— Всего двадцать, мадмуазель. Один руководит, остальные подчиняются…»
Есть какое-то необоримое обаяние в том, чтобы принадлежать к некой тайной организации, деятельность которой каждое мгновение балансирует на грани жизни и смерти. Каждый игрок выступает самостоятельно, и страна, от имени которой он выступает, в случае неудачи может легко отречься от своего резидента ради своих таинственных государственных интересов, заявив, что он действовал на свой страх и риск, а не по заданию сверху.
Однако в деятельности всяческих тайных обществ есть и другие «заманчивые» стороны. Тот же Киплинг писал: «Тайное ведомство обладает тем преимуществом, что от него не требуют надоедливой отчетности. Само собой разумеется, ведомству дают до смешного мизерные ассигнования, но фондами его распоряжаются несколько человек, которые не обязаны ссылаться на оправдательные документы или представлять отчеты с перечислением расходных статей…» Подобная практика наводит на мысль, что далеко не все участники этих игр столь «наивны» и бескорыстны. Кое-кто там наверху совсем не играет.
И, быть может, именно потому, что русские «игроки» именно не играли на бескрайних азиатских пространствах, а занимались настоящим серьезным государственным делом, они и оказывались порой счастливее своих английских коллег. Ныне уже известно, что в бескрайних азиатских просторах английских «спортсменов» погибло гораздо больше, чем русских исследователей. Сам «отец» этого термина Артур Конолли был вместе со своим другом полковником Чарльзом Стоддартом обезглавлен в Бухаре в июне 1842 года, в то время как посланный генералом Ермоловым в 1819 году в гораздо более опасную, чем Бухара, Хиву поручик Муравьев счастливо вернулся обратно, успешно выполнив свое задание. Впоследствии Муравьев, не увлекшийся детским азартом игры и не стремившийся специально испытывать судьбу ради острых ощущений, сделал хорошую карьеру, став генералом и наместником Кавказа. Да и Виткевич застрелился, благополучно вернувшись на родину, скорее всего, именно потому, что он не играл, а работал всерьез. Дипломатия же наша, поддавшись английскому азарту, похоже, и в самом деле стала играть, действуя совсем не в духе русского характера, — и проиграла — к величайшей горечи своих самоотверженных и старательных подданных, добросовестно выполнявших свою работу.
Быть может, в этом английском отношении к опасности и действительно есть какая-то своеобразная прелесть, однако, если мы обратимся к другому произведению, к роману Уилки Коллинза «Лунный камень», в котором идет речь о событиях середины XIX века, то мы увидим во всем этом лишь еще одно подтверждение не столько доблести, сколько своеобразной бравады.
«Главным лицом среди гостей, приглашенных к обеду, оказался мистер Мертуэт. Когда он вернулся в Англию после всех своих странствований, общество очень заинтересовалось этим путешественником как человеком, прошедшим через множество опасных приключений и избавившимся от них как бы для того, чтобы рассказывать о них. Теперь он объявил, что намерен снова вернуться на арену этих подвигов и проникнуть в области, совершенно еще не изведанные. Такое великолепное равнодушие к опасностям, которым он готов был вторично подвергнуть свою жизнь, подняло ослабевший было интерес к культу этого героя. Теория вероятностей была явно против возможности нового спасения для него. Не каждый день удается нам встречаться за обедом с замечательным человеком и чувствовать, что скоро вы услышите известие о его убийстве».
Конечно же, такой отчаянный смельчак вызывает невольное уважение у всех, кто с ним сталкивается. Но при более пристальном взгляде он оказывается не кем иным, как самым настоящим лермонтовским фаталистом — равнодушным к опасности азартным игроком. Он действительно вызывает невольное уважение, но признак созвучного фатализму фанатизма вызывает желание держаться от него подальше, как от чумного. И дело здесь, возможно, в том, что за этим «равнодушием к опасности» чаще всего скрывается равнодушие вообще. И отсутствие истинной веры. Вот что говорит один из героев Киплинга, ловкий и удачливый участник Большой игры: «Все эти веры — все равно, что лошади. Мудрый человек знает, что лошадь — хорошая скотина, из каждой можно извлечь пользу… Ясное дело, что катхлаварская кобыла, оторванная от песков ее родины и приведенная в западный Бенгал, захромает; даже балхский жеребец (а нет лошадей лучше балхских, не будь у них только плечи такие широкие) никуда не будет годиться в великих северных пустынях рядом с верблюдами-снегоходами, которых я видел. Поэтому в сердце своем я говорю, что все веры подобны лошадям. Каждая годится для своей родины…» Руководствуясь именно такими принципами, и действовали англичане, как на «шахматном поле» Большой игры, так и в Большой политике. Это порой давало право английскому аристократу легко нарушать слово джентльмена, оправдывая все интересами дела и государства. Более того, стоит ли особенно переживать там, где дело касается простой игры, да еще и с людьми низшей расы!
Поначалу большинство британских участников этой тайной борьбы были профессионалами: офицерами индийской армии или политическими агентами, которых посылали их калькуттские начальники для сбора информации любого рода. Одни из них действовали маскируясь, другие — не снимая формы. Кроме них, у Англии хватало и не менее бесстрашных любителей, часто независимых путешественников, пожелавших поиграть в то, что некоторые называли еще и «турниром теней». Но было немало районов, считавшихся чересчур опасными или просто засекреченными, и появление там европейцев, особенно скрывавшихся под чужой личиной, являлось не только крайне нежелательным, но и смертельно опасным. Поэтому англичане стали обучать секретным методам разведки индийских горцев, обладавших умом и недюжинной физической силой, а затем перебрасывать их через границу под видом мусульманских проповедников или буддийских паломников. И эти миссионеры нередко с большим риском для жизни старательно наносили на карты тысячи квадратных миль прежде не обследованных территорий. Русские же, со своей стороны, в подобных ситуациях использовали монгольских буддистов.
Идея использования туземных исследователей для негласного обследования спорных или находящихся вне зон упорядоченного правления регионов за границами Индии формально возникла как следствие строгого запрета вице-короля рисковать там английскими офицерами. Из-за этого Служба Индии, которая обеспечивала власти картами всего субконтинента и прилегающих регионов, оказалась в большом затруднении, когда началось картографирование Северного Афганистана, Туркестана и Тибета. Вот тогда работавший на Службу молодой офицер, капитан королевских инженерных войск Томас Монтгомери, наткнулся на блестящее решение. «Почему бы, — спросил он начальство, — нам не провести изыскания в этих запретных районах с помощью специально обученных туземных исследователей? Разоблачить их гораздо труднее, чем европейцев; как бы хорошо последние ни маскировались, их все равно опытный глаз отличит от азиатов. К тому же, при разоблачении туземца у британских властей будет меньше политических проблем, чем если на месте преступления за картографированием каких-то особо чувствительных и опасных районов поймают британских офицеров».
Начальство, естественно, сразу же согласилось с доводами Монтгомери. Во-первых, из-за бережного отношения к жизни британских подданных, во-вторых, из-за желания не иметь политических проблем; ибо, хотя разоблаченный агент, даже если он туземец, все равно «засвечивает» своего хозяина, это все-таки создает и в самом деле меньше проблем. Но, на мой взгляд, есть здесь и еще одна составляющая — необходимость в работе агента той самой беспринципности, о которой я только что говорил. Тонкая аристократическая натура британского джентльмена не могла втайне не страдать от ощущения некоторого дискомфорта при исполнении определенных обязанностей. Только сто лет спустя, уже в середине XX века, крупнейший английский исследователь феномена лжи Пол Экман смог найти точное выражение этому ощущению — всякий резидент фактически является «профессиональным предателем».
Так или иначе, в середине XIX века в Большую игру были вовлечены так называемые пандиты, что в переводе с санскрита означает ‘ученые’. В Индии это элитная группа избранных и высокоученых индуистов, известных как учителя. Кандидатов в пандиты тщательно отбирали из горцев, обращая внимание прежде всего на исключительный интеллект и изобретательность. Поскольку разоблачение или даже подозрение грозило им не только немедленной смертью, но и возможными политическими проблемами их хозяевам, само их существование и деятельность строго засекречивались. Даже в стенах Службы Индии они были известны просто под номерами или условными кличками, криптонимами. В серовато-коричневом здании штаба Службы в городке Дехрадуне, расположенном в предгорьях Гималаев, их обучением занимался лично Монтгомери. Некоторые из разработанных способным британским капитаном методов и специальное оборудование свидетельствовали о его чрезвычайной изобретательности.
Сначала Монтгомери с помощью системы тренировок обучал своих людей поддерживать постоянный темп движения, который оставался неизменным вне зависимости от того, преодолевался ли подъем, крутой спуск или передвижение происходило по равнине. Затем он преподавал им способы точной, но осторожной фиксации числа мерных отрезков, пройденных за день. Это позволяло, не возбуждая подозрений, с замечательной точностью измерять огромные расстояния. Пандиты часто путешествовали под видом буддистских паломников, которым регулярно дозволялось посещать святые участки древнего Великого Шелкового пути. Каждый буддист нес четки, состоявшие из ста восьми бусинок, чтобы пересчитывать свои молитвы, а также маленькие деревянные и металлические молитвенные колеса, которые по пути вращал. Обе эти принадлежности Монтгомери модернизировал в своих интересах. Из четок он удалил восемь бусинок — не так много, чтобы это было заметно, зато осталось мате