Да и сами бураны оказались более сильными и продолжительными, чем предполагал Перовский со своим штабом. Даже местные киргизы не могли припомнить таких снегопадов в начале зимы. Кормить верблюдов при таких снегопадах и промерзшей земле становилось все труднее, и скоро те начали погибать уже совсем с ужасающей быстротой. Если верблюд падал, он редко вставал вновь. Приходилось то и дело перекладывать груз с павших верблюдов на еще оставшихся, что сильно замедляло продвижение экспедиции и изматывало людей и животных.
Для костра и приготовления пищи каким-то образом нужно было отыскивать под снегом топливо для костров, состоявшее в основном из корней кустарников, выкапываемых из замерзшей земли. Чтобы расстелить войлок для палаток и соорудить коновязи для верблюдов и лошадей, на каждой стоянке приходилось расчищать от снега большие площадки. Солдаты получали возможность немного отдохнуть только к восьмидевяти часам вечера, а к двум-трем часам следующего утра они уже были обязаны встать и вновь двинуться в путь.
Ночуя в войлочных палатках, русские с головы до ног укрывались овчинными полушубками, чтобы не обморозиться, но и тогда дыхание и пот примораживали усы и волосы к меховым воротникам так, что по утрам «требовалось немало времени, чтобы они оттаяли». Тем не менее отряд мужественно продолжал продвигаться вперед. Из-за обильных снегопадов солдатам уже приходилось пробивать путь верблюдам и артиллерии, стоя по грудь в снегу. А снег продолжал идти, температура падала, и страдания все возрастали, беспощадно испытывая силу и стойкость духа русских. В таком холоде невозможно было ни постирать белье, ни умыться. Многие в течение всего похода не только не меняли белье, но даже не снимали верхней одежды. Повсюду кишели паразиты, тела покрывались грязной коркой. Начались болезни.
К концу января стало совершенно ясно, что экспедиция движется навстречу гибели. Уже на первой половине пути из двух тысяч семисот пятидесяти унтеров и рядовых в строю остались тысяча восемьсот пятьдесят шесть, из числа выбывших умерли двести тридцать шесть, и еще сотни оказались настолько слабыми, что не могли нести службу. Верблюды, от которых они так зависели, погибали уже по сто голов в день, погода все ухудшалась, а казачьи разъезды докладывали, что впереди снег еще глубже. Из-за обилия снега искать топливо и фураж становилось практически невозможно, и скорость движения снижалась до нескольких километров в день.
Перовский выехал из Эмбенского укрепления на другой день по выступлении последней колонны, т. е. 29 января 1840 года, и уже не верхом, а в теплом возке. Обогнав все колонны и осмотрев их, он теперь наконец сам убедился, что до Хивы отряду не дойти. Еще до выезда с Эмбы он писал министру иностранных дел: «Опасаюсь, что вынужден буду бросить понтоны, лодки, все повозки». Теперь он видел, что придется бросить не только все запасы, но и саму затею. Командиры колонн единодушно доказывали, что во избежание катастрофы не может быть и речи о продолжении похода, и, объехав войска, Перовский лишь убедился в их правоте.
Для всех наступил момент горького, а для самого генерала унизительного, разочарования. По чистому невезению поход пришелся на самую плохую зиму. В это время в обычные годы на Ак-Булаке в середине февраля появляется уже свежая трава. Но эта зима поражала даже местных степных жителей. Если бы отряд выступил немного раньше, он избежал бы самого пика морозов и благополучно добрался бы до богатых и защищенных хивинских оазисов. Тогда русские не только увидели бы врага, но и навязали ему сражение. Но этого не случилось…
Старая рана в грудь, полученная Перовским в турецкую войну в 1828 году, разболелась. Отозвался и тот удар огромным поленом в спину, который он получил во время бунта 14 декабря 1825 года на Сенатской площади. Силач, разгибавший подковы, стал хиреть. Лично убедившись в крайнем изнурении и людей, и верблюдов, с которыми если бы и можно было дойти до Хивы, то разве только для того, чтобы попасться еле живыми в руки неприятеля, — Перовский решился наконец отказаться от дальнейшего похода. С тяжелым сердцем подписал он следующий приказ:
«Товарищи! Скоро три месяца, как выступили мы по повелению Государя Императора в поход с упованием на Бога и с твердою решимостью исполнить царскую волю. Почти три месяца сряду боролись мы с неимоверными трудностями, одолевая препятствия, которые встречаем в необычайно жестокую зиму от буранов и непроходимых, небывалых здесь снегов, заваливших путь наш и все корма. Нам не было даже отрады встретить неприятеля, если не упоминать о стычке, показавшей все ничтожество его. Не взирая на все перенесенные труды, люди свежи и бодры, лошади сыты, запасы наши обильны; одно только нам изменило: значительная часть верблюдов наших уже погибла, остальные обессилели, и мы лишены всякой возможности поднять необходимое для остальной части пути продовольствие. Как ни больно отказаться от ожидавшей нас победы, но мы должны возвратиться на сей раз к своим пределам. Там будем ждать новых повелений Государя Императора; в другой раз будем счастливее. Мне утешительно благодарить вас всех за неутомимое усердие, готовность и добрую волю каждого при всех перенесенных трудностях. Всемило-стивейший Государь и Отец наш узнает обо всем».
Отряды стали готовиться к обратному пути.
Из письма Перовского А. Я. Булгакову от 16 февраля 1840 года:
«Акбулак, 650 верст за Оренбургом…
…имея нужду самого себя утешить в нынешнем моем бедствии, я пишу несколько слов к Вам, моему приятелю. Поход не удался вполне… Мы прошли самую трудную половину дороги, и тем не менее я поставлен в необходимость идти назад и отказаться от победы, от более чем вероятного успеха. Верблюды наши не одарены нравственною силой, которая нас поддерживает до крайних пределов возможности; они чрезвычайно отощали, половина их погибла, остальные окончательно не могут выносить вьюка…
Словом, когда мы добрались сюда, сделалось до крайности очевидным, что если мы удалимся от нашего запасного склада еще на несколько переходов, то очутимся в одинаковой невозможности идти вперед и возвращаться назад…
Я не в состоянии передать Вам, что я испытываю и что испытал, подписывая приказ об отступлении. Что можно было предвидеть и припасти для усиленного похода, все было сделано; все лишения перенесены бодро, все препятствия преодолены, и тем не менее поход не удался по обстоятельствам, от которых мог избавить нас один только Бог. Нет такого древнего старика в здешних степях, который помнил бы подобную зиму.
Места, по которым пройти стоило нам такого труда и на которых не только трава, но и кустарник занесены снегом, обыкновенно, в теперешнюю годовую пору, служат убежищем многочисленным аулам: они перекочевывают сюда ради пищи своему скоту… А мы, напротив, не находили здесь ни малейшей травки нашим верблюдам и в продолжение почти целого месяца — ни хворостинки для топлива.
… Предвижу суждения, которым подвергаюсь. Чтобы извинить, чтобы оправдать неудачу, необходима жертва, и этою жертвой мне нельзя не быть. Смиренно преклоняю голову и не стану противоречить толкам… Пусть меня подвергнут следствию и осудят, лишь бы не бросили самого дела…
Таких двух зим, какая выпала мне на долю, не бывает два раза в течение 50 лет, а поход не удался единственно вследствие сильной стужи. Не следует тревожиться и денежною тратою. Деньги, которые ушли на несчастный поход, мною предпринятый, возвратились бы правительству сторицею, если бы он удался. Тут надобно действовать по-английски, тем паче что имеется в виду противодействовать именно англичанам. У них денежный вопрос никогда не служит помехою, и от этого они везде успевают, что бы ни предприняли. У них расчет ведется на столетие, а мы соображаем дневную затрату. Разница несметная!..
Письмо мое беспорядочно. Мысли стынут заодно с чернилами. Через каждые два-три слова грею перо на свечке. Простите. Ермолов был прав: „это понтировка в банк"; но играющий еще не должен считать себя в проигрыше, когда первая карта убита…»
Теперь Перовскому предстояло вывести войска из этой снежной ловушки с наименьшими потерями в живой силе. Говорить о престиже уже не приходилось: второй раз за последние сто с лишним лет военный поход русских на Хиву заканчивался поражением и унижением. Накануне приказа, донося об отступлении военному министру, Перовский писал: «Рассудив, что как в военном, так и в политическом отношениях лучше быть побежденным стихией, чем потерять отряд, не нанеся даже никакого вреда неприятелю, что, жертвуя отрядом, пользы ожидать от этого не должно никакой, я с горестным и сокрушенным сердцем вынужден решиться к отступлению.
Ваше сиятельство, смею надеяться, войдете в положение мое, крайне отчаянное; я вижу ясно перед собою все последствия этого, на сей раз неудачного предприятия; подвергаю себя безропотно неудовольствию Государя Императора, если в чем-либо буду обвинен, но я не нахожу средств преодолеть враждебных отношений стихии…»
Император Николай I собственноручно написал на донесении: «Жаль… очень жаль, — но покориться воле Божией должно, и безропотно».
Обратный путь колонн был несколько успешнее: протоптанные при движении к Ак-Булаку тропы не были еще совсем занесены снегом, верблюдам легче было идти, и этот путь совершен был в десять дней. Притом верблюдов поддерживали на пути мукой, сухарями и овсом, которые все равно приходилось бы бросать на пути. Пришлось также употребить на топливо последние разборные лодки, настилку понтонов, веревки, канаты и проч. Только 21 февраля отряд перенес необычайно сильный буран.
Весь март и апрель люди и верблюды упорно продолжали путь, и лишь к маю, почти пять месяцев спустя после едва ли не триумфального выхода, последняя из колонн с трудом добралась до Оренбурга. Только тут катастрофа стала окончательно очевидной. Из пяти тысяч двухсот солдат и офицеров погибли более тысячи человек. Из девяти тысяч четырехсот верблюдов, сопровождавших войско в начале похода, живыми вернулись менее полутора тысяч.