В конце концов сочли за лучшее направить к Бала Хиссару пехотную бригаду и только после консультации с Шуджей решить, что делать. Около крепости выяснилось, что шах уже отправил в город отряд сарбазов во главе со своим сыном Фетх Джаном и визирем Осман-ханом с приказом разогнать мятежников и спасти Бернса. Шах настаивал, что его гвардейцев для этих целей вполне достаточно, и не разрешил англичанам вмешиваться.
Тем временем положение все еще пытавшегося перекричать обезумевшую толпу Бернса становилось все более критическим. К нему на балкон вышли еще два офицера — его заместитель майор Уильям Броудфут и офицер индийской армии, Чарльз Бернс, приехавший в Кабул на встречу со старшим братом. Кэй впоследствии писал: «Становилось очевидным, что без применения силы одними уговорами и полумерами ничего уже не добиться. Возбуждение афганцев все возрастало. Небольшая кучка мятежников превратилась в огромную озлобленную толпу. Казначейство шаха застило всем глаза, и сотни кабульцев, даже тех, кто не испытывал до тех пор особой враждебности к британцам, устремились к месту, где хранились сокровища, способные мигом решить проблемы их полуголодного существования». Несмотря на растущую ярость толпы, Бернс, уверенный в скором появлении помощи, все еще удерживал сипаев от применения оружия.
Но вот несколько наиболее рьяных мятежников подожгли конюшни и вновь присоединились к толпе, вскоре после чего из толпы раздался выстрел. Майор Броудфут схватился за грудь и упал. Его поспешно втащили в дом, где сразу же убедились в том, что он мертв. Бернс вернулся на балкон и, пытаясь в последний раз спасти ситуацию, пообещал толпе, если она сейчас же разойдется, раздать крупную сумму денег. Однако было уже поздно, толпа поняла, что английское золото очень скоро достанется ей и так. Бернс, исчерпав все свои возможности, но так и не видя приближающейся помощи, вероятно решив, что гонец не дошел до цели и помощи ждать нечего, приказал сипаям стрелять в толпу. Но его решение запоздало. Дом уже горел, и бушующая толпа ринулась ко входу, не обращая внимания ни на пожар, ни на стрельбу. Бернс с братом поняли, что настал их последний час, и Чарльз решил прорываться.
Мохан Лал, чьи предупреждения Бернс проигнорировал, сидел на крыше соседнего дома и в ужасе наблюдал за происходящим. Он уже ничем не мог никому помочь. «Лейтенант Чарльз Бернс спустился в сад и там застрелил человек шесть, прежде чем его самого разорвали на куски», — записал он впоследствии. Как погиб сам сэр Александр, он не видел, поскольку часть толпы как раз рванулась к дому, на крыше которого он находился, и Мохан Лал был вынужден бежать. Существует версия, что Мохан Лал попытался выбраться из дома через сад, но его схватили и опознали. За него, однако, вступился Мухаммед Заман-хан и спрятал в своем гареме неподалеку.
Также существует несколько версий смерти Бернса, впрочем, ни одна из них не подтверждена показаниями надежных свидетелей. Одни рассказывали, что Бернс вышел к толпе с черной повязкой на глазах, чтобы не видеть, от кого последуют удары, и через несколько секунд был «разорван разъяренной толпой на куски». Другие говорили, что в дом проник некий предатель и на Коране поклялся, что, если Бернс переоденется в афганскую одежду, он проведет его через толпу. Понимая, что терять нечего, Бернс согласился, но, как только он вышел из дома, афганец торжествующе закричал: «Братья, вот Искандер Бернс!» И разъяренная толпа изрубила его на куски длинными афганскими кинжалами.
Согласно другой версии, слуги Бернса предложили ему пронести его через толпу, завернув в кошму, словно таща награбленное, как в ту ночь делали многие, но Бернс отказался. «Один из его старых друзей остался верен ему до конца, — как утверждает Кэй, — когда толпа бросилась грабить казначейство, человек по имени Наиб Шериф подобрал искалеченные тела Бернса и его брата и захоронил обоих в почерневшем от дыма саду». Майору Броудфуту не повезло и тут: «городские псы растащили его останки», — отметил Кэй.
Трагедия произошла всего в получасе обычного марш-броска от казарм, где находились четыре с половиной тысячи английских и индийских солдат, а до Бала Хиссара, где ждал приказа выделенный для помощи Бернсу и его товарищам отряд, было и того менее. Невозможно было не слышать шум и стрельбу, но по невыясненным доселе причинам приказа так и не последовало. В конце концов посланный на помощь английский отряд лишь прикрыл беспорядочное отступление гвардейцев Шуджи, обращенных разъяренной толпой в бегство. Однако не следует думать, что можно было легко предотвратить эту трагедию. Как записал в дневнике один молодой офицер, «если утром для подавления мятежа хватило бы трехсот человек, то к вечеру уже было недостаточно и трех тысяч».
Но этим трагедия не закончилась.
Весть о постигшей сэра Александра Бернса и его товарищей ужасной трагедии, не говоря уже о гибели примерно тридцати сипаев и слуг, всколыхнула в английском гарнизоне волну ужаса. Тем временем ободренная бездействием англичан толпа продолжала свои бесчинства: жгла дома, грабила магазины, убивала всех, кого подозревала в сотрудничестве с британцами. Впрочем, пока то и дело в шуме и реве огня раздавались испуганные крики: «Идут… идут!» — мятежники явно опасались быстрого и решительного возмездия. Впоследствии стало известно, что зачинщики мятежа даже держали под седлами коней, чтобы в случае чего успеть спастись, но в штабах Макнотона и Элфинстона все еще продолжали колебаться, упуская более чем драгоценное время. Британцев не подвигли к активным действиям даже сообщения о том, что в старом городе, надеясь избежать ярости толпы, еще скрываются некоторые офицеры.
Наконец, даже Макнотон понял, что происходит нечто более серьезное, чем простой разгул вышедшей из-под контроля толпы. Тысячи афганцев в городе и в округе, откуда тоже поступали тревожные сообщения, выступили практически в одночасье. Мятеж явно кем-то управлялся. Пошли даже слухи о том, что к священной войне против англичан призывает сам Шуджа, и скоро действительно перехватили послания, скрепленные его личной печатью. На какое-то время впавшие в панику англичане поверили в подлинность этих писем и в то, что шах ведет двойную игру. Но довольно быстро обнаружилось, что письма — всего лишь преднамеренно распространенная заговорщиками подделка. Однако одновременно с этим стало ясно и то, что положение самого шаха не менее шатко, чем положение его покровителей.
Двести человек из его гвардейцев, попытавшихся оказать сопротивление, были перебиты, остальные, побросав оружие, в беспорядке бежали под защиту стен Бала Хиссара. Унизительное поражение тех, кто должен был его защищать, повергло афганского правителя в «жалкое состояние уныния и тревоги», — писал Кэй. Англичане также весьма обеспокоились столь неожиданным и драматическим поворотом событий. «Ужасная истина вдруг обрушилась на нас, во всем афганском народе у нас не оказалось ни единого друга», — записал в своем дневнике один офицер. Веселой жизни, которой столь долго наслаждался гарнизон, пришел конец. В незаконченном отчете, найденном после его смерти, Макнотон пытался оправдать свою неспособность предвидеть приближавшуюся бурю. «Меня сочтут виновным в том, что я не сумел предсказать наступление шторма. На это могу ответить лишь то, что ничего не заподозрили и другие, имевшие гораздо больше возможностей наблюдать настроения людей». Ни словом не упомянув о Роулинсоне и Поттинджере, чьи предупреждения он проигнорировал, главную вину Макнотон попытался свалить на Бернса — мертвый возразить уже не мог.
Неблагоприятно сказались на развитии событий и перемены в самой Англии. В августе того года правительство тори во главе с сэром Робертом Пилем сменило администрацию вигов Мельбурна и немедленно приступило к строгой экономии средств. Содержание войск в Афганистане стоило больших денег, и предполагалось, что режим шаха Шуджи-уль-Мулька теперь должен стоять на собственных ногах, тем более что русской угрозы более не было. Поэтому чиновники решили, что по мере укрепления сил Шуджи английское военное присутствие в Афганистане, в отличие от политического, должно постепенно сокращаться. Для начала Макнотону велели прекратить щедрые выплаты племенам, контролирующим пути сообщения между Кабулом и британской частью Индии, что обернулось фатальным исходом: прежде нейтральные племена стали первыми, кто присоединился к восстанию.
И вот англичане, оказавшиеся под угрозой нападения плохо вооруженных и пока еще плохо организованных мятежников, начали готовиться к осаде. Только теперь они поняли, какое безумие совершили, оставив Бала Хиссар. Нынешний лагерь для обороны оказался крайне неудобен: болотистая низина, со всех сторон окруженная холмами, а на них сплошные сады, затруднявшие наблюдение и позволявшие атакующим укрываться от огня защитников. Кроме того, многочисленные ирригационные каналы садов обеспечивали нападавшим превосходные траншеи. Английские же позиции окружал земляной вал высотой всего в половину человеческого роста — защита недостаточная от артиллерии или снайперов. Инженеры Макнотона предупреждали его об этом еще до оставления Бала Хиссара, но, в отличие от большинства профессионалов Большой игры, наместник не обладал достойным военным опытом, а главное, не допускал даже мысли ни о каких непредвиденных обстоятельствах. Он не слушал ничьих советов — и в результате четыре с половиной тысячи английских и индийских солдат с двенадцатью тысячами гражданских лиц, в числе которых было около трех дюжин английских жен, детей и нянек, оказались осажденными в «загоне для овец в открытом поле», согласно определению Кэя.
Впрочем, если бы Макнотон и Элфинстон при первых же признаках опасности действовали решительно и быстро, англичанам хватило бы времени перевести весь гарнизон в Бала Хиссар, под защиту его высоких стен. Но они опоздали, и выполнение этой операции сделалось невозможным. Тогда Макнотон попытался найти какой-нибудь другой выход из патовой ситуации, в которой неожиданно оказался. Он попытался подкупить афганских лидеров, используя ловкого Мохан Лала как посредника, надеясь найти спасение в соперничестве политических групп и племен. В результате в руки толпы перешло огромное количество золота из казначейства Макнотона, не дав практически никакого результата. Как писал Кэй: «Нужно было удовлетворить слишком много аппетитов, и примирить слишком много противоречивых интересов. К тому же, движение стало уже настолько мощным, что его теперь было не унять и мешком золота. Звон монет уже не мог заглушить крики возмущенных и разгневанных людей».