момент в суматохе и темноте произошло нечто, едва не стоившее англичанам победы. Считая, что ворота полностью завалены обломками и люди Денни все еще снаружи, горнист протрубил отход. Атака мгновенно прекратилась, а в это время за стенами штурмовой отряд бился с превосходящими силами врага не на жизнь, а на смерть. Однако ошибку быстро исправили, вновь отдав приказ наступать. И мгновение спустя атакующие, возглавляемые бригадным генералом с саблей наголо, ворвались внутрь крепости и присоединились к людям Денни.
Афганцы сражались с беззаветной храбростью и яростью. К несчастью, им пришлось столкнуться с хорошо обученными европейскими войсками, прекрасно знающими современную тактику штурма, — и столкнуться впервые. Вскоре оборона начала ослабевать. «В неистовом отчаянии афганцы с саблями в руках бросались на атакующих из своих укрытий и орудовали кинжалами с ужасным эффектом, но сразу же натыкались на сокрушительный огонь британской пехоты… В отчаянных попытках пробежать через ворота некоторые бросались на горящие бревна и гибли от огня. Других закалывали штыками на земле. Кого-то преследовали, загоняли как бешеных собак в угол и пристреливали», — писал Кэй. Тех же, кому удавалось прорваться через ворота или перебраться через стену, снаружи добивала кавалерия. Скоро все было кончено, и на крепостных стенах взвились в триумфе полковые штандарты штурмовых отрядов и «Юнион Джек».
«Это была ошеломляющая победа британцев. Потери составили всего лишь 17 человек убитыми и 166 ранеными, из них 18 офицеров. Афганцы потеряли по меньшей мере 500 человек внутри, и еще больше перебила кавалерия Кина снаружи». В городе были обнаружены крупные запасы зерна, муки и других продовольственных товаров. Теперь надежда достичь Кабула стала вполне реальной, поскольку путь к столице Афганистана, лежащей всего в сотне километров к северу, оказался открытым.
Неожиданная и быстрая потеря Газни нанесла сокрушительный удар Дост-Мухаммеду. Посланная им на помощь осажденным пятитысячная афганская конница, выступившая под командованием его сына, повернула назад, чтобы избежать полного разгрома. Союзники Дост-Мухаммеда начали понемногу разбегаться, предпочитая наблюдать за развитием событий со стороны. 30 июля 1839 года Кин вновь выступил в поход, и неделю спустя, обнаружив на пути лишь несколько брошенных пушек, англичане достигли стен Кабула, где узнали, что Дост-Мухаммед бежал. Столица сдалась без единого выстрела.
И вот 7 августа 1839 года Шуджа, сопровождаемый Макнотоном, Кином и Бернсом, вступил в город. Шахский наряд сверкал драгоценными камнями, сбруя великолепного белого боевого коня — золотом. «Звон монет и блеск британских штыков вернули ему трон, который без этих сверкающих помощников он добывал бы долго и безуспешно», — отметил Кэй. Но восторженного приема, столь упорно предсказываемого Макнотоном, не последовало и на этот раз. «Все это больше походило на похоронную процессию, чем на въезд владыки в столицу вновь обретенного царства», — добавлял Кэй. Однако Пальмерстон был восхищен ловкостью Окленда и его умением «делать королей». «Славный успех Окленда в Афганистане устрашит всю Азию и облегчит нам все остальное», — писал он.
Поначалу лорд Окленд намеревался вывести британские войска, как только шах надежно закрепится на троне в окружении своих сановников и под защитой собственной армии. Однако теперь даже Макнотону стало ясно, что пока Дост-Мухаммед на свободе, говорить о безопасности нового режима не приходится. Для поимки свергнутого правителя был послан кавалерийский отряд Кина, одного из лучших командиров, но через месяц он вернулся в Кабул ни с чем, и все последующие поиски тоже оказались безрезультатными.
Тем временем английский гарнизон в Кабуле уже начал наслаждаться всеми прелестями повседневной гарнизонной жизни. Устраивались скачки, благодаря щедрости английских и индийских солдат процветала торговля на базарах, к некоторым офицерам стали переезжать из Индии семьи, привлеченные экзотикой горного района. Среди приехавших была и леди Макнотон, которая привезла с собой хрустальные канделябры, марочные вина, дорогие наряды и огромный штат слуг. Холостяк Александр Бернс завел себе целый гарем из молоденьких афганок, другие офицеры старались подражать ему в этом.
Генерал Кин, пожалованный королевой Викторией титулом барона Газнийского, с большей частью экспедиционного корпуса вернулся в Индию, но в Кабуле осталось достаточно войск, чтобы защитить английские коммуникации с ближайшей британской провинцией. Небольшие отряды разместились и в других городах — в Газни, Кандагаре, Джелалабаде и Кветте. Словом, Макнотон был вполне убежден, что с помощью британских штыков шах вполне сможет усидеть на троне. Однако генерал Кин не разделял подобного убеждения; он сказал возвращавшемуся в Индию лейтенанту Дюрану: «Не могу не поздравить вас с тем, что вы покидаете эту страну, ибо, попомните мои слова, недалек тот день, когда здесь разразится величайшая катастрофа…»
Но пока Англия ликовала!
Н. Я. Данилевский в третьей главе своей книги «Россия и Европа», задавшись вопросом «почему Европа враждебна России?», пишет: «Взгляните на карту, — говорил мне один иностранец, — разве мы можем не чувствовать, что Россия давит на нас своей массою, как нависшая туча, как какой-то грозный кошмар?» И далее сам Данилевский признает: «Да, ландкартное давление действительно существует». И это оказалось не простыми словами. Ведь именно от этого аргумента, как от наиболее зримого и отчетливого, отталкивались в своих книгах и сэр Роберт Вильсон, и Джон Мак-Нил. По мнению британцев, достаточно было лишь бросить простой взгляд на карту, чтобы увидеть, как нависает Россия над их сокровищем. И как бы кто ни предпочитал думать, ландкартный аргумент в глазах Европы и в самом деле казался весьма значительным.
«Что бы ни говорили нам сегодня историки, — пишет Хопкирк, — в то время русская угроза Индии представлялась вполне реальной; она казалась очевидной любому, бросившему взгляд на карту. Четыре столетия подряд Российская империя неуклонно расширялась со скоростью примерно пятьдесят пять квадратных миль в день или около двадцати тысяч квадратных миль в год. И если в начале XIX века Российскую и Британскую империи разделяло в Азии более двух тысяч миль, то к его концу это расстояние сократилось до нескольких сотен, а в отдельных районах Памира не превышало и двух десятков миль. Поэтому совсем не удивительна была у нас боязнь многих, что казаки уже готовы натянуть поводья своих лошадей, дабы и с Индией сделать то же самое».
Однако и среди англичан были весьма трезвые мыслители. Например, другой русофоб — Киннейр, в отличие от Вильсона, не был убежден, что русский царь планирует захват Индии: «Я подозреваю, что русские, вне всякого сомнения, не прочь расширить свою империю в этом направлении; но она уже и сейчас излишне громоздка, и очень может быть, что вскоре она развалится из-за своей неуправляемости». А лорд Солсбери, тоже сторонник наступательной политики, и вовсе не был поджигателем войны или паникером. Он как-то раз сказал одному ярому русофобу: «Много недоразумений проистекает от повсем