— А жить на что мы будем, такие благородные? — фыркнул он. — Мое дело — разбойничать. Такая профессия. Заруби себе на носу!
— Да уж, — всхлипнула она, — теперь я понимаю, что это значит. Больше я с тобой не пойду, сам занимайся своей профессией.
У меня от нее сердце разрывается. А еще не люблю я иметь дело с полицией.
— Сегодня ты засветилась.
— По твоей вине! Без тебя я бы никогда не решилась украсть ни печную дверцу, ни ключи от школы!
— Но идея-то твоя. Или будешь отпираться?
Олли остановилась и заплакала.
— Этого еще не хватало, — вздохнул он. — Так мы вообще не сдвинемся с места. Хочешь угодить полиции прямо в лапы?
Он свалил печную дверцу на кусты черники, посадил на нее хнычущую Олли, поднял дверцу над головой и быстро зашагал к дому.
Когда они пришли в пещеру, солнце высоко стояло над лесом. Олли спрыгнула с дверцы, дверца загромыхала по полу, Грабш повалился на сено. Олли растянулась с ним рядом. Голод у обоих притупился: у Грабша — от злости, у Олли — от страха и огорчения. Они старались заснуть, но сон не приходил. Они отвернулись друг от друга и стали думать и вздыхать по очереди, так громко, что летучие мыши над ними вздрагивали. Олли то и дело поднимала голову и испуганно прислушивалась: не идет ли кто?
Наконец, ближе к обеду, когда комары стайками заклубились у входа в пещеру, она услышала, как муж захрапел. Звук был отвратительный. Слышать его не хотелось.
Поэтому она встала и пошла хозяйничать у очага. Надо приготовить хоть что-нибудь! Наверно, какие-то припасы остались. Она бросила сердитый взгляд на разбойника, развалившегося в куче сена. Вот лежит он, ее муж Грабш, грабящий маленьких подмастерьев, которые не могут за себя постоять! Человек, который втягивает в неприятности безвинных, порядочных людей, таких как Олли! Вот он лежит, храпит, и не стыдно ему!
Полиция под боком — но ко всему привыкаешь
Вдруг Грабш перестал храпеть и поднял голову. Хотя в ушах у него росли целые пучки черных волос, слышал он очень хорошо.
И сейчас разбойник слышал такие звуки, от которых мгновенно проснулся: лесники так не рычат, дровосеки так не пыхтят, а люди, которые просто ходят в лес за грибами, так деловито не откашливаются!
— Потуши-ка огонь, Олли, — шикнул он.
— Зачем? Я хочу сварить кофе, — удивилась она. — И нажарить оладьев…
— Сейчас же потуши огонь! — скомандовал он. — Это полиция. Они заметят наш дым!
Олли тут же погасила огонь, забралась в самый темный угол пещеры и сжалась там в дрожащий комочек.
— Да не волнуйся ты, — пробормотал разбойник, — ничего с нами не будет. Походят вокруг часа два-три и уйдут. У них каждый раз одно и то же.
А в лесу уже раздался скрипучий голос из мегафона, и Грабш узнал капитана полиции Фолькера Штольценбрука:
— Сдавайтесь, разбойник Грабш! Мы знаем, что вы здесь. Всякое сопротивление бесполезно. Поднимите руки вверх и выходите вместе с женщиной, которая находится у вас!
— Они имеют в виду меня? — выдохнула Олли. — Какой ужас! Что люди-то скажут?
— Ко всему привыкаешь, — сказал Грабш.
— Ваши разбойные выходки окончены! — вещал громкоговоритель.
— Сперва поймайте нас, — усмехнулся Грабш, достал из шкафа горстку лакричных тянучек, выгреб Олли из ее угла и сказал: — На вот, пожуй. Очень успокаивает. А эти в лесу пусть орут и топают сколько влезет.
— По крайней мере, верните печную дверцу! — гаркнул яростный капитан по громкоговорителю.
— Старый добрый Фолькер, у него вечно одно и то же, — пробормотал Грабш. — В сущности, парень что надо, но слишком быстро выходит из себя…
— А почему он не требует ключи от школы? — поинтересовалась Олли.
— Наверно, сторож подозревает не нас, а школьников, — предположил разбойник.
Случилось то же, что и всегда: троих полицейских засосало в болото. Их крики разносились по всему лесу. Капитан отдавал приказания, в трясину бросили веревки, послышалось «раз-два-взяли!» — потом все стихло.
— А вдруг они там утонут? — причитала Олли. — И все из-за нас!
— Да не волнуйся, — отозвался Грабш, — ни разу еще ни один полицейский не утонул в болоте. Только, бывает, простуду схватят. Спорим, сейчас Штольценбрук вызовет пожарную команду?
Так оно и произошло. Вдали взвыла пожарная сирена, и с каждой секундой звук приближался. Ругань, крики о помощи, приказы, ближнее и дальнее эхо наполнили лес.
— Вот видишь, — объяснил Грабш Олли, — они так суетятся, что про нас напрочь забыли. Вечно одно и то же.
Полиция и пожарные убрались из леса только под вечер. Стало тихо, снова послышалось чириканье птиц.
— Теперь, наконец, можешь жарить оладьи, — постановил Грабш. — Жутко хочется есть!
Олли выползла из-под сена, развела огонь и напекла прекрасных оладьев. Но сама съела только половинку, у нее тряслись руки. Летучие мыши над ней зашевелились и бесшумно заскользили по воздуху.
— Пошли, — сказал Грабш, — посидим немного у болота.
Они уселись среди камышей и осоки, и попы у них тут же промокли. Тогда разбойник принес из пещеры печную дверцу.
— Вот тебе раз, — удивилась Олли и наконец рассмеялась. — Все-таки она пригодилась!
И они уселись на дверцу. Олли прижалась к разбойнику и укуталась его бородой.
— Ох, Ромуальд, — сказала она, — если б я знала, что значит быть женой разбойника, может быть, я бы к тебе и не переехала.
Он осторожно разгреб бороду, чтобы увидеть лицо Олли, и огорченно сказал:
— Я думал, ты меня полюбила.
— Да, полюбила.
— А ведь я от тебя ничего не скрывал.
— Не скрывал. Просто я не подумала как следует. Не сообразила, понимаешь? Я бы еще привыкла к тому, что страшно. Но к несправедливости не привыкну никогда.
— Так ты хочешь бросить меня? — жалобно спросил он.
— Нет, — твердо сказала она, — теперь уж не брошу.
Тогда он издал такой громкий радостный вопль, что эхо прокатилось по всему лесу. Он поднял Олли над головой и закружил.
— Значит, у нас все-таки народятся дети, и мы займем все двенадцать стульев! — вопил он.
— Рано радуешься, — отвечала она. — Хоть я и остаюсь, но тебе придется перемениться.
— Мне? Измениться? — изумился он. — Смотри лучше за собой, чтобы я не изменил тебя.
— Меня не получится! — прокричала Олли ему прямо в большое ухо. — Ни в жизнь!
— Посмотрим, — заулыбался он.
Пузыри на болоте, или Холод на двоих
В эту минуту на болоте что-то глухо булькнуло.
— Жаба, — сказала Олли.
— Это была не жаба, — заметил Грабш, прошелся вдоль болота и там, где булькнуло, сунул руку глубоко в тину и выдернул за волосы человека. Это оказался пожарный, которого, очевидно, еще не успели хватиться. Он выплюнул болотную жижу и отряхнулся, так что грязь полетела у него из ушей, потом сказал «спасибо» за то, что его спасли. В конце концов он восемь раз чихнул и спросил:
— А как мне теперь вернуться в деревню, чтобы не вляпаться опять в проклятое болото?
Олли ткнула Грабша локтем и шепнула:
— Ни в коем случае не отпускай его в таком виде. А то ему обеспечено воспаление легких!
Грабш кивнул и сказал пожарному:
— Пошли лучше с нами в пещеру. Там мы тебя согреем, обсушим…
— В пещеру? — остолбенел пожарный и с ужасом уставился на Грабша. — А вы случайно не…? — и грохнулся в обморок.
— Бедняга, — пожалела его Олли.
— Не очень выносливый, — заметил Грабш. — И такие люди работают пожарными!
Они уложили его на печную дверцу, Грабш поднял ее над головой и отнес в пещеру. Олли побежала вперед и развела большой огонь. Скоро в пещере разлилось приятное тепло. Пожарный все еще был без сознания. Они вместе сняли с него грязную одежду. Грабш взвалил его на плечи, отмыл в ручье, вытер насухо пучками травы и вернул в пещеру. Олли влила в него литр теплого чая, пока у него не повалил пар из ушей. Потом они уложили его на сено, и он уснул.
Постирав вместе его одежду и развесив сушить у огня, они и сами улеглись на сено по обе стороны от пожарного, накрыли его розовым одеялом и радостно прислушались к его храпу.
На следующее утро пожарный проснулся как ни в чем не бывало и зевнул во всю глотку. Вокруг него было одно только сено, и он удивился. Пошарив руками, он случайно угодил разбойнику в рот. Грабш фыркнул и перевернулся на другой бок. Тут пожарный вспомнил, где он находится, закричал и поднял руки вверх.
— Только без паники, — замахала на него Олли, стоявшая у очага. — Сейчас будет завтрак. Можем и музыку включить.
И она включила радио. В этот день полиция вряд ли опять собиралась в лес. Но радио молчало. Олли трясла и ругала приемник.
— Это мы мигом, — сказал пожарный, который обожал чинить приемники. Просто забывал все на свете, увидев неисправное радио. Он голышом выскочил из сена, схватил приемник и начал его разбирать. Через две минуты он объявил:
— Мыши. Погрызли вам все провода. Приемник я заберу. Я вам его починю!
Они вернули ему сухую одежду, напоили горячим кофе, накормили остатками оладьев и проводили до края леса. Там еще раз пожелали ему счастливого пути.
— Ничего себе, — сказал на прощание пожарный, — я и не думал, что вы, господин Грабш, и ваша уважаемая супруга такие милые, приятные люди.
— Вот видишь, — сказала Олли, когда их гость скрылся за поворотом и Грабш снова посадил ее на плечи, — как ты уже изменился!
И она довольно застучала пятками по его груди. Разбойник ничего не ответил. Он брел к дому молча.
— Почему ты молчишь? — спросила Олли.
— Потому что устал, — угрюмо ответил он. — За эти четыре дня мне пришлось думать и разговаривать больше, чем за всю мою жизнь. Думать и разговаривать — самые утомительные дела на свете.
Вдруг он остановился и рявкнул:
— Черт побери эту команду! Теперь они знают, что я живу в пещере, и знают, как ее найти! Вот что бывает от дурацкого гостеприимства!
Два дня спустя, после обеда, когда он возвращался с удачного набега на Чихенау (в мешке подпрыгивало гусиное жаркое, в одном кармане хрустела картошка-фри, в другом лежал овощной салат), у опушки леса в папоротниках блеснул металл. Это был приемник Олли. На нем лежала записка: