Все:
– Каким образом?
Олеша:
– А таким, что я сейчас роман пишу. Называется «Зависть».
Муза:
– Нет, я лучше все-таки к Александру Сергеевичу.
Открывается дверь в уже знакомую нам комнату. Там веселье в самом разгаре. Шампанское льется рекой, цыгане, женщины. Какой-то танцующий медведь. Доносятся отрывки стихов: «Наполним бокалы, содвинем их разом». Дверь захлопывается.
Олеша:
– Ну это уже вообще возмутительно. Слыхали? «Наполним бокалы, наполним бокалы»… А у нас здесь ни у кого еще и маковой росинки с утра во рту не было.
Паустовский:
– Тут, кажется, у Котовского что-то оставалось, после вчерашнего пролетарского налета на буржуазию. Григорий Иванович, не поделитесь?
Котовский:
– Пожалуйста, Константин Георгиевич! – достает бутыль с остатками самогона, разливает в стаканы.
Бутуз с соской:
– Дяденьки, а дяденьки! Дайте попробовать.
Ему наливают, он выпивает.
Паустовский и Котовский спрашивают у малыша:
– Ну что, понравилось?
Карапуз, облизываясь:
– Нормально, Григорий! Отлично, Константин!
Инбер (кричит кому-то в глубину двора):
– Мадам Жванецкая! Заберите ребенка, а то его здесь научат черт-те чему!
Между тем наступает ночь. Обитатели галереи знаменитостей расходятся по своим комнатам. Гости Александра Сергеевича веселой гурьбой покидают его жилище. После чего поэт выходит на балкон уже с другой стороны дома. На перилах балкона, строго поглядывая на поэта, сидит его Муза.
– Да-да… – виновато говорит Пушкин. – Ты права… конечно… опять загулял. Но ничего… сейчас я попробую, сейчас… – и, втягивая африканскими ноздрями доносящийся со стороны моря аромат этого невероятного города, начинает нашептывать: – Уж полночь… Тихо спит Одесса. И бездыханна и тепла немая ночь. Луна взошла, прозрачно-легкая завеса объемлет небо. Все молчит; лишь море Черное шумит… Итак, я жил тогда в Одессе.
Золотое дитяБыль
Однажды на площади возле морвокзала я стал свидетелем такого разговора. Пожилой одессит показывал молодым ребятам, парню и девушке, одесские достопримечательности.
– А это – наша новая гордость, – произнес одессит. – Скульптура называется «Золотое дитя». Скульптор Неизвестный.
– Почему? – заинтересовалась девушка.
– В смысле?
– Ну почему он неизвестный? Работа, по-моему, интересная. Мне, например, было бы любопытно узнать фамилию автора. Жаль, что он так и остался неизвестным!..
И они пошли дальше.
«Интересно, что творится у нее в голове? – подумал я. – То есть она представляет себе, что какой-то никому не известный человек пробрался на эту площадь под покровом ночи, имея при себе под плащом несколько тонн бронзы, установил скульптуру и растаял в предрассветном тумане, сохранив полное инкогнито».
Вот у меня бы спросили, как возникла эта скульптура. Я бы мог кое-что поведать, так как, можно сказать, стоял у истоков…
А было так. Весенним днем какого-то девяносто затертого года прошлого века мы втроем, то есть великий скульптор Эрнст Неизвестный, а также мой приятель, бывший одессит, большой поклонник прекрасного и не меньший авантюрист Игорь Метелицын и я сидели в нью-йоркской мастерской великого мастера и все втроем остро нуждались в деньгах. Правда, в разных. Мне, приехавшему в Нью-Йорк недели на две, вполне хватило бы нескольких сотен долларов. Игорю, переехавшему сюда на постоянное место жительства, нужны были несколько тысяч, а Эрнсту – минимум полтора миллиона, чтобы осуществить свою мечту и воздвигнуть наконец грандиозную скульптурную композицию «Древо жизни», макет которого украшал сейчас его мастерскую.
– Да бог с ними, с этими миллионами! – взорвался наконец Игорь, кажется, после третьей рюмки. – Давайте хоть что-нибудь заработаем! Вот Гарик приехал из Одессы. У меня там тоже много знакомых. Некоторые сейчас входят во власть. Эрнст, давай поставим в Одессе какую-нибудь из твоих работ!
– Например? – заинтересовался скульптор. – Ну «Древо жизни» город, конечно же, не потянет. Другая работа уже продана, – и он указал на бронзового человечка, стоящего на коленях и явно страдающего от невыносимых болей в груди и в голове. (Кстати, сейчас эту работу знают миллионы, так как она стала призом «Тэфи», и ею на московском телевидении каждый год награждают всех, кто довел телезрителей до подобного состояния.) – Остается только вон то, – и Эрнст указал куда-то в угол мастерской.
Я посмотрел и, надо сказать, содрогнулся. Там, разламывая изнутри пластилиновый кокон, рождалось на свет что-то совсем уже несусветное. С двумя головами, тремя ногами, одним глазом и рахитичным туловищем явно недоношенного ребенка.
– Это что? – ужаснулись мы с Игорем.
– Макет памятника жертвам Чернобыля, – ответил Эрнст. – Скульптура называется «Человеческий эмбрион появляется на свет после воздействия на него жесткого радиоактивного излучения, возникшего в результате чернобыльской катастрофы». Правда, заказчики его не взяли. Говорят, сильно страшный. Даже во время катастрофы так страшно не было. В Одессе, я думаю, тем более не возьмут. Ну что скульптура будет там, к примеру, олицетворять?
– А вот ты не скажи! – завелся Метелицын. – Тут все зависит от названия. Одесситам, например, можно сказать, что это памятник приезжему отдыхающему, который еще не прошел курс лечения в одном из одесских санаториев. А рядом ты поставишь какого-нибудь бронзового красавца с фигурой Аполлона. И мы напишем, что это тот же самый отдыхающий, но уже завершивший трехнедельный курс своего лечения.
– Не говори глупости, – отмахнулся Эрнст.
– Ну тогда знаешь что? – сказал Метелицын. – Даем тебе две недели на то, чтобы подправить этого урода и сделать из него что-нибудь посимпатичнее. Ну что тебе стоит? Ты у нас гений или не гений, в конце концов?
В назначенный срок скульптор пригласил нас в мастерскую, сбросил покрывало, и мы увидели то, на что сегодня смотрит вся Одесса. Все лишнее, то есть вторую голову и третью ногу, скульптор убрал. Все необходимое добавил. То есть второй глаз и упитанность. И теперь это был кругленький могучий бутуз, каких в Одессе, кстати, очень сильно любят и называют не иначе, как «мамина радость».
– Прекрасно! – восхитился Игорь. – Это же гениальный символ! Настали новые времена, на месте старого города, раздвигая его границы за счет области, то есть вылупливаясь из яйца-кокона, что ты гениально изобразил в скульптуре, рождается новый город. Золотое могучее дитя – символ процветания, торговли и вообще всяческого прогресса!
С макетом этой скульптуры Метелицын и приехал в Одессу, где состоялся бурный градостроительный совет.
– И где вы собираетесь это поставить? – шипели недоброжелатели.
– Можно на Приморском бульваре, – отвечали поклонники современного искусства.
– В качестве кого? На Приморском бульваре… – возмущались ретрограды. – В качестве внебрачного сына дюка де Ришелье?
– Ну зачем же? Просто в Одессе вообще любят детей…
– Так вы хотите, чтобы перестали?
– В общем, слушайте меня, – сказал тогдашний рассудительный мэр. – Иметь в городе работу всемирно известного мастера – это очень престижно. А то что многие, в том числе и я, чего-то не догоняют… Ну что ж, мне говорили, что истинное искусство всегда опережает время. Так что, наверное, догонят наши потомки. Вон Эйфелеву башню когда-то, говорят, вначале тоже приняли в штыки. А сегодня она символ Парижа. Так что будем ставить. Будем, – и он покинул градостроительный совет.
– Слушайте, это правда, что бывший мэр Одессы дюк де Ришелье стал впоследствии премьер-министром Франции? – спросил кто-то в наступившей тишине.
– Правда, – отвечали ему.
– Вот повезло французам. А как вы думаете, наш сегодняшний мэр тоже может впоследствии стать французским премьер-министром?
– Думаем, нет.
– Опять повезло французам.
На этом градостроительный совет был закончен.
А скульптура с тех пор стоит. И на ее фоне фотографируются одесситы и приезжие. Кстати, хороший знак для любой скульптуры. Значит, многие уже «догнали» ее художественные достоинства. А те, которые еще нет, так ведь и Эйфелева башня не сразу… Впрочем, про это я, кажется, уже говорил…
Бизнес по-итальянскиСюжет для небольшого романа
В середине 80-х годов прошлого века маленький итальянский городок Ладисполь был забит эмигрантами из Советского Союза, можно сказать, по самый купол своего городского собора. Вообще-то эти люди вырывались из СССР с требованием отпустить их в Израиль с целью объединения семьи. Но в результате осели в Ладисполе, потому что здесь принимал американский консул, и если этому легковерному человеку доказать, что в СССР вас за что-нибудь преследовали, то можно было получить статус политического беженца, и тогда – какой уж там Израиль, с его якобы горячо любимой четвероюродной теткой, к которой вы так стремились! Открывалась перспектива уехать в саму Америку, где, по слухам, можно было довольно быстро пройти путь от чистильщика сапог до миллионера, причем абсолютно ничего не делая и получая на этом пути самое высокое в мире пособие по безработице!
Но очередь к консулу продвигалась медленно. И чтобы как-то прожить, будущие американские миллионеры пока что продавали на блошином рынке привезенные с собой маски для ныряния, ласты, ружья для подводной охоты, полевые бинокли и так называемые «командирские часы». Кто им сказал, что в Ладисполь нужно везти именно это, причем в таком огромном количестве, сказать трудно. Но, по-видимому, считалось, что коренные жители Ладисполя очень любят после трудового дня прогуливаться по родному городу, надев на себя ласты, маски, взяв в руки ружья для подводной охоты и щегольски поглядывая в полевые бинокли на советские «командирские часы».
Так вот, на окраине этого городка, в маленьком придорожном кафе, сидел мой давний друг, бывший одессит Игорь Метелицын – красавец (точная копия Ричарда Гира, причем даже улучшенная), эрудит, невероятный бабник, и думал нелегкую эмигрантскую думу.