регрессивном характере влечений также основывается на материале наблюдений, а именно на фактах навязчивого повторения. Правда, я, может быть, переоценил их значение. Но в любом случае разработка этой идеи невозможна иначе, как путем многократного комбинирования фактического материала с чисто умозрительным, при удалении от наблюдения. Как известно, конечный результат тем менее надежен, чем чаще при построении теории это проделывается, но о степени недостоверности сказать ничего нельзя. При этом можно удачно угадать или впасть в постыдное заблуждение. Так называемой интуиции я мало доверяю в такой работе; то, что мне доводилось на этот счет наблюдать, казалось мне скорее результатом известной беспристрастности интеллекта. Но к сожалению, мы редко бываем беспристрастными, когда дело касается важных вещей, великих проблем науки и жизни. Я думаю, что каждым здесь движут внутренние глубоко обоснованные пристрастия, которым он своими умозрительными рассуждениями невольно потакает. При столь веских основаниях для недоверия, пожалуй, не остается ничего другого, кроме сдержанной благосклонности к результатам собственной работы мысли. Поспешу лишь добавить, что подобная самокритика отнюдь не обязывает к особой терпимости по отношению к противоположным взглядам. Можно быть непреклонным и отвергать теории, которым противоречат уже первые шаги и наблюдения в процессе анализа, и все же при этом знать, что правильность отстаиваемых теорий – только предварительная. В оценке наших умозрительных рассуждений о влечениях к жизни и к смерти нас мало смущает то обстоятельство, что мы встречаем здесь так много странных и незримых процессов – например, что одно влечение оттесняется другим, или что оно обращается от Я к объекту и т. п. Это происходит только из-за того, что мы вынуждены оперировать научными терминами, то есть собственным образным языком психологии (точнее, глубинной психологии). В противном случае мы вообще не смогли бы описать соответствующие процессы, более того, не могли бы даже их воспринять. Вероятно, недостатки нашего описания исчезли бы, если бы вместо психологических терминов мы могли использовать физиологические или химические. Хотя и они тоже относятся к образному языку, но к давно нам знакомому и, возможно, более простому.
С другой стороны, мы должны хорошо понимать, что ненадежность наших умозрительных рассуждений существенно возросла из-за необходимости обращаться к биологической науке. Биология – это поистине царство неограниченных возможностей, мы можем ждать от нее самых поразительных разъяснений, и невозможно предугадать, какие ответы она через несколько десятков лет даст на поставленные вопросы. Возможно, как раз такие, что все наше искусственное построение из гипотез рухнет. Если это так, то нас могут спросить, зачем приниматься за работу, подобную представленной в этом разделе, и зачем о ней сообщать. Что ж, не могу отрицать, что некоторые аналогии, сопоставления и взаимосвязи показались мне заслуживающими внимания[409].
VII
Если такое общее свойство влечений действительно заключается в том, что они стремятся восстановить прежнее состояние, то не приходится удивляться, что в психической жизни так много процессов осуществляется независимо от принципа удовольствия. Это свойство передается каждому парциальному влечению и в каждом случае связано со стремлением вернуться к определенной точке на пути развития. Но все, над чем принцип удовольствия еще не властен, не обязательно должно из-за этого находиться в противоречии с ним, и задача, состоящая в том, чтобы определить отношение инстинктивных процессов навязчивого повторения к господству принципа удовольствия, пока не разрешена.
Мы установили, что одна из самых ранних и самых важных функций душевного аппарата заключается в том, чтобы «связывать» поступающие к нему импульсы влечения, заменять господствующий в них первичный процесс вторичным, превращать их свободно подвижную катектическую энергию в преимущественно бездействующую (тоническую). Во время этого преобразования о развитии неудовольствия говорить нельзя, однако принцип удовольствия этим не упраздняется. Преобразование служит скорее принципу удовольствия; связывание – это подготовительный акт, благодаря которому устанавливается и обеспечивается господство принципа удовольствия.
Разграничим функцию и тенденцию более строго, чем мы это делали до сих пор. В этом случае принцип удовольствия будет тенденцией, служащей функции, которой надлежит сделать так, чтобы душевный аппарат вообще был лишен возбуждения, или поддерживать количество возбуждения в нем постоянным и на как можно более низком уровне. Пока еще мы не можем с уверенностью выбрать ни одну из этих формулировок, однако заметим, что определенная таким образом функция стала бы частью всеобщего стремления всего живого вернуться к покою неорганического мира. Все мы знаем, что величайшее из доступных нам удовольствий – удовольствие от полового акта – связано с моментальным угасанием сильнейшего возбуждения. Связывание же импульса влечения было бы подготовительной функцией, которая должна подводить возбуждение к окончательной разрядке в удовольствии, получаемом при отводе.
В этом же контексте возникает вопрос, могут ли ощущения удовольствия и неудовольствия равным образом создаваться как связанными, так и несвязанными процессами возбуждения. Не подлежит сомнению, что такие несвязанные, первичные процессы дают гораздо более интенсивные ощущения в обоих направлениях гораздо более интенсивные, чем связанные, ощущения вторичного процесса. Первичные процессы также более ранние по времени; в начале психической жизни других процессов и не бывает, и мы можем сделать вывод, что если бы принцип удовольствия не действовал уже в них, то он вообще не мог бы возникнуть в процессах более поздних. Таким образом, мы приходим к непростому, по сути, выводу, что в начале психической жизни стремление к удовольствию выражается гораздо сильнее, чем впоследствии, но не столь безудержно; очень часто бывают прорывы, с которыми ему приходится мириться. В более зрелый период господство принципа удовольствия обеспечено гораздо надежнее, но обуздать его столь же мало возможно, как и другие влечения в целом. Во всяком случае то, что вызывает ощущения удовольствия и неудовольствия в процессе возбуждения, во вторичном процессе, должно быть, присутствует точно так же, как и в первичном процессе.
Здесь было бы уместно продолжить исследования. Наше сознание сообщает нам изнутри не только об ощущениях удовольствия и неудовольствия, но и о своеобразном напряжении, которое само по себе опять-таки может быть приятным или неприятным. Какие это энергетические процессы – связанные или несвязанные, – которые мы должны разграничивать на основе своих ощущений, или же ощущение напряжения связано с абсолютной величиной, возможно, уровнем катексиса, тогда как ряд удовольствие – неудовольствие указывает на изменение величины катексиса в единицу времени? Нам также бросается в глаза тот факт, что влечения к жизни гораздо больше связаны с нашим внутренним восприятием, нарушая покой, непрерывно принося с собой напряжение, избавление от которого ощущается как удовольствие, тогда как влечения к смерти, скорее всего, выполняют свою работу незаметно. Похоже на то, что принцип удовольствия прямо-таки находится в услужении у влечения к смерти; но вместе с тем он оберегает от внешних раздражителей, которые обоими видами влечений расцениваются как опасности, особенно же от усиления возбуждения, исходящего изнутри и мешающего справляться с задачами жизни. К этому добавляются бесчисленные другие вопросы, ответить на которые сейчас невозможно. Надо набраться терпения и дождаться новых средств и поводов для исследования. Надо быть также готовым оставить тот путь, по которому какое-то время шел, если, похоже, он не ведет ни к чему хорошему. Только такие верующие, которые требуют от науки замены упраздненного катехизиса, поставят в вину исследователю развитие или даже изменение его взглядов. Впрочем, по поводу медленного продвижения нашего научного знания, пусть нас утешит поэт (Рюккерт в «Макамы Харири»[410]):
«То, к чему не долететь, надо достичь хромая.
Как говорится в Писании, хромота не грех».