Сорокапятилетний генерал Перовский вступил в Оренбург 13 апреля совершенно седым.
Вот таким оказалось в реальности расстояние, которое на мелких английских картах накрывалось толщиной одного пальца. Ландкартный аргумент обернулся для нас второй хивинской трагедией. Никого из русских рабов не освободили, туркестанские бандиты остались безнаказанными, хан, которого планировалось свергнуть, все так же прочно восседал на своем троне. При этом на глазах всего мира за Амударьей англичане успешно и с большим профессионализмом провели весьма схожую операцию. Это не могло не вызвать у нас досады, особенно, если учитывать, что военная кампания России на Кавказе, и это ни для кого не являлось секретом, также была весьма далека от успеха.
Англичане торжествовали: им удалось одержать несколько дипломатических побед, заставив отозвать Симонича, расстроить союз России с Персией и ссадить с престола нового друга России, афганского эмира Дост-Мухаммеда! Но верхом торжества было то, что именно в то время, когда русские войска бесславно гибли в снегах киргизских степей и отступали с полдороги, — английские войска наслаждались всеми благами цивилизации на зимних квартирах в завоеванном Афганистане! Престиж России пал. Престиж Англии возрос до зенита. Когда-то выгнанный из Кабула Бернс теперь жил там как восточный набоб. Излишне говорить о том, как ликовала при известии об этой тройной неудаче антирусская пресса в Британии и в Европе.
Санкт-петербургские же газеты со своей стороны, стараясь оправдать хивинскую авантюру, укоряли иностранную прессу за ее позицию и обвиняли издателей в лицемерии. Пресса писала, что англичане оккупировали всю Индию, большую часть Бирмы, мыс Доброй Надежды, Гибралтар, Мальту, а теперь и Афганистан на гораздо меньших основаниях, что французы аннексировали весь Алжир под сомнительным предлогом оскорбления французского консула его мусульманским правителем. «Вина алжирского бея совершенно незначительна по сравнению с виной хивинских ханов. В течение многих лет они испытывали терпение России своим предательством, оскорбительными поступками, грабежами и содержанием в неволе и рабстве тысяч подданных русского царя», — утверждал официальный отчет о походе в Хиву. Относительно же неудачи самого похода авторы отчета выражали надежду, что он, в конце концов, продемонстрирует всему миру «всю трудность идеи завоевания этого региона» и раз и навсегда положит конец «превратным толкованиям» русской политики на Востоке.
Однако никто не хочет видеть того, чего видеть не хочет.
К тому времени взаимные подозрения и непонимание зашли уже слишком далеко. Относительно же этого похода лишь немногие в Индии и Великобритании готовы были согласиться, что к такому опрометчивому шагу Санкт-Петербург в значительной степени подтолкнуло вторжение Великобритании в Афганистан. Антирусская пропаганда была в полном разгаре. Британские путешественники, возвращавшиеся из России, утверждали, что Николай I совершенно явно стремится к мировому господству. Роберт Бреммер в опубликованной в 1839 году книге «Путешествия в глубь России» открыто предупреждал, что царь лишь выжидает подходящего момента для удара. «Можно даже не сомневаться в том, что он сделает это, едва только удастся прибрать к рукам Польшу, победить черкесов и успокоить раздоры внутри страны», — заявлял он. Другой британский корреспондент, Томас Райке, в 1839 году тоже стремился привлечь внимание к угрозе быстро растущей военной и политической мощи России и даже предсказывал скорую войну между Россией и Британией.
Никакого отпора подобным взглядам в Британии не давалось. Известный французский путешественник маркиз де Кюстин, посетивший Россию в том же злосчастном 1839 году, вернулся с аналогичными предчувствиями относительно намерений Санкт-Петербурга.
В своей книге «Россия в 1839 году», которую еще и сегодня цитируют на Западе, он писал: «Честолюбие неудержимое, безграничное, такое честолюбие, какое может зародиться только в душе угнетенного и питаться только несчастием целой нации, бродит в сердце русского народа. Эта нация, по существу завоевательная, жадная вследствие лишений, заранее искупает унизительным подчинением на родине надежду на тираническое господство над чужими…
Россия видит в Европе добычу, которая рано или поздно достанется ей, благодаря нашим раздорам… „Европа, — говорят в Петербурге, — вступает на путь, по которому шла Польша; она ослабляет себя пустым либерализмом, тогда как мы остаемся мощными именно потому, что мы не свободны; потерпим под игом, — мы заставим других поплатиться за наш позор…“
План, разоблаченный мною, может представиться химерическим рассеянному взору; его признает истинным всякий, кто вникал в ход европейских дел и секреты кабинетов за последние двадцать лет».
Такое же чувство обреченности во многом разделяла и британская пресса. «Таймс» в статье, написанной незадолго до краха хивинского похода, заявляла: «Русские едва ли уже не захватили почти все северные государства Средней Азии… Они владеют значительной частью той внутренней торговли, которая некогда придала Самарканду, а ныне Бухаре важнейшее коммерческое значение, и… преодолев обширные участки ужасной пустыни, они готовятся, если еще не готовы… бросить свои вооруженные орды на наиболее плодородные районы Индустана». Газета обвиняла Пальмерстона в том, что, своевременно не дав твердого отпора подобным замыслам, он тем самым поощрял их.
Впрочем, несмотря на треволнения и нападки, все верили, что в случае неизбежного столкновения британская армия все равно победит. Весть о том, что русские потерпели серьезную неудачу в попытке захватить Хиву и вынуждены вернуться к тому, с чего начинали, прессу ничуть не успокоили. Несмотря на настойчивые уверения Санкт-Петербурга в том, что Россия не собирается повторять поход и в любом случае после достижения поставленных целей войска были бы выведены, никто в Британии уже не сомневался в неизбежности новой и значительно большей экспедиции, которая выступит в поход в более удачное время года.
Влился в ряды русофобов и прежде славившийся сдержанностью влиятельный журнал «Форейн Куотерли Ревю»; теперь он тоже предупреждал читателей о «чрезвычайной опасности» Санкт-Петербурга, и не только для Азии, но и для Европы. «Безмолвное и тем еще более страшное распространение России во всех направлениях, — заявлял он, — теперь вполне очевидно, и мы не знаем ни одной европейской или азиатской державы, в которую она не замышляла бы вторгнуться. Бедная Турция уже едва ли не является ее собственностью, так же как и Греция. Черкесия еще держится, но скоро и она, если ей не помочь, разделит судьбу Польши. Персия уже покорена, очевидно, следующими на очереди стоят Индия и Китай. Пруссии и Австрии тоже следует смотреть в оба, и даже Франция находится под пристальным вниманием России, с надеждой ожидающей конвульсий непопулярной Орлеанской династии, дабы протолкнуть своего кандидата на трон, кого-нибудь вроде принца Луи Наполеона».
Итак, что там ландкартный аргумент. Каким-то загадочным образом даже неудачи России вызывали в Европе лишь еще большие опасения…
Новый Шекспир
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
Несмотря на неудачный исход Хивинской экспедиции, она все же принесла кое-какие плоды, и дело здесь не только в произведенном ей на хивинского владыку впечатлении. Хан Аллакул начал всерьез помышлять о средствах умилостивить Россию. К этому его побудило множество причин, немаловажной из которых было прекращение прямых торговых сношений с Россией, в результате задержания в 1836 году в Оренбурге хивинских купцов, возвращавшихся с Нижегородской (Макарьевской) ярмарки. Это явилось ответной мерой оренбургского генерал-губернатора Перовского на постоянные грабежи и нападения хивинцев на мирное население приграничных районов. Прекращение прямых торговых сношений с Россией вынуждало хивинцев прибегать к посредству бухарских и кокандских купцов. В результате такой практики русские товары доставались хивинцам через Бухару почти по удвоенной цене, а хивинские — подешевели почти вдвое. Однако непосредственным толчком к началу подобного примирения стало известие о полном разгроме высланного навстречу русской экспедиции отряда. Для выяснения возможных путей примирения с Россией хан велел привести к себе содержавшегося, как пленник, в тюрьме, захваченного киргизами корнета Айтова. Теперь он принял его как гостя и стал советоваться с ним о способах примирения с Россией. В это время несчастная экспедиция на своем обратном пути застряла на Эмбе, чтобы сплавить по воде больных, дать поправиться измученным, съесть запасы и набрать еще верблюдов для обратного движения. Хивинцы же думали, что русский отряд просто набирается сил и, выждав погоду, не сегодня завтра вновь двинется на Хиву.
Однако Айтов стал успокаивать хана, убеждая его в милосердии русского императора и в умеренности русских требований, главными из которых были — отпустить всех русских рабов и более не тревожить мирных границ России разбойничьими набегами. По всей видимости, вняв доводам корнета, хан Аллакул еще в апреле пообещал выполнить эти, в сущности справедливые, требования, для чего собирался вступить с русской стороной в прямые переговоры. Вероятно, еще более склоняли его в пользу именно такого решения появившиеся вскоре британские агенты.
Дело в том, что едва только англичане узнали о готовящемся в России новом походе на Хиву, они сразу же стали предпринимать все возможное, чтобы не допустить перехода Хивы в руки русских. Прибывший в конце января 1840 года из Герата британец Джеймс Эбботт также принялся убеждать хана в необходимости освободить всех русских рабов. Сменив по прибытии в ханство мусульманский наряд на форму британского офицера, капитан Эбботт проследовал через главные ворота Хивы и сразу же обнаружил, что по городу вовсю гуляют слухи о цели его прибытия. Он не знал, что захваченный 20 января русский корнет Айтов уже находился в плену у хана. Соответственно, судя по существованию к моменту прибытия капитана слухов о его миссии, разговор Айтова с ханом о необходимости освобождения рабов уже состоялся. Тем более что подозрительные хивинцы принимали Эбботта поначалу именно за русского шпиона, не веря в то, что он англичанин.