Все остальные прежние попытки разрешить проблемы сновидения непосредственно связывались с явным содержанием сна, представленным в воспоминании, и были направлены на то, чтобы на его основе прийти к толкованию сновидения; или же, если исследователи отказывались от толкования, то они пытались обосновать свое суждение о сновидении указанием на его содержание. И только для нас дело обстоит совершенно иначе; по нашему мнению, между содержанием сновидения и результатами нашего исследования помещается новый психический материал: скрытое содержание сновидения, полученное с помощью нашего метода, или мысли сновидения. Исходя из скрытого, а не явного содержания сновидения, мы и приступаем к разгадыванию сновидения. Поэтому перед нам встает новая задача, которой до этого никогда раньше не было, – задача исследовать отношения между явным содержанием сновидения и скрытыми мыслями сновидения, а также проследить, благодаря каким процессам из последних образуется первое.
Мысли и содержание сновидений предстают перед нами как два изображения одного и того же содержания на двух разных языках, или, лучше сказать, содержание сновидения представляется нам переносом мыслей сновидения в другой способ выражения, знаки и законы соединения которого мы сможем понять, сравнив оригинал с переводом. Мысли сновидения становятся нам сразу понятны, как только мы их узнаем. Содержание сновидения представлено, так сказать, языком образов, отдельные знаки которого должны быть перенесены в язык мыслей сновидения. Мы, очевидно, впали бы в заблуждение, если бы захотели читать эти знаки по их образному значению, а не по взаимосвязи знаков. Представим себе, что передо мною ребус: дом, на крыше которого лодка, потом отдельные буквы, затем бегущий человек, возле головы которого нарисован апостроф и т. п. Я мог бы тут впасть в критику, объявив бессмысленной и эту композицию, и ее отдельные элементы. Лодку не ставят на крышу дома, а человек без головы не может бегать; кроме того, человек на картинке выше дома, а если вся она должна изображать ландшафт, то при чем тут буквы, которых не бывает в природе. Правильное понимание ребуса получается, очевидно, только тогда, когда я не предъявляю подобных претензий к целому и к его отдельным частям, а попытаюсь заменить каждый образ слогом или словом, находящимся в каком-либо взаимоотношении с изображенным предметом. Слова, получаемые при этом, уже не бессмысленны, – в результате получается прекраснейшее и глубокомысленное поэтическое изречение. Таким же ребусом является и сновидение, и наши предшественники в области толкования сновидений впадали в ошибку, рассматривая этот ребус как рисовальную композицию. В качестве таковой он казался им бессмысленным и ничего не стоящим.
А. Работа сгущения
Первое, что бросается в глаза исследователю при сравнении содержания сновидения с мыслями сновидения, это то, что здесь была произведена колоссальная работа сгущения. Сновидение сжато, скудно, лаконично по сравнению с объемом и богатством его мыслей. Сновидение, если его записать, занимает полстраницы; анализ же, в котором содержатся мысли сновидения, требует в шесть, восемь, двенадцать раз больше места. Это соотношение для разных сновидений разное; но оно никогда, насколько я мог это контролировать, не меняет своего значения. Как правило, степень происходящего сжатия недооценивают, поскольку выявленные мысли сновидения считают окончательным материалом, тогда как дальнейшая работа по толкованию может раскрыть новые мысли, скрывающиеся за сновидением. Мы уже отмечали, что, в сущности, никогда нельзя быть уверенным в том, что сновидение было полностью истолковано; даже если решение кажется удовлетворительным и вроде бы не имеет пробелов, все-таки остается возможность того, что с помощью этого же сновидения передается и другой смысл. Таким образом, мера сгущения, строго говоря, неопределима. В ответ на утверждение, что из несоразмерности содержания сновидения и мыслей сновидения можно сделать вывод о том, что при образовании сновидения происходит сильнейшее сгущение психического материала, можно выдвинуть возражение, которое на первый взгляд выглядит справедливым. У нас часто возникает ощущение, будто мы видели сны всю ночь, а затем большую их часть снова забыли. В таком случае сновидение, которое мы помним при пробуждении, представляло бы собой лишь остаток всей работы сновидения, которая, пожалуй, по своему объему должна была бы соответствовать мыслям сновидения, если бы мы смогли все их вспомнить. В этом, несомненно, есть доля истины; нельзя обманывать себя наблюдением, что сновидение воспроизводится наиболее точно, когда его пытаются вспомнить сразу при пробуждении, и что к концу дня это воспоминание становится все больше и больше отрывочным. С другой стороны, можно, однако, признать, что ощущение, будто нам снилось гораздо больше, чем удается воспроизвести, очень часто основывается на иллюзии, происхождение которой мы обсудим позднее. Кроме того, гипотеза о сгущении в работе сновидения не опровергается возможностью забывания сновидения, ибо оно доказывается множеством представлений, которые относятся к отдельным сохранившимся в памяти частям сновидения. Если действительно большая часть сна нами забывается, то в результате мы лишаемся доступа к новому ряду мыслей сновидения. У нас нет никаких оснований предполагать, что утраченные части сновидения относились только к тем мыслям, которые мы уже знаем из анализа сохранившихся частей[208].
Ввиду огромного множества мыслей, которые выявляет анализ каждого элемента сновидения, у иного читателя зарождается принципиальное сомнение: можно ли причислять к мыслям сновидения все, что приходит в голову задним числом во время анализа, то есть можно ли предполагать, что все эти мысли присутствовали уже в состоянии сна и содействовали образованию сновидения? Быть может, наоборот, во время анализа возникают новые мысли, которые не участвовали в образования сновидения? Я могу разделить это сомнение лишь отчасти. То, что отдельные связи мыслей возникают только во время анализа, безусловно, верно. Но всякий раз можно убедиться в том, что такие новые связи возникают лишь между мыслями, которые иным образом уже были связаны в мыслях сновидения; новые связи представляют собой, так сказать, параллельные включения, короткие замыкания, возникшие благодаря наличию других, расположенных более глубоко путей соединения. Что касается большинства мыслей, раскрываемых во время анализа, то необходимо признать, что они уже были задействованы при образовании сновидения, ибо, прорабатывая цепочку таких мыслей, вроде бы не связанных с образованием сновидения, неожиданно наталкиваешься на мысль, которая, будучи представлена в содержании сна, является незаменимой для толкования сновидения и все же оказалась доступной только благодаря вышеупомянутой цепочки мыслей. Вспомним, например, сновидение о монографии по ботанике, которое представляет собой результат удивительного процесса сгущения, хотя я и не привел полностью его анализ.
Как же следует себе представлять психическое состояние во время сна, предшествующего сновидению? Существуют ли все мысли сновидения рядом друг с другом, или они возникают одна за другой, или же из разных центров одновременно образуется несколько мыслей, которые затем соединяются? Я думаю, что нам нет надобности создавать себе искусственного представления о психическом состоянии во время образования сновидения. Только не будем забывать, что речь идет о бессознательном мышлении и что этот процесс вполне может быть совершенно другим, чем тот, который мы воспринимаем в себе при целенаправленном, сопровождаемом сознанием последующем размышлении.
Однако тот факт, что образование сновидения основывается на сгущении, остается бесспорным. Как же происходит это сгущение?
Если предположить, что из выявленных мыслей сновидения через образные элементы в сновидении представлены лишь немногие из них, то следовало бы заключить, что сгущение осуществляется с помощью пропусков, поскольку сновидение представляет собой не точный перевод или последовательную проекцию мыслей сновидения, а в высшей степени неполное и отрывочное их воспроизведение. Эта идея, как мы вскоре увидим, является весьма неудовлетворительной. И все же сначала мы на ней остановимся и зададим себе следующий вопрос: если в содержание сновидения попадают лишь немногие элементы мыслей, то какие условия определяют их выбор?
Чтобы разобраться в этом, следует обратить внимание на элементы содержания сновидения, которые должны были удовлетворять искомым условиям. Самым благоприятным материалом для такого исследования будет сновидение, образованию которого способствовало особенно сильное сгущение. Я выбираю
I Сновидение о монографии по ботанике
Содержание сновидения. Я написал монографию о неком растении. Книга лежит передо мной, я перелистываю содержащиеся в ней цветные таблицы. Каждому экземпляру приложено засушенное растение, как в гербарии.
Главным элементом этого сновидения является монография по ботанике. Она относится к впечатлениям предыдущего дня; в витрине книжного магазина я действительно увидел монографию о роде цикламен. Упоминание об этом растении отсутствует в содержании сновидения, в котором остались лишь монография и ее отношение к ботанике. «Монография по ботанике» тотчас обнаруживает свою связь с работой о кокаине, которую я когда-то написал; от кокаина мысли ведут, с одной стороны, к юбилейному сборнику и к определенным событиям в университетской лаборатории, с другой стороны – к моему другу, офтальмологу доктору Кёнигштайну, участвовавшему в исследовании кокаина. Далее, с персоной доктора Кёнигштайна связано воспоминание о прерванном разговоре, который я вел с ним накануне вечером, и разные мысли о вознаграждении за врачебные услуги коллег. Этот разговор является актуальным источником сновидения; монография о цикламене также является актуальным событием, но имеет индифферентный характер. Как я думаю, «монография по ботанике» в сновидении представляет собой связующее звено между двумя переживаниями предыдущего дня: взятая в неизменном виде от безразличного впечатления, через самые разные ассоциативные связи, она соединяется с переживанием, важным в психическом отношении.
Но не только сложное представление «монография по ботанике», но и каждый из его элементов в отдельности – «монография» и «ботаника – благодаря многочисленным связям все глубже и глубже проникает в лабиринт мыслей сновидения. К «ботанике» относятся воспоминания о персоне профессора Гертнера, о его цветущей жене, о моей пациентке, которую зовут Флора, и о даме [госпоже Л.], про которую я рассказал историю с забытыми цветами. Гертнер снова приводит нас к лаборатории и беседе с Кёнигштайном; к этой же беседе относится упоминание об обеих пациентках [Флоре и госпоже Л.]. От дамы с цветами ход мыслей ответвляется к любимым цветам моей жены, исходный пункт которых лежит в названии монографии, мельком увиденной мной накануне. Кроме того, «ботаника» напоминает об одном гимназическом эпизоде и об экзамене в университете, а новая тема, затронутая в том разговоре, тема моих увлечений, посредством названных так в шутку моих любимых цветов – артишоков – связывается с цепочкой мыслей, идущих от забытых цветов. За «артишоками» скрывается воспоминание об Италии, с одной стороны, и о детской сцене – с другой, которой объясняется моя давняя любовь к книгам. Следовательно, «ботаника» представляет собой настоящий узловой пункт, где сходятся многочисленные цепочки мыслей, которые, как я могу уверить, вполне обоснованно были связаны между собой в том разговоре. Здесь словно находишься посреди «фабрики мыслей», которую можно сравнить с ткацким станком:
«В нем управленье нитью сложно:
То вниз, то вверх снует челнок,
Незримо нити в ткань сольются;
Один толчок – сто петель вьются»[209].
«Монография» в сновидении опять-таки относится к двум темам – к односторонности моих занятий и к дороговизне моих увлечений.
Из этого первого исследования возникает впечатление, что элементы «монография» и «ботаника» вошли в содержание сновидения потому, что они имеют самые разные точки соприкосновения с большинством мыслей сновидения, то есть представляют собой узловые пункты, в которых сходятся многие мысли сновидения, поскольку в аспекте толкования сновидения они являются многозначительными. Факт, лежащий в основе этого объяснения, можно выразить и по-другому, сказав в таком случае, что каждый из элементов содержания сновидения оказывается сверхдетерминированным, представленным в мыслях сновидения многократно.
Мы узнаем больше, если проверим наличие остальных частей сновидения в его мыслях. Цветные таблицы, которые я перелистываю, относятся к новой теме – к критике коллегами моих работ и к уже представленным в сновидении моим увлечениям, а кроме того, к детскому воспоминанию о том, как я распотрошил книгу с цветными таблицами. Засушенные экземпляры растений относятся к гимназическому эпизоду с гербарием и делают это воспоминание особенно ярким. Таким образом, я вижу, каковы отношения между содержанием и мыслями сновидения: не только элементы сновидения множественно детерминированы мыслями, но и отдельные мысли сновидения представлены во сне многими элементами. От одного элемента сновидения ассоциативный путь ведет к нескольким мыслям; от одной мысли сновидения – к нескольким элементам. Следовательно, сновидение образуется не из-за того, что отдельная мысль или группа мыслей дает аббревиатуру для содержания сновидения, а затем следующая мысль сновидения – следующую аббревиатуру в качестве представительства, подобно тому, как из населения выбираются народные представители. Напротив, вся масса мыслей сновидения подвергается определенной переработке, после которой элементы, получившие набольшую и наилучшую поддержку, выдвигаются для включения в содержание сновидения, словно при голосовании по избирательным спискам. Какое бы сновидение я ни подверг подобному разложению, я всегда нахожу в нем подтверждение того принципа, что элементы сновидения образуются из всей массы мыслей и что каждый из них предстает множественно детерминированным в отношении мыслей сновидения.
Разумеется, будет нелишним показать эти отношения содержания сновидения с мыслями сновидения на новом примере, который отличается особо искусным их переплетением. Этот сон приснился одному пациенту, которого я лечу в связи со страхом закрытых помещений. Вскоре станет понятным, что побудило меня озаглавить это необычайно интересное сновидение следующим образом:
II «Прекрасный сон»
Он едет в большом обществе по улице X., на которой находится скромный постоялый двор (на самом деле это не так). В его помещениях играется спектакль; он – то публика, то актер. В конце говорят: он должен переодеться, чтобы вернуться в город. Одна часть персонала направляется в помещения партера, другая – первого этажа. Затем возникает ссора. Стоящие наверху сердятся, что люди внизу еще не готовы, а потому они не могут спуститься. Его брат наверху, сам он внизу, и он сердится на брата из-за того, что так тесно. (Эта часть не очень ясна.) Впрочем, еще по прибытии было решено, кому быть наверху, а кому внизу. Затем в одиночестве он взбирается на возвышенность, к которой его привела улица X. по дороге в город; и он идет с таким трудом, с таким напряжением, что не может сдвинуться с места. К нему присоединяется какой-то пожилой господин и ругает итальянского короля. В конце подъема идти ему становится намного легче.
Затруднения во время подъема были настолько отчетливы, что после пробуждения он какое-то время сомневался, что это было – сон или реальность.
Если следовать явному содержанию сновидения, то оно едва ли может понравиться. Вопреки правилам я начну толкование с той части, которая была охарактеризована сновидцем как самая отчетливая.
Приснившееся и, вероятно, ощущавшееся во сне затруднение – тяжелый подъем, сопровождающийся одышкой, – является одним из симптомов, которые действительно проявились у пациента несколько лет назад; в сочетании с другими явлениями его отнесли тогда к туберкулезу (вероятно, симулированному на истерической почве). Мы уже знаем об этом своеобразном ощущении заторможенности из эксгибиционистских сновидений и снова здесь обнаруживаем, что в качестве всегда имеющегося под рукой материала оно используется в целях изображения чего-то другого. Часть содержания сновидения, в которой изображается, насколько трудным был подъем вначале, а в конце стал простым, напомнила мне во время рассказа известное мастерское введение к «Сафо» Альфонса Доде. Там молодой человек поднимает по лестнице возлюбленную, которая вначале кажется ему легкой, как перышко; но чем выше он поднимается, тем тяжелее становится ноша в его руках, и эта сцена выступает прообразом того, как с течением времени меняются отношения. Изображая ее, Доде хочет предостеречь молодежь не увлекаться всерьез девушками низкого происхождения и с сомнительным прошлым. Хотя я знал, что мой пациент поддерживал и недавно порвал любовные отношения с одной дамой из театра, я все же не ожидал, что эта мысль найдет подтверждение. Кроме того, в «Сафо» мы видим обратное тому, что происходит в сновидении; в последнем подъем вначале был труден, а впоследствии легок. В романе это служило лишь для символизации того, что то, к чему вначале относятся легкомысленно, в конце оказывается тяжким бременем. К моему удивлению, пациент заметил, что это толкование вполне согласуется с содержанием пьесы, которую накануне вечером он видел в театре. Пьеса называлась «Вокруг Вены» и изображала жизнь девушки, которая сначала воспитывается в хорошей семье, затем попадает в полусвет, завязывает отношения с высокопоставленными людьми, благодаря чему «подымается ввысь», но в конце концов «опускается» все ниже и ниже. Эта пьеса напомнила ему также другую постановку, увиденную им несколько лет назад, которая называлась «Со ступеньки на ступеньку» и в объявлении о которой была изображена состоящая из нескольких ступенек лестница.
Продолжим анализ. На улице X. жила актриса, с которой он последнее время поддерживал любовные отношения. Постоялого двора на этой улице нет. Правда, когда ради этой дамы он провел часть лета в Вене, он остановился[210] в небольшой гостинице неподалеку от ее дома. Покидая гостиницу, он сказал кучеру: «Я рад, что там хотя бы не было насекомых». (Между прочим, также одна из его фобий.) Кучер ответил: «Как вы могли там остановиться! Это же не гостиница, а настоящий постоялый двор».
В связи с постоялым двором ему тут же вспоминается одна цитата:
«У доброго хозяина
Недавно был в гостях»[211].
Однако хозяин в стихотворении Уланда – это яблоня. Цепь мыслей продолжает теперь вторая цитата:
Фауст (танцуя с молодою)
«Прекрасный сон я раз видал:
Я перед яблоней стоял;
Вверху два яблочка на ней;
Я влез на яблоню скорей».
Красавица:
Нет ни малейших сомнений в том, что здесь подразумевается под яблоней и под яблочками. Красивая грудь также относилась к тем прелестям, благодаря которым актриса приковала к себе моего сновидца.
Из взаимосвязей, выявленных в анализе, у нас имелись все основания предполагать, что сновидение сводится к детскому впечатлению. Если это правильно, то оно должно относиться к кормилице моего пациента, которому вскоре исполнится тридцать лет. Кормилица, как и Сафо Доде, представляется намеком на недавно покинутую им возлюбленную.
В содержании сновидения появляется и (старший) брат пациента, причем он наверху, а сам пациент внизу. Это опять-таки является инверсией действительных отношений, ибо его брат, как мне известно, утратил свое социальное положение, а мой пациент его приобрел. При воспроизведении сновидения сновидец избежал сказать: «Брат наверху», а сам он находился в «партере». Это стало бы слишком ясным высказыванием, ибо среди нас принято говорить о человеке, что он в «партере», если он лишился имущества или положения, то есть слово «партер» употребляется в том же значении, в каком употребляют слово «опустился». Наверное, есть некий смысл в том, что здесь в сновидении изображается нечто противоположное. Эта инверсия, по-видимому, касается и других отношений между мыслями и содержанием сновидения. Имеется указание на то, где еще раз встречается эта инверсия. Очевидно, в конце сновидения, где с подъемом дело опять-таки обстоит противоположно тому, как в «Сафо». Тогда нам легко понять, какая инверсия имеется в виду: в «Сафо» мужчина несет женщину, находящуюся с ним в сексуальных отношениях; в мыслях сновидения, наоборот, речь идет о женщине, которая несет мужчину, а так как этот случай может произойти только в детстве, это снова относится к кормилице, которая тяжело переносит младенца. Таким образом, конец сновидения следует понимать как изображение Сафо и кормилицы с помощью одного и того же намека.
Подобно тому, как Доде выбрал имя Сафо не без намека на лесбийскую привычку, так и части сновидения, в которых одни люди находятся наверху, а другие внизу, указывают на фантазии сексуального содержания, занимающие сновидца и в качестве подавленных страстных влечений имеющие отношение к его неврозу. То, что в сновидении изображаются фантазии, а не воспоминания о действительных событиях, само по себе толкование не обнаруживает; оно нам выявляет лишь содержание мыслей и оставляет за нами право устанавливать их связь с реальностью. Действительные и воображаемые события вначале кажутся здесь – и не только здесь, но и при создании более важных психических образований, нежели сновидения, – равноценными[213]. Большое общество означает, как мы уже знаем, тайну. Брат – это не кто другой, как привнесенный в детскую сцену посредством «возврата в фантазии» заместитель всех соперников у женщин. Эпизод с господином, который ругает итальянского короля, через посредство недавнего и самого по себе безразличного переживания опять-таки относится к проникновению лиц низшего сословия в высшее общество. Дело обстоит так, словно грудной младенец получает предостережение, аналогичное тому, которое Доде дает молодежи[214].
Чтобы дать третий пример, демонстрирующий сгущение при образовании сновидений, я приведу частичный анализ другого сновидения, которым я обязан одной пожилой даме, проходящей у меня психоаналитическое лечение. Соответственно тяжелым состояниям страха, которыми страдала больная, ее сновидения изобиловали сексуальным материалом, ознакомление с которым поначалу столь же ее удивило, как и напугало. Поскольку я не имею возможности довести толкование ее сна до конца, создается впечатление, что материал сновидения распадается на несколько групп, не имеющих видимых взаимосвязей.
III «Сон про жука»
Содержание сновидения. Она вспоминает, что у нее в коробочке два майских жука, которых она должна отпустить на волю, иначе они задохнутся. Она открывает коробочку, жуки совсем обессилели; один из них вылетает в открытое окно, другого же раздавливает оконная створка, когда она запирает окно, словно кто-то от нее этого требует (выражения отвращения).
Анализ. Ее муж уехал, рядом с ней в кровати спит четырнадцатилетняя дочь. Девочка обратила вечером ее внимание на то, что в стакан с водой упал мотылек; она забыла, однако, его вынуть и утром сожалеет о бедном насекомом. В романе, который она читала перед сном, рассказывалось, как мальчики бросили кошку в кипяток, и изображались мучения животного. Таковы два самих по себе безразличных повода к сновидению. Ее продолжает занимать тема жестокости по отношению к животным. Несколько лет назад, когда они жили летом в сельской местности, ее дочь проявляла жестокость к животным. Она собирала коллекцию бабочек и попросила дать мышьяк для умерщвления мотыльков. Однажды случилось так, что ночная бабочка с булавкой в теле еще долго летала по комнате; в другой раз обнаружилось несколько умерших от голода гусениц, которые хранились для окукливания. Эта же девочка в еще более нежном возрасте имела привычку отрывать крылья жукам и бабочкам; сегодня она бы ужаснулась всем этим жестоким поступкам; она стала очень доброй.
Это противоречие занимает ее. Оно напоминает ей другое противоречие между внешностью и образом мыслей, изображенное Элиотом в романе «Адам Бед». Красивая, но тщеславная и глупая девушка, а рядом с ней уродливая, но благородная. Аристократ, соблазняющий дурочку, и рабочий с благородными чувствами и поступками. Этого в людях часто не замечают. Кто мог бы заметить, что она мучается чувственными желаниями?
В тот самый год, когда девочка собирала свою коллекцию бабочек, местность, где они жили, страдала от обилия майских жуков. Детей обуяла злоба против жуков, они жестоко их давили. Тогда же она видела человека, который отрывал крылья майским жукам, а затем съедал тело. Сама она родилась в мае, в мае же вышла замуж. Через три дня после свадьбы она написала домой родителям письмо, как она счастлива. Но такой она отнюдь не была.
Вечером накануне сновидения она рылась в старых письмах и читала вслух близким различные серьезные и смешные письма, среди них очень забавное письмо от одного учителя музыки, который ухаживал за ней в юности, и письмо одного ее поклонника-аристократа[215].
Она упрекает себя за то, что одной из ее дочерей попалась в руки дурная книга Мопассана[216]. Мышьяк, который просила ее дочь, напоминает ей о мышьяковых пилюлях, возвращающих юношеские силы Дюку де Мора в «Набобе» [Доде].
По поводу «отпустить на волю» ей вспоминается одно место из «Волшебной флейты»:
«Любить заставить не могу я,
Но и свободы я не дам»[217].
По поводу «майских жуков» – слова Кетхен:
«Ты же влюблен в меня, как жук»[218].
Кроме того, из «Тангейзера»:
«Ведь страстью пагубной ты одержим»[219].
Она живет в тревоге и беспокойстве об отсутствующем муже. Страх, что в дороге с ним что-нибудь случится, выражается в многочисленных дневных фантазиях. Незадолго до этого во время анализа она обнаружила в своих бессознательных мыслях недовольство его «дряхлостью». Мысль-желание, которое скрывает это сновидение, проще всего, наверное, будет разгадать, если я сообщу, что за несколько дней до сновидения посреди обычных занятий ее вдруг ужасно напугало повеление, обращенное к мужу: «Повесься!» Оказалось, что за несколько часов до этого она прочитала где-то, что при повешении возникает сильная эрекция. Именно желание вызвать эрекцию и вернулось из вытеснения в таком ужасающем облачении. «Повесься» означало то же самое, что и «Добейся эрекции любой ценой». К этому же относятся и мышьяковые пилюли доктора Дженкинса в «Набобе»; но пациентке было также известно, что сильнейший препарат, усиливающий сексуальное влечение, kanthariden (так называемые шпанские мушки), изготовляется путем раздавливания жуков. Этот смысл и имеет главная составная часть содержания сновидения.
Открывание и закрывание окна – одна из постоянных причин ее разногласий с мужем. Сама она любит спать при открытых окнах, а муж панически этого боится. Вялость – главный симптом, на который она жаловалась в эти дни.
Во всех трех представленных здесь сновидениях я выделил шрифтом места, где один из элементов сновидения повторяется в мыслях сновидения, чтобы сделать наглядными различные взаимоотношения первых. Но поскольку ни в одном из этих сновидений анализ не был доведен до конца, пожалуй, есть смысл остановиться на сновидении, анализ которого был представлен более подробно, чтобы показать в нем сверхдетерминацию содержания сновидения. Для этого я выбираю сон об инъекции Ирме. В этом примере мы без труда заметим, что работа сгущения при образовании сновидений пользуется более чем одним средством.
Главный персонаж в содержании сновидения – пациентка Ирма, являющаяся в нем с чертами, присущими ей в жизни, и, следовательно, изображающая вначале саму себя. Но поза, в которой я исследую ее возле окна, заимствована мною из воспоминания о другом человеке, о той даме, на которую я бы хотел поменять мою пациентку, как это показывают мысли сновидения. Поскольку у Ирмы обнаруживаются дифтеритные налеты, которые напоминают мне про беспокойство о моей старшей дочери, она служит для изображения этого моего ребенка, за которым скрывается связанная с ним благодаря созвучию имени персона пациентки, умершей от интоксикации. В дальнейшем ходе сновидения значение личности Ирмы меняется (причем сам ее образ в сновидении не изменился); она становится одним из детей, которых мы исследуем в амбулатории детской больницы, причем мои друзья указывают на различие их духовных задатков. Переход, очевидно, произошел через представление о моей дочери. Из-за сопротивления при открывании рта та же самая Ирма служит намеком на другую, когда-то мною обследованную, даму, а затем в этой же взаимосвязи – на мою собственную жену. Кроме того, в болезненных изменениях, обнаруженных мною в горле, я соединил намеки на целый ряд других лиц.
Все эти люди, на которых я наталкиваюсь, прослеживая мысли об «Ирме», не появляются в сновидении во плоти и крови; они скрываются за персонажем сновидения по имени «Ирма», который, следовательно, становится собирательным образом, наделяемый, правда, полными противоречий чертами. Ирма становится представительницей этих других людей, которыми пожертвовала работа сгущения, поскольку я наделяю ее всем тем, что шаг за шагом напоминает мне об этих людях.
Я могу составить собирательный персонаж, иллюстрирующий сгущение в сновидении, и другим путем, соединив отличительные черты двух или нескольких людей в один образ сновидения. Именно так возник доктор М. в моем сновидении; он носит имя доктора М., говорит и ведет себя, как он. Но его физические особенности и его недуг относятся к другому человеку, к моему старшему брату; единственная черта – бледный внешний вид – имеет двойственную детерминацию, поскольку в действительности она присуща им обоим.
Аналогичным смешанным персонажем является доктор Р. в моем сновидении о дяде. Здесь, однако, образ сновидения возник еще одним способом. Я не объединил черты, присущие одному, с чертами другого и тем самым не сократил образ воспоминания о каждом из них до определенных черт, а применил метод, с помощью которого Гальтон делает свои семейные портреты. То есть он проецирует оба изображения друг на друга, при этом общие черты выделяются, а несовпадающие затушевывают друг друга и становятся на снимке нечеткими. В сновидении о дяде в качестве наиболее яркой черты, относящейся к двум людям, а потому и к расплывчатому лицу, выделяется светлая борода, которая, кроме того, содержит намек на моего отца и на меня самого из-за отношения к седине.
Создание собирательных и смешанных персонажей – это одно из главных рабочих средств сгущения в сновидении. Вскоре у нас будет повод обсудить его в другой взаимосвязи.
Мысль «дизентерия» в сновидении об Ирме также множественно детерминирована: с одной стороны, созвучием с «дифтерией», с другой стороны – отношением к пациенту, истерию которого врачи не распознали и которого я послал на Восток.
Интересным случаем сгущения оказывается также упоминание во сне о «пропилене». В мыслях сновидения содержался не «пропилен», а «амилен». Можно было бы предположить, что здесь при образовании сновидения произошло простое смещение. Так оно и есть, но только это смещение служит целям сгущения, как показывает следующее дополнение к анализу сновидения. Когда я еще на один момент останавливаю свое внимание на слове «пропилен», мне приходит в голову его созвучие со словом «Пропилеи». Но Пропилеи находятся не только в Афинах, но и в Мюнхене. В этом городе за год до своего сновидения я посетил тяжелобольного друга, воспоминание о котором становится несомненным благодаря триметиламину, следующему в сновидении сразу за пропиленом.
Я опускаю бросающееся в глаза обстоятельство, что здесь, как и в других случаях анализа сновидения, для соединения мыслей используются ассоциации самой разной ценности, и уступаю искушению, так сказать, наглядно изобразить процесс, заменив амилен в мыслях сновидения пропиленом в его содержании.
Здесь имеется группа представлений о моем друге Отто, который не понимает меня, упрекает и дарит мне ликер, пахнущий амиленом; там – связанные противоположностью представления о моем берлинском друге (Вильгельме Флиссе), который меня понимает и которому я обязан многими ценными сообщениями, в том числе о химии сексуальных процессов.
То, что из группы «Отто» особенно должно привлекать мое внимание, обусловлено недавними впечатлениями, которые вызвали сновидение; амилен относится к этим элементам, определяющим содержание сновидения. Большая группа представлений «Вильгельм» оживляется благодаря своей противоположности с «Отто», и в ней выделяются элементы, созвучные с элементами, уже активированными в «Отто». Во всем этом сновидении я перехожу от человека, вызывающего у меня недовольство, к другому человеку, которого по своему желанию я могу противопоставить первому, шаг за шагом взываю к другу, противостоящему противнику. Таким образом, «амилен» в группе «Отто» и в другой группе вызывает воспоминания из области химии; триметиламин, находящий подкрепление с разных сторон, попадает в содержание сновидения. Также и «амилен» мог бы попасть в содержание сновидения в неизменном виде, но он подвергается воздействию со стороны группы «Вильгельм», когда из всего объема воспоминаний, скрывающихся за этим названием, отыскивается элемент, способный двояким образом детерминировать «амилен». Поблизости от «амилена» для ассоциации находится «пропилен»; из группы «Вильгельм» ему навстречу идет Мюнхен с Пропилеями. В «пропилен-Пропилеях» обе группы представлений соединяются. Словно благодаря компромиссу этот средний элемент затем попадает в содержание сновидения. Здесь было создано общее среднее, которое допускает множественную детерминацию. Таким образом, нам становится ясным, что множественная детерминация должна облегчить проникновение в содержание сновидения. В целях образования этого среднего, несомненно, и произошло смещение внимания от того, что действительно имелось в виду, к мысли, ей близкой по ассоциации.
Изучение сна об Ирме уже позволяет нам получить представление о процессах сгущения при образовании сновидения. В качестве компонентов работы смещения мы смогли выявить подбор элементов, неоднократно появляющихся в мыслях сновидения, образование новых единиц (собирательных персонажей, смешанных образов) и создание общего среднего. Чему служит сгущение и что ему способствует, мы спросим только тогда, когда будем обсуждать взаимосвязь психических процессов при образовании сновидения. Пока же довольствуемся констатацией того, что сгущение в сновидении представляет собой важное средство соединения мыслей и содержания сновидения.
Наиболее наглядной работа сгущения в сновидении становится в том случае, когда своими объектами она избрала слова и названия. Со словами вообще сновидение часто обходится, словно с предметами, и тогда они вступают в те же взаимосвязи, что и предметные представления[220]. Результатом таких сновидений являются комические и причудливые словообразования.
I
Когда однажды один мой коллега прислал мне написанную им статью, в которой, на мой взгляд, переоценивалось и, главное, в напыщенном тоне превозносилось недавно сделанное физиологическое открытие, на следующую ночь мне приснилась фраза, очевидно, относившаяся к упомянутой статье: «Это поистине норекдальный стиль». Вначале разгадка этого словообразования доставляла мне большие сложности; не подлежало сомнению, что оно пародировало прилагательные в превосходной степени типа «колоссальный, пирамидальный»; но откуда оно все же проистекало, сказать было нелегко. В конце концов, это несуразное слово распалось у меня на два имени: Нора и Экдаль из двух известных пьес Ибсена[221]. Незадолго до этого я прочел газетную статью об Ибсене того же самого автора, последний опус которого я, следовательно, критиковал в сновидении.
II
Одна из моих пациенток рассказала мне короткое сновидение, которое вылилось в бессмысленное сочетание слов. Она со своим мужем находится на деревенском празднике, а затем говорит: «Это кончится всеобщим “Maistollmütz”». При этом в сновидении у нее появляется смутная мысль, что это мучное блюдо из маиса, нечто вроде поленты. Анализ разлагает это слово на Mais – toll – mannstoll – Olmütz[222]; все эти элементы являются частями разговора за столом с ее родственниками. За словом Mais, помимо намека на только что открывшуюся юбилейную выставку[223], скрываются слова: Meissen (мейсенская фарфоровая фигурка, изображавшая птицу), miss (англичанка, жившая у ее родственников, уехала в Ольмютц), mies – «отвратительный», «скверный» на используемом в шутку еврейском жаргоне; от каждого из слогов этого сгустка слов шла длинная цепочка мыслей и ассоциаций.
III
Молодой человек, к которому поздно вечером наведался один знакомый, чтобы отдать визитную карточку, на следующую ночь видит сон: какой-то бизнесмен ждет поздно вечером, чтобы направить телеграмму по домашнему телеграфу. После того как он ушел, по-прежнему раздаются звуки, но не постоянные, а отдельные удары. Слуга снова приводит мужчину, и тот говорит: «Все-таки странно, что даже те люди, которые обычно tutelrein, не умеют обращаться с такими вещами».
Как мы видим, индифферентный повод к сновидению раскрывает только один из элементов сновидения. Смысл же он вообще приобрел только тогда, когда к нему добавилось прежнее переживание сновидца, которое, будучи само по себе безразличным, было наделено его фантазией, имевшей замещающее значение. В детском возрасте, живя со своим отцом, однажды он, еще не отойдя ото сна, уронил на пол стакан с водой, в результате чего промок кабель комнатного телеграфа, и постоянные звуки разбудили отца. Поскольку «постоянно звучать» соответствует «промокнуть», то в таком случае «отдельные удары» используются для изображения падения капель. Слово «tutelrein» распадается по трем направлениям и, таким образом, относится к трем вещам, представленным в мыслях сновидения: «Tutel» = Kuratel означает опеку; Tutel (или «Tuttel») – это вульгарное обозначение женской груди, а составная часть «rein» (чистый) заимствует первые слоги слова «комнатный телеграф» [Zimmertelegraphen], чтобы образовать слово «zimmerrein», что имеет много общего с «намочить пол» и, кроме того, созвучно с одной из фамилий, носимых в семье сновидца[224].
IV
В одном длинном хаотическом сновидении, центром которого было морское путешествие, мне снилось, что ближайшая остановка называется Хирсинг, а следующая – Флисс. Последнее – это фамилия моего друга в Б. [Берлине], который часто бывал целью моих поездок. Хирсинг же представляет собой комбинацию из названий станций нашей венской пригородной железной дороги, которые так часто оканчиваются на «инг»: Хитцинг, Лизинг, Мёдлинг (прежнее название Меделиц, meae deliciae, то есть «мой друг»), и английского hearsay (слухи), что указывает на клевету и устанавливает связь с индифферентным возбудителем сновидения – стихотворением из «Листовок», «Sagter Hatergesagt», об одном злоречивом карлике. Если соединить конечный слог «инг» с именем Флисс, получается «Флиссинген», реально существующая остановка во время морского путешествия, которое совершает мой брат, приезжая к нам в гости из Англии. Английское название Флиссинген звучит, однако, как Flushing, что в английском языке означает «покраснение» и напоминает о пациентках со «страхом покраснения», которых я лечу, а также о недавней публикации Бехтерева об этом неврозе, давшей мне повод для недовольства.
V
В другой раз я видел сновидение, состоявшее из двух отдельных частей. Первая – это отчетливо сохранившееся в памяти слово «автодидаскер», другая же в точности совпадает с появившейся у меня несколько дней назад безобидной фантазией на тему того, что в следующий раз, когда я увижу профессора Н., я ему должен сказать: «Пациент, о состоянии которого я недавно у вас консультировался, действительно, как вы и предполагали, страдает только неврозом». Новообразованное слово «автодидаскер» должно не только удовлетворять требованию, что оно содержит в себе сжатый смысл, – этот смысл должен находиться в тесной связи с моим возникшим в бодрствовании намерением дать профессору Н. вышеупомянутое удовлетворение.
Автодидаскер легко разлагается на автор, автодидакт и Ласкер, к которому добавляется имя Лассаль[225]. Первые два слова ведут к – важному на этот раз – поводу к сновидению. Я принес жене несколько томов известного автора, с которым дружен мой брат и который, как я узнал, родился в том же городе, что и я (Й. Й. Давид). Однажды вечером она со мною говорила о глубоком впечатлении, которое произвела на нее захватывающая печальная история о загубленном таланте в одной из новелл Давида, а затем наш разговор перешел к признакам дарований, которые мы обнаруживаем у наших собственных детей. Под впечатлением прочитанного она высказала опасение, относившееся к нашим детям, и я утешил ее замечанием, что как раз такие опасности могут быть устранены воспитанием. Ночью ход моих мыслей продолжился, они включили в себя озабоченность моей жены и связались с разного рода другими вещами. Высказывание, которое сделал писатель моему брату по поводу женитьбы, направило мои мысли по другому пути, сумевшему привести к ситуации в сновидении. Путь этот вел в Бреславль, где вышла замуж одна хорошо нам знакомая дама. Для опасения погибнуть из-за женщины, составлявшего ядро моих мыслей сновидения, я нашел в Бреславле примеры Ласкера и Лассаля, которые вместе с тем позволили мне изобразить два вида этого пагубного влияния[226]. Идея «cherchez la femme», в которой можно обобщить эти мысли, в другом значении приводит меня к моему пока еще неженатому брату, которого зовут Александр. Я замечаю, что Алекс, как мы его сокращенно зовем, звучит чуть ли не как перестановка слова Ласкер и что этот момент, наверное, повлиял на то, что мои мысли пошли окольным путем через Бреславль.
Игра именами и слогами, которой я здесь занимаюсь, имеет, однако, еще и более глубокий смысл. Она выдает желание счастливой семейной жизни для моего брата, причем следующим образом. В художественном романе «L’oeuvre», который по содержанию, по-видимому, близок моим мыслям в сновидении, писатель, как известно, эпизодически изображал самого себя и свое собственное семейное счастье, и он фигурирует в нем под именем Сандо. Вероятно, придумывая это имя, он поступил следующим образом: если прочесть Золя (Zola) наоборот (как это любят делать дети), то получится Алоз (Aloz). Но это, наверное, показалось ему слишком прозрачным, поэтому он заменил первый слог «ал», которым начинается также имя Александр, третьим слогом того же имени «санд», и получилось Сандо (Sandoz). Точно так же возник и мой автодидаскер.
Моя фантазия, будто я рассказываю профессору Н., что обследованный нами больной страдает только неврозом, попала в сновидение следующим образом. Незадолго перед концом моего рабочего года у меня появился пациент, которому я не мог поставить диагноз. Можно было предположить – но не доказать – тяжелый органический недуг, вероятно, даже изменение в спинном мозге. Было бы заманчиво диагностировать невроз и тем самым положить конец всем затруднениям, если бы больной так энергично не отрицал какой-либо сексуальный анамнез, без которого наличие невроза я признать не могу. Попав в затруднительное положение, я призвал на помощь врача, который по-человечески вызывает у меня (как и у других) огромное уважение и перед авторитетом которого я охотно склоняюсь. Он выслушал мои сомнения, счел их оправданными, а затем сказал: «Продолжайте наблюдать за мужчиной, это будет невроз». Поскольку я знаю, что моих взглядов на этиологию неврозов он не разделяет, я не стал ему возражать, но не скрыл своего недоверия. Несколько дней спустя я заявил больному, что не знаю, как с ним поступать, и посоветовал ему обратиться к другому врачу. И тут, к моему глубокому удивлению, он стал просить меня о прощении за то, что меня обманул; ему было очень стыдно, и он раскрыл мне часть сексуальной этиологии, которую я ожидал и которая была мне необходима, чтобы выдвинуть предположение о неврозе. Это было для меня облегчением, но вместе с тем и вызвало чувство стыда; я должен был признаться себе, что мой врач-консультант, не дав себя сбить с толку анамнезом, увидел картину более правильно. Я решил ему это сказать, когда с ним снова увижусь, сказать ему, что он был прав, а я заблуждался.
Именно это я и делаю в сновидении. Но что же это за исполнение желания, если я признаюсь, что не прав? Именно это и есть мое желание; мне хочется оказаться неправым в своих опасениях, точнее говоря, мне хочется, чтобы моя жена, опасения которой я включил в мысли своего сновидения, оказалась неправой. Тема, к которой относится правота и неправота в сновидении, не так далека от того, что действительно интересно для мыслей сновидения. Это та же самая альтернатива органического или функционального ущерба, понесенного из-за женщины, собственно говоря, из-за половой жизни: паралич вследствие сухотки спинного мозга или невроз, к которому легко можно свести гибель Лассаля.
Профессор Н. играет в этом цельном (и при тщательном толковании совершенно прозрачном) сновидении определенную роль не только из-за этой аналогии, но и из-за моего желания оказаться неправым, а также не только из-за его отношений с Бреславлем и с семьей нашей вышедшей там замуж приятельницы, но и из-за небольшого разговора, произошедшего после упомянутой консультации. Завершив врачебную задачу высказанным предположением, его интерес обратился к личным темам. «Сколько же теперь у вас детей?» – «Шесть». – Жест уважения и озабоченности. «Мальчики, девочки?» – «Три и три, это моя гордость и все мое богатство». – «Ну, учтите, с девочками все просто, а вот мальчики доставляют потом трудности в воспитании». Я возразил, что до сих пор они оставались у меня очень послушными; очевидно, этот второй диагноз относительно будущего моих сыновей понравился мне столь же мало, как и первый, что у моего пациента всего лишь невроз. Следовательно, оба этих впечатления связаны между собой смежностью, временной близостью переживаний, и если я включаю в сновидение историю о неврозе, то заменяю ею разговор о воспитании, обнаруживающий еще большую связь с мыслями сновидения, поскольку он так близко соприкасается с высказанными позднее опасениями моей жены. Таким образом, сам мой страх, что Н. со своими замечаниями о трудностях воспитания мальчиков может оказаться прав, включается в содержание сновидения, скрываясь за изображения моего желания, чтобы я оказался не прав в таких опасениях. Эта же фантазия в неизменном виде служит изображению обеих противоположных сторон альтернативы.
VI
Марциновски (1911): «Сегодня рано утром, находясь между сном и бодрствованием, я пережил очень забавное сгущение слов. Перебирая едва сохранившиеся в памяти отрывки сновидения, я натолкнулся на одно слово, которое я видел перед собой как будто наполовину написанным, а наполовину напечатанным. Это слово – “erzefilisch” и относится к предложению, которое безо всякой взаимосвязи совершенно изолированно всплыло в моей сознательной памяти; оно звучит: “Это действует erzefilisch на половое чувство”. Мне сразу же стало понятно, что, собственно говоря, оно должно означать “erzieherisch” (воспитательный, педагогический), а также всерьез задумался, не было ли там на самом деле написано “erzifilisch”. При этом мне на ум пришло слово “сифилис”, и я стал ломать себе голову, начав анализировать еще в полусне, каким образом оно попало в мое сновидение, так как ни лично, ни по профессии у меня не было каких-либо точек соприкосновения с этой болезнью. Затем мне пришло в голову слово “erzehlerisch”, объясняющее “e” и в то же время объясняющее, что вчера вечером наша “воспитательница” завела со мной разговор о проблеме проституции. При этом я действительно дал ей, чтобы “педагогически” повлиять на ее не совсем нормально развитую эмоциональную жизнь, книгу Гессе “О проституции”, после того как я с разных сторон рассказал ей об этой проблеме. И тут мне вдруг стало понятно, что слово “сифилис” следует понимать не в буквальном смысле, а как яд в отношении, разумеется, к половой жизни. Таким образом, в переводе предложение звучит совершенно логично: “Своим рассказом [Erzählung] я хотел педагогически [erzieherisch] повлиять на эмоциональную жизнь моей воспитательницы [Erzieherin], но опасаюсь, что в то же время это может подействовать отравляюще [vergiftend]”. Erzefilisch = erzäh – (erzieh) – (erzefilisch)».
Искажения слов в сновидении во многом похожи на такие же искажения при паранойе, которые, однако, встречаются также при истерии и навязчивых представлениях. Речевые умения детей, которые в определенные периоды относятся к словам как к объектам, а также изобретают новые языки и искусственные словосочетания, являются здесь общим источником как для сновидения, так и для психоневрозов.
Анализ бессмысленных словообразований в сновидении особенно пригоден для того, чтобы показать работу сгущения. Из использованной здесь небольшой подборки примеров нельзя делать вывод, что такой материал наблюдается редко или вообще только как исключение. Скорее, он встречается очень часто, но зависимость толкования сновидений от психоаналитического лечения является причиной того, что отмечаются и сообщаются только немногочисленные примеры, а приведенные анализы в основном понятны лишь человеку, разбирающемуся в патологии неврозов. Таковым, к примеру, является сновидение доктора фон Карпинской (Karpinska, 1914), содержащее бессмысленное словообразование «Svingnum elvi». Следует упомянуть также случай, когда в сновидении появляется слово, которое само по себе имеет смысл, но, отчуждаясь от своего значения, объединяет в себе другие разные значения, по отношению к которым оно ведет себя как «бессмысленное» слово. Так происходит в сновидении о «категории» десятилетнего мальчика, о котором сообщает В. Тауск (Tausk, 1913). «Категория» означает здесь женские гениталии и «категорировать» – то же самое, что уринировать.
Если в сновидении изображается разговор, как таковой разительно отличающийся от мыслей, то здесь действует не имеющее исключений правило, согласно которому разговор в сновидении проистекает от воспоминания о разговоре в материале сна. Дословный текст разговора либо сохраняется в целости, либо претерпевает незначительное изменение; часто бывает, что разговор в сновидении составлен из разных воспоминаний о разговорах; при этом дословный текст сохраняется, а смысл меняется – становится иным или допускает разные толкования. Разговор в сновидении нередко служит простым намеком на событие, во время которого произошел разговор, всплывший в памяти[227].
Б. Работа смещения
Другое, вероятно, не менее важное обстоятельство должно было броситься нам в глаза, когда мы собирали примеры процесса сгущения в сновидении. Мы могли заметить, что элементы, которые в содержания сновидения выступают в качестве его существенных составных частей, отнюдь не играют той же роли в мыслях сновидения. В дополнение к этому можно сказать и обратное. То, что в мыслях сновидения, по-видимому, является существенным содержанием, совсем не обязательно будет представлено в сновидении. Сновидение, так сказать, центрировано иначе, его содержание сосредоточено вокруг других элементов, нежели мысли сновидения. Так, например, в сновидении о монографии по ботанике средоточием сновидения, очевидно, является элемент «ботаника»; в мыслях сновидения речь идет о сложностях и конфликтах, которые возникают из-за обязывающих отношений между коллегами, а затем об упреке в том, что я слишком многим жертвую ради своих увлечений, элемент «ботаника» вообще не находит места в этом центральном пункте мыслей сновидения. Разве что он только связан с ним через противоположность, ибо ботаника никогда не относилась к моим любимым предметам. В сновидении «Сафо» моего пациента средоточием являются подъем и схождение, быть наверху и быть внизу; в сновидении же речь идет об опасностях сексуальных отношений с лицами, более низкими по своему положению, так что в содержание сновидения вошел лишь один из элементов мыслей сновидения, причем неимоверно расширившийся. Точно так же обстоит дело в сновидении о майских жуках, тема которого – отношения сексуальности и жестокости. Хотя момент жестокости вновь проявился в сновидении, но в совершенно иной взаимосвязи и без упоминания о сексуальности, то есть он оказался вырванным из контекста и в результате преобразованным в нечто постороннее. В сновидении о дяде светлая борода, образующая его центр, казалось бы, не имеет никакого отношения к фантазиям о величии, которые мы выявили в качестве ядра мыслей сновидения. Подобные сновидения производят вполне обоснованное впечатление «смещенных». В противоположность этим примерам сон об инъекции Ирме показывает, что при образовании сновидения отдельные элементы могут также сохранять за собой то место, которое они занимают в мыслях сновидения. Ознакомление с этим новым, в некотором смысле непостоянным отношением между мыслями и содержанием сновидения вначале вполне может вызвать у нас удивление. Когда в случае какого-либо психического процесса в обычной жизни мы обнаруживаем, что одно представление оказалось вырванным из многих других и приобрело для сознания особую живость, то обычно мы рассматриваем такой результат как доказательство того, что побеждающее представление приобретает особенно высокую психическую ценность (определенной степени интерес). Но нам известно, что при образовании сновидения эта ценность отдельных элементов в мыслях сновидения не сохраняется или не учитывается. Нет никаких сомнений в том, какие элементы мыслей сновидения наиболее ценны; наше суждение говорит это нам непосредственно. При образовании сновидения с этими важными, имеющими большой интерес элементами обращаются так, словно они несущественны, и вместо них в сновидении появляются другие элементы, которые в мыслях сновидения, безусловно, были несущественными. Вначале это создает впечатление, что при выборе сновидения психическая интенсивность[228] отдельных представлений вообще не учитывается, а значение имеет лишь более или менее многосторонняя их детерминация. Можно было бы сказать так: в сновидение попадает не то, что важно в мыслях сновидения, а то, что содержится в них многократно; однако такое предположение мало чем помогает понять образование сновидения, ибо мы не вправе считать заранее, что при выборе материала для сновидения оба момента – множественная детерминация и собственная ценность – могут действовать не согласованно, а как-нибудь по-другому. Те представления, которые наиболее важны в мыслях сновидения, будут, пожалуй, и чаще всего в них повторяться, поскольку от них – как центральных пунктов – распространяются отдельные мысли. И все же сновидение может отвергнуть эти интенсивно подчеркнутые и подкрепленные с разных сторон элементы и включить в свое содержание другие элементы, обладающие только последним свойством.
Для разрешения этой проблемы мы обратимся к другому впечатлению, полученному нами при исследовании (в предыдущем разделе) сверхдетерминации содержания сновидения. Возможно, иной читатель уже решил для себя, что сверхдетерминация элементов сновидения не представляет собой никакого важного открытия, потому что это и так само собой разумеется. Ведь при анализе мы исходим из элементов сновидения и записываем все мысли, которые с ними связаны; поэтому неудивительно, что в полученном таким способом материале мыслей особенно часто обнаруживаются именно эти элементы. Я мог бы отвергнуть это возражение, однако сам выскажу нечто похожее на него: среди мыслей, выявляемых анализом, имеется много таких, которые находятся далеко от ядра сновидения и кажутся искусственными включениями, сделанными с определенной целью. Понять их цель не составляет труда; именно они устанавливают связь, зачастую вычурную и неестественную, между содержанием и мыслями сновидения, и если бы эти элементы были устранены из анализа, то во многих случаях составные части сновидения были бы лишены не только сверхдетерминации, но и вообще удовлетворительной детерминации мыслями сновидения. Таким образом, это приводит нас к выводу, что множественная детерминация, определяющая выбор сновидения, не всегда является первичным моментом образования сновидения, а зачастую представляет собой вторичный результат действия некой пока нам еще неведомой психической силы. При всем при том она важна для попадания отдельных элементов в сновидение, ибо мы можем наблюдать, что она создается с определенными издержками там, где не может возникнуть без посторонней помощи из материала сновидения.
Напрашивается мысль, что в работе сновидения проявляется психическая сила, которая, с одной стороны, лишает интенсивности психически ценные элементы, а с другой стороны, путем сверхдетерминации создает из малоценных элементов новые ценности, которые затем попадают в содержание сновидения. Если дело обстоит именно так, то это значит, что при образовании сновидения произошли перенос и смещение психических интенсивностей отдельных элементов, последствием которых и является текстовое различие между содержанием и мыслями сновидения. Предполагаемый нами процесс представляет собой важнейшую часть работы сновидения: он заслуживает того, чтобы быть названным смещением в сновидении. Смещение и сгущение в сновидении являются двумя «мастерами», деятельности которых мы можем в первую очередь приписать образование сновидения.
Я думаю, нам также не составит труда распознать психическую силу, которая проявляется в феноменах смещения в сновидении. Результат такого смещения заключается в том, что содержание сновидения больше уже не совпадает с мыслями сновидения, что сновидение воспроизводит лишь искажение бессознательного желания. Однако искажение в сновидении нам уже знакомо; мы объяснили его цензурой, которую одна психическая инстанция в мыслительной жизни осуществляет по отношению к другой. Смещение в сновидении – это одно из основных средств достижения такого искажения. Is fecit, cui profuit[229]. Мы можем предположить, что смещение в сновидении происходит под влиянием такой цензуры, эндопсихической защиты[230].
Каким образом согласуются между собой моменты смещения, сгущения и сверхдетерминации при образовании сновидения, какой из этих факторов играет главную, а какой второстепенную роль, мы это оставим для дальнейших исследований. Пока же в качестве второго условия, которому должны удовлетворять элементы, попадающие в сновидение, мы можем сказать, что они избавлены от сопротивления со стороны цензуры. Но отныне при толковании сновидений мы будем учитывать смещение в сновидении в качестве несомненного факта.
В. Изобразительные средства сновидения
Помимо обоих моментов – сгущения и смещения в сновидении, действенность которых мы обнаружили при превращении скрытого материала мыслей в явное содержание сновидения, при продолжении этого исследования мы встретим еще два условия, оказывающие несомненное влияние на выбор материала, попадающего в сновидение. Но вначале я бы хотел, даже рискуя тем, что это покажется остановкой на нашем пути, бросить взгляд на процессы, происходящие при толковании сновидений. Я не скрываю того, что проще всего было бы их объяснить и защитить их достоверность от возражений, если бы я взял за образец отдельное сновидение, дал его толкование, как это сделано мной в разделе (главе) II со сновидением об инъекции Ирме, затем сопоставил бы выявленные мысли сновидения и реконструировал из них образование сновидения, то есть дополнил бы анализ сновидений их синтезом. Эту работу – к собственной пользе – я проделал на нескольких примерах; но я не могу здесь к ней обратиться, поскольку этому препятствуют разного рода соображения, легко понятные любому вдумчивому читателю. При анализе сновидений эти соображения мешали не столь сильно, ибо анализ мог быть неполным и сохранял свою ценность, если ему удавалось хотя бы чуть-чуть проникнуть в ткань сновидения. Что касается синтеза, то, на мой взгляд, для того, чтобы быть убедительным, он должен быть полным. Полный синтез я мог бы дать лишь относительно сновидений тех людей, которые незнакомы читающей публике. Поскольку же средство для этого мне предоставляют лишь пациенты, невротики, то эту часть описания сновидения я должен отложить до тех пор, пока не смогу – в другом месте – продвинуться в психологическом объяснении неврозов настолько далеко, что можно будет связать их с нашей темой[231].
Из моих попыток синтетически создать сновидения из мыслей сновидения мне известно, что материал, получаемый при толковании, имеет различную ценность. Одну их часть составляют важные мысли сновидения, которые, стало быть, могли бы полностью заменить собой сновидение и которых было бы достаточно для такой замены, если бы не существовало цензуры. Другой части принято приписывать несущественную ценность. Не придается никакого значения и утверждению, что все эти мысли участвовали в образовании сновидения; скорее, среди них могут обнаружиться мысли, которые связываются с переживаниями, появившимися после сна, между временными точками сновидения и толкования. Эта часть охватывает все связующие пути, приведшие от явного содержания сновидения к его скрытым мыслям, а также опосредствующие и приближающие ассоциации, благодаря которым в ходе работы по толкованию мы получили знание об этих связующих путях.
Сейчас нас интересуют исключительно важные мысли сновидения. Большей частью они раскрываются в виде комплекса мыслей и воспоминаний самого запутанного построения со всеми особенностями мышления, известными нам из бодрствования. Нередко эти мысли исходят из более чем одного центра, но не лишены точек соприкосновения; почти всегда возле одного ряда мыслей находится ему противоположный, который связан с ним по ассоциации по контрасту.
Разумеется, отдельные части этого сложного образования находятся в самых разнообразных логических отношениях друг с другом. Они образуют передний и задний планы, отступления и объяснения, условия, доказательства и возражения. Когда вся масса этих мыслей подвергается прессованию в работе сновидения, причем отдельные части переворачиваются, раздробляются и сдвигаются, словно дрейфующий лед, возникает вопрос, что же происходит с логическими связями, которые дотоле образовывали структуру. Как же изображаются в сновидении эти «если», «потому что», «подобно тому, как», «хотя», «либо – либо» и все остальные предлоги[232], без которых мы не можем представить себе речи и предложений?
Прежде всего на это нужно ответить, что сновидение не имеет в своем распоряжении средств для изображения таких логических связей между мыслями сновидения. Большей частью оно оставляет без внимания все эти предлоги и подвергает переработке лишь объективное содержание мыслей сновидения. На долю толкования и выпадает восстановление связи, которую уничтожила работа сновидения.
Отсутствие у сновидения способности к выражению этой связи объясняется, по всей видимости, самим психическим материалом, с которым оно работает. В таких же ограничительных рамках находятся и изобразительные искусства, живопись и скульптура, в сравнении с поэзией, которая может прибегнуть к речи; и здесь тоже причина такой неспособности заключается в материале, посредством обработки которого оба искусства стремятся что-либо выразить. Прежде чем живопись пришла к пониманию своих законов, она старалась исправить этот недостаток. На древних портретах возле уст изображенных людей на листке писались слова, которые отчаялся передать в образе художник.
Возможно, мне здесь возразят, оспаривая отказ сновидения от изображения логических связей. Ведь существуют сновидения, в которых совершаются самые сложные умственные операции, приводятся доводы и контрдоводы, имеются шутки и сравнения, как в бодрствующем мышлении. Но и здесь тоже это всего лишь видимость; если подвергнуть такие сны толкованию, то мы увидим, что все это – материал сновидения, а не изображение интеллектуальной работы во сне. Здесь мнимое мышление передает содержание мыслей сновидения, а не отношение этих мыслей друг к другу, в установлении которого и состоит мышление. Я еще приведу примеры этому. Но проще всего констатировать, что все разговоры, которые происходят в сновидениях и которые безо всяких сомнений таковыми можно назвать, представляют собой точные или слегка измененные копии разговоров, сохранившихся в воспоминаниях материала сновидения. Разговор – это зачастую всего лишь намек на событие, содержащееся в мыслях сновидения; смысл сновидения совершенно иной.
Однако я не буду оспаривать того, что в образовании сновидения принимает участие также и критическая мыслительная работа, которая не просто повторяет материал, относящийся к мыслям сновидения. Влияние этого фактора я проясню в конце нашего обсуждения. Тогда станет понятным, что эта мыслительная работа вызывается не мыслями сновидения, а самим, в известном смысле уже готовым сновидением.
Пока же мы остановимся на том, что логические отношения между мыслями сновидения не находят во сне особого выражения. Если, например, в сновидении обнаруживается противоречие, то это будет либо противоречием самому сновидению, либо противоречием в содержании одной из мыслей сновидения; противоречию между мыслями сновидения соответствует противоречие в сновидении, передаваемое лишь самым косвенным образом.
Но подобно тому, как в живописи в конце концов удалось прийти к выражению речи изображенных людей, нежности, угрозы, предостережения и т. п. не иначе, как с помощью развевающегося листка, так и для сновидения нашлась возможность выражать отдельные логические отношения между своими мыслями посредством соответствующей модификации изображения. Мы можем наблюдать, что разные сновидения ведут себя при этом по-разному; если одно сновидение совершенно игнорирует логическую структуру своего материала, то другое пытается как можно полнее ее передать. В таком случае сновидение в большей или меньшей степени отходит от предлагаемого ему для переработки текста. Впрочем, сновидение аналогичным образом поступает и с временной связью мыслей, если такая связь создается в бессознательном (как, например, в сновидении об инъекции Ирме).
Однако с помощью каких средств работа сновидения способна обозначить трудно представимые отношения в материале сна? Я попытаюсь перечислить их по отдельности.
Прежде всего сновидение учитывает несомненно имеющуюся связь между всеми частями содержащихся в нем мыслей, объединяя этот материал в единое целое в виде ситуации или события. Логическую взаимосвязь оно передает как одновременность; при этом оно поступает словно художник, который объединяет, например, всех философов или поэтов в образе школы в Афинах или Парнаса. Хотя они никогда не собирались в одном зале или не были вместе на вершине горы, при вдумчивом рассмотрении они образуют сообщество[233].
Этим же способом изображения пользуется сновидение. Если оно изображает два элемента рядом друг с другом, то, значит, оно ручается за особенно тесную связь между соответствующими элементами в мыслях сновидения. Это похоже на нашу систему письма: аб означает, что обе буквы должны произноситься в один слог, а и б с пробелом позволяют нам распознать а как последнюю букву одного слова, а б – как первую букву другого. Следовательно, комбинации сновидения образуются не из каких угодно, совершенно раздельных составных частей материала, а из таких, которые находятся в тесной связи друг с другом также и в мыслях сновидения.
Для изображения причинных отношений у сновидения есть два способа, которые, в сущности, сводятся к одному и тому же. Более часто встречающийся способ изображения, когда мысли сновидения можно представить примерно так: раз было так-то и так-то, то, значит, должно было случиться то-то и то-то, заключается в том, что второстепенное предложение изображается в виде предварительного сновидения, а затем главное предложение – в виде основного сна. Если я правильно толковал, последовательность может быть и обратной, но главному предложению всегда соответствует более широко развернутая часть сновидения.
Прекрасный пример такого изображения причинной связи однажды представила мне одна пациентка, сновидение которой я впоследствии приведу полностью. Оно состояло из небольшого вступления и очень длительной главной части, которая центрировалась на одной теме и могла бы быть озаглавлена «С помощью цветов». Предварительный сон был таким. Она идет на кухню к двум служанкам и бранит их за то, что они не могут приготовить «самую малость еды». При этом она видит в кухне множество грубой посуды, перевернутой для того, чтобы стекали капли, и сваленной в кучу друг на друга. Обе служанки идут за водой, при этом они должны зайти в реку, протекающую рядом с домом или двором.
За этим следует главное сновидение, которое начинается так. Она спускается сверху, перелезая через своеобразные парапеты, и рада тому, что нигде при этом не цепляется платьем, и т. д. Предварительное сновидение относится к родительскому дому женщины. Слова в кухне она довольно часто слышала от своей матери. Груды грубой посуды относятся к обычной посудной лавке, которая находилась в их доме. Вторая часть сновидения содержит намек на отца, который часто волочился за служанками, а затем во время наводнения – дом стоял на берегу реки – простудился и умер. Стало быть, мысль, скрывающаяся за этим вступлением, гласит: «Поскольку я родилась в этом доме, в обстановке мелочности и безотрадности». Главное сновидение подхватывает эту же мысль и придает ей измененную исполнением желания форму: «Я высокого происхождения». Таким образом, получается: «Поскольку я низкого происхождения, моя жизнь сложилась так-то и так-то».
Насколько я знаю, разделение сновидения на две неравные части не всегда означает причинную связь между мыслями обеих частей. Часто кажется, будто в обоих сновидениях изображается один и тот же материал, но с разных точек зрения; несомненно, это относится к заканчивающейся поллюцией серии сновидений, в которой соматическая потребность требует все более ясного выражения. Или же оба сновидения проистекают из отдельных центров материала сновидения и пересекаются друг с другом в содержании, а потому в одном сновидении центром является то, что в другом служит лишь косвенным указанием, и наоборот. Однако в ряде сновидениях разделение на более короткое предварительное и более продолжительное главное сновидение фактически означает причинную связь между обеими частями. Другой способ изображения причинных связей используется при менее обширном материале, и он заключается в том, что один образ в сновидении – будь то человек или предмет – превращается в другой. Только там, где мы видим в сновидении, что происходит подобное превращение, мы можем всерьез говорить о наличии причинной взаимосвязи, но не там, где мы просто замечаем, что на смену одному теперь пришло другое. Я уже говорил, что оба способа изображения причинной связи сводятся к одному и тому же; в обоих случаях причинная связь изображается через последовательность: в одном случае через следование друг за другом сновидений, в другом случае – через непосредственное превращение одного образа в другой. Однако в большинстве случаев причинная связь вообще не изображается, а заменяется неизбежной также и в сновидении последовательностью элементов.
Альтернативу «либо – либо» сновидение вообще не способно выразить; обычно оно включает ее звенья во взаимосвязь в качестве равноценных элементов. Классическим примером этого служит сновидение об инъекции Ирме. Его скрытые мысли, очевидно, гласят: «Я не виновен в том, что у Ирмы сохраняются боли; в этом повинно либо то, что она противится принятию решения, либо то, что она находится в неблагоприятных сексуальных условиях, которые я не могу изменить, либо ее боли вообще имеют не истерическую, а органическую природу». Сновидение осуществляет, однако, все эти чуть ли не исключающие друг друга возможности, и ничего не мешает тому, чтобы оно добавило еще и четвертое такое решение. Альтернативу «либо – либо» я включил во взаимосвязь мыслей сновидения лишь после его истолкования.
Но если рассказчик, сообщая о сновидении, хочет употребить союзные слова «либо – либо»: «Это был либо сад, либо комната», – то в мыслях сновидения содержится не альтернатива, а союз «и», простое присоединение. С помощью «либо – либо» чаще всего мы описываем расплывчатый характер какого-либо элемента сновидения, который пока еще можно определить. В этом случае правило толкования гласит: отдельные части мнимой альтернативы следует сопоставить друг с другом и связать при помощи союза «и». Например, мне снится: после того как я напрасно долгое время надеялся узнать адрес находящегося в Италии друга, я получаю телеграмму, сообщающую мне этот адрес. Я вижу его отпечатанным голубым цветом на бумажной ленте телеграммы; первое слово не ясно:
то ли via,
или Villa, второе отчетливо: Sezerno
или даже (Casa);
Второе слово, похожее по созвучию на итальянское имя и напоминающее мне о наших этимологических спорах, выражает также мою досаду на то, что он так долго скрывал от меня свое местопребывание; однако каждое из звеньев, относящихся к первому слову, при анализе предстает в качестве самостоятельного и равноправного исходного пункта цепочки мыслей.
Ночью, накануне похорон моего отца, мне приснились печатная табличка, плакат или небольшая афиша – похожая на объявления в залах ожидания на вокзалах о запрещении курить, – на которой можно прочесть либо:
Просьба закрыть глаза,
либо
Просьба закрыть глаз.
Каждая из этих надписей имеет свой особый смысл и при толковании сновидения ведет своим особым путем. Я выбрал как можно более скромную церемонию, потому что знал, как покойный относился к подобным мероприятиям. Другие члены семьи были не согласны с моей пуританской простотой; они считали, что будет стыдно перед гостями, пришедшими на похороны. Отсюда просьба в сновидении «закрыть глаза», то есть проявить снисхождение. Значение расплывчатости, которую мы описываем при помощи «либо – либо», понять здесь очень легко. Сновидению не удалось создать целостного, недвусмысленного словесного выражения своих мыслей. Поэтому оба ряда мыслей отделяются друг от друга уже в содержании сновидения.
В некоторых случаях разделение сновидения на две равные части выражает альтернативу, которую сложно изобразить.
Чрезвычайно интересно отношение сновидения к категориям противоположности и противоречия. Ими просто-напросто пренебрегают, как будто слова «нет» для сновидения не существует. Противоположности с особым пристрастием собираются в единое целое или изображаются в чем-то одном. Сновидение позволяет себе даже изображать любой элемент в виде его противоположности, а потому ни про один элемент, способный иметь свою противоположность, вначале неизвестно, какое качество он имеет в мыслях сновидения – положительное или отрицательное[234]. В одном из вышеупомянутых сновидений, придаточное предложение которого мы уже истолковали («поскольку я такого происхождения»), моя пациентка спускается по парапету и при этом держит в руках цветущую ветку. Поскольку по поводу этого образа у нее появляется мысль о том, что на изображениях Благовещения девы Марии (саму ее зовут Марией) ангел держит в руке стебель лилии, а также о том, как во время праздника Тела Христова девушки, одетые во все белое, идут по улицам, украшенным зелеными ветками, то цветущая ветвь в сновидении, несомненно, является указанием на половую невинность. Но ветка сплошь усажена красными цветами, каждый из которых по отдельности напоминает камелию. В конце ее пути – снится ей дальше – почти все цветы опали; затем следуют несомненные намеки на месячные. Таким образом, та же самая ветка, которую, словно лилию, несет невинная девушка, одновременно служит намеком на даму с камелиями, которая, как известно, всегда носила белые камелии, но во время месячных – красные. Эта же цветущая ветвь («девичьи цветы» в песнях мельничихи у Гёте [в «Измене мельничихи»]) изображает половую невинность и в то же время ее противоположность. То же самое сновидение, выражающее радость того, что ей удалось незапятнанно прожить свою жизнь, позволяет обнаружить в отдельных местах (например, в опадении цветов) противоположный ход мыслей: что она допускала (а именно в детстве) различные прегрешения против сексуальной чистоты и невинности. При анализе сновидения мы можем четко разделить два ряда мыслей, из которых отрадный расположен на поверхности, а полный упреков – глубже; оба они полностью противоречат друг другу, а их одинаковые, но противоположные элементы нашли свое выражение в одних и тех же элементах сновидения.
В полной мере механизм образования сновидения считается лишь с единственной логической связью. Это отношение сходства, согласования соприкосновения, отношение «подобно тому, как», которое в отличие от всех остальных может изображаться в сновидении самыми разными способами. Имеющиеся в материале сновидения покрытия или случаи «подобно тому, как» представляют собой первые опорные точки образования сновидения, и значительная часть работы сновидения заключается в создании новых таких покрытий, если те, что уже имеются, не могут попасть в сновидение из-за сопротивления цензуры. На помощь изображению отношения сходства приходит работа сгущения в сновидении.
Сходство, согласование, общность обычно изображается сновидением через объединение в одно целое, которое либо уже имелось в материале сновидения, либо образуется заново. Первый случай мы можем назвать идентификацией, второй – смешанным образованием. Идентификация используется там, где речь идет о людях; смешанное образование – там, где материалом соединения служат вещи, хотя смешанные образования образуются также и из людей. Зачастую с местностями обходятся так же, как с людьми.
Идентификация заключается в том, что в содержании сновидения изображается только один человек из всех людей, связанных между собой общим сходством, тогда как другой человек или все остальные словно не имеют значения для сновидения. Однако этот человек, замещающий другого, входит в сновидении во все отношения и ситуации, которые касаются его самого или замещаемых людей. В случае смешанного образования, распространяющегося на людей, уже в образе сновидения имеются черты, присущие отдельным людям, но не являющиеся для них общими, а потому в результате объединения этих черт возникает новая единица, смешанный персонаж. Само смешение может происходить разными способами. Либо персонаж сновидения имеет имя одного человека – тогда мы каким-то образом, совершенно аналогичным знанию в бодрствовании, знаем, что имеется в виду тот или иной человек, – тогда как внешние черты принадлежат другому; либо сам образ в сновидении складывается из внешних черт, которые на самом деле распределяются между обоими. Вместо этих внешних черт второй человек может быть также представлен приписываемыми ему манерами, словами, которыми его наделяют, или ситуацией, в которую его помещают. В последнем случае строгое различие между идентификацией и образованием смешанного персонажа начинает исчезать. Бывает, однако, и так, что образование такого смешанного персонажа не удается. В таком случае эпизод в сновидении приписывается одному человеку, а другой – как правило, более важный – выступает в роли безучастного зрителя. Сновидец рассказывает, например: «При этом присутствовала и моя мать» (Штекель). Такой элемент содержания сновидения можно сравнить с детерминативом в иероглифическом письме, который предназначен не для высказывания, а для уточнения другого знака.
То общее, что оправдывает объединение двух людей, то есть побуждает к этому, может изображаться в сновидении либо отсутствовать. Как правило, идентификация или образование смешанного персонажа служит как раз тому, чтобы не изображать это общее. Вместо того чтобы повторять: А настроен враждебно ко мне, но и Б тоже, я образую в сновидении смешанный персонаж, состоящий из А и Б, или представляю А, который ведет себя так, как это характерно для Б. Полученный таким образом смешанный персонаж предстает передо мной в сновидении в новой взаимосвязи, а в том обстоятельстве, что он означает как А, так и Б, я нахожу затем основание включить в соответствующее место толкования сновидения то, что является общим для того и другого, а именно враждебное к себе отношение. Таким способом я часто достигаю необычайного сгущения содержания сновидения; я могу избежать непосредственного изображения очень сложных отношений, связанных с человеком, если взамен этого человека я нахожу другого, который имеет такие же притязания на часть этих отношений. Нетрудно понять, в какой мере это изображение при помощи идентификации может также помогать избежать сопротивления со стороны цензуры, ставящей работу сновидения в столь сложные условия. Поводом для цензуры могут быть как раз те представления, которые связаны в материале с данным человеком; тогда я нахожу второго человека, который также имеет отношение к забракованному материалу, но только к части его. Соприкосновение в пункте, не свободном от цензуры, дает мне теперь право образовать смешанный персонаж, характеризующийся в обоих направлениях индифферентными чертами. Этот смешанный или идентифицированный персонаж, будучи уже свободным от цензуры, пригоден для того, чтобы войти в содержание сновидения, а я благодаря использованию сгущения в сновидении удовлетворил требования цензуры.
Там, где в сновидении изображаются общие черты двух людей, это служит обычно указанием на наличие другого скрытого сходства, изображение которого делает невозможным цензура. Здесь в известной степени ради облегчения изображения произошло смещение, касающееся общих черт. Из того, что я вижу во сне смешанный персонаж с индифферентными общими чертами, я должен сделать вывод о наличии в мыслях сновидения других – отнюдь не индифферентных – общих черт.
Следовательно, идентификация или образование смешанного персонажа служит в сновидении разным целям: во‑первых, изображению общего между двумя людьми; во‑вторых, изображению смещенного сходства, а в‑третьих, еще и выражению просто желанного сходства. Поскольку желание найти общее между двумя людьми часто совпадает с тем, что они меняются местами, то и это отношение выражается в сновидении через идентификацию. В сновидении об инъекции Ирме я хочу эту пациентку поменять на другую, то есть я хочу, чтобы другая была моей пациенткой, как ею является первая. Сновидение считается с этим желанием, показывая мне человека, которого зовут Ирмой, но я обследую ее в позиции, которую мне доводилось видеть лишь у других. В сновидении о дяде эта замена становится центральным пунктом сновидения; я идентифицирую себя с министром, обходясь со своими коллегами не лучше, чем он.
Известно – и я не нашел здесь ни одного исключения, – что любое сновидение изображает самого сновидца. Сновидения абсолютно эгоистичны. Если в содержании сновидения присутствует не мое «Я», а посторонний человек, то я вполне могу предположить, что посредством идентификации мое «Я» скрывается за этим человеком. Я получаю возможность дополнить свое «Я». В другом случае, когда мое «Я» проявляется в сновидении, ситуация, в которой оно находится, свидетельствует о том, что за моим «Я» посредством идентификации скрывается другой человек. Тогда при толковании сновидения я должен помнить о том, что некие черты, присущие этому человеку, скрытое общее, следует перенести на себя. Бывают также сновидения, в которых мое «Я» присутствует вместе с другими людьми, которые после раскрытия идентификации опять-таки оказываются моими «Я». В таком случае я должен посредством этих идентификаций связать со своим «Я» определенные представления, принятию которых воспротивилась цензура. Таким образом, я могу представить во сне свое «Я» разными способами: в одних случаях непосредственно, в других – через идентификацию с посторонними людьми. Благодаря многим таким идентификациям можно добиться сгущения необычайно богатого мыслительного материала[235]. То, что собственное «Я» появляется в сновидении неоднократно или в разных образах, в сущности, не более странно, чем то, что оно многократно представлено в сознательной мысли, или в разных местах, или в других отношениях, например, во фразе: «Когда я думаю о том, каким я был здоровым ребенком».
Еще проще, чем в том случае, когда речь идет о людях, удается раскрыть идентификации в случае местностей, названных собственными именами, поскольку здесь нет помех со стороны всесильного в сновидении «Я». В одном из моих сновидений о Риме местность, в которой я нахожусь, называется Рим; однако я удивляюсь множеству немецких плакатов на углу улицы. Последнее представляет собой исполнение желания, по поводу которого у меня тут же появляется мысль о Праге; само желание, наверное, проистекает из давно уже пройденного немецко-национального периода юности. В то время, когда мне приснился этот сон, в Праге предстояла встреча с моим другом (Флиссом); таким образом, идентификация Рима и Праги объясняется желаемым сходством; я бы предпочел встретиться с моим другом в Риме, а не в Праге, для этой встречи Прага и Рим меняются местами.
Возможность создавать смешанные образования определяется прежде всего особенностями, которые так часто придают сновидениям фантастический характер, поскольку благодаря им в содержание сновидения вводятся элементы, которые никогда не могли быть объектами восприятия. Психический процесс при создании смешанных образований в сновидении, является, по всей видимости, таким же, как и в случае, когда мы в бодрствовании представляем себе или воображаем кентавра или дракона. Различие заключается только в том, что, когда мы фантазируем в бодрствовании, решающее значение имеет намеренно достигаемое впечатление от самого нового образа, тогда как смешанное образование в сновидении детерминируется моментом, не относящимся к его форме, – тем общим, что имеется в мыслях сновидения. Смешанное образование в сновидении может создаваться самыми разными способами. В наиболее безыскусственном варианте изображаются лишь свойства предмета, и это изображение сопровождается знанием о том, что оно относится и к другому объекту. Более тщательная техника объединяет черты одного и другого объекта в новый образ и при этом умело пользуется, например, реально существующим сходством между двумя объектами. Новое образование может казаться совершенно абсурдным или даже выглядеть фантастическим, в зависимости от того, насколько при составлении композиции этому содействуют материал и юмор. Если объекты, которые необходимо сгустить в единое целое, слишком различны, то работа сновидения нередко довольствуется созданием смешанного образования с более четким ядром, к которому добавляются менее четкие элементы. Объединение в один образ здесь словно не удалось; оба изображения перекрывают друг друга и организуют нечто вроде соревнования зрительных образов. Если бы захотелось показать создание понятия из индивидуальных образов восприятия, то можно было прийти к аналогичным изображениям в одном рисунке.
Разумеется, сновидения кишмя кишат такими смешанными образованиями; ряд примеров я уже привел в ранее проанализированных сновидениях; здесь я добавлю еще несколько. В сновидении, которое описывает жизнь пациентки «с помощью цветов» или «иносказательно», «Я» сновидения несет в руках цветущую ветвь, которая, как мы уже узнали, означает одновременно невинность и сексуальное прегрешение. Расположением цветов ветвь напоминает, кроме того, цветки вишни; сами цветы, взятые по отдельности, – это камелии, причем все в целом производит еще и впечатление экзотического растения. Общее в элементах этого смешанного образования становится понятным из мыслей сновидения. Цветущая ветвь состоит из намеков на подарки, которые побуждали ее или должны были побуждать проявлять любезность. Таковы в детстве вишни, в последующие годы – ветка камелии; экзотика – это намек на много путешествовавшего естествоиспытателя, который, подарив ей рисунок с изображением цветка, хотел заслужить ее благосклонность. Другая пациентка создает в сновидении смешанное образование из представлений о кабинках для переодевания на морском курорте, об уборной и мансардах наших городских домов. Для первых двух элементов общим является отношение к человеческой наготе и раздеванию; из сопоставления с третьим элементом можно заключить, что мансарда (в детстве) тоже была местом раздевания. Сновидец создает смешанную местность из двух помещений, в которых проводится «лечение», – из моей приемной и кафе, где он впервые познакомился со своей женой. Девушке, после того как старший брат обещал угостить ее икрой, снится, что его ноги покрыты черными икринками. Элементы «заражения» в моральном смысле и воспоминание о детской сыпи, которая покрывает ноги красными, а не черными точечками, соединились здесь с икринками в новое понятие, представление о том, «что она получила от своего брата». В этом сновидении с частями человеческого тела обходятся как с объектами, как и в остальных сновидениях. В сновидении, приведенном Ференци (1910), имелось смешанное образование, которое состояло из персоны врача и лошади и, кроме того, было одето в ночную рубашку. Общее этих трех элементов выявилось в результате анализа, в соответствии с которым ночная рубашка служила намеком на отца сновидицы в одном эпизоде из детства. Во всех трех случаях речь шла об объектах ее полового любопытства. В детстве ее воспитательница часто брала ее с собой на военный конный завод, где она имела возможность вдоволь удовлетворять свое – тогда еще ничем не сдерживаемое – любопытство.
Ранее я утверждал, что у сновидения отсутствуют средства, чтобы выразить отношения противоречия, противоположности, слово «нет». Я попытаюсь впервые опровергнуть это утверждение. Часть случаев, которые можно подытожить как «противоположность», находит свое изображение просто через идентификацию, как мы это видели, когда именно с противопоставлением могут быть связаны замена, смешение. Примеры этому мы уже не раз приводили. Другая часть противоположностей в мыслях сновидения, которая подпадает под категорию «напротив», «наоборот», находит свое выражение в сновидении следующим удивительным, если не сказать остроумным, образом. Противопоставление «наоборот» само по себе не попадает в содержание сновидения, а выражает свое присутствие в материале тем, что определенная часть уже образованного содержания сновидения – так сказать, задним числом – инвертируется. Это процесс проще проиллюстрировать, нежели описать. В прекрасном сне «вверху и внизу» изображение подъема в сновидении противоположно прообразу в мыслях сновидения, то есть тому, как он изображается во вступительной сцене романа «Сафо» Доде. В сновидении сначала идти трудно, затем легко, тогда как в романе подъем сначала легок, а затем становится все более трудным. Также и «верх» и «низ» по отношению к брату изображается в сновидении противоположным образом. Это указывает на отношение противоположности или противоречия, которое существует между двумя частями материала в мыслях сновидения и которое мы обнаружили в том, что в детской фантазии сновидца кормилица носит его на руках, а не так, как в романе, где герой несет возлюбленную. Также и мой сон о нападках Гёте на господина М. содержит подобное «наоборот», которое сначала нужно исправить, прежде чем приступать к толкованию сновидения. В сновидении Гёте напал на молодого человека, господина М.; в реальности же, которую содержат мысли сновидения, один выдающийся человек, мой друг (Флисс), подвергся нападкам со стороны неизвестного молодого автора. В сновидении я веду счет с года смерти Гёте; в действительности счет ведется с года рождения паралитика. Мысль, которая является определяющей в материале сновидения, оказывается противоречием тому, что к Гёте следует относиться так, словно он сумасшедший. Наоборот, – говорит сновидение, – если ты не понимаешь книгу, то слабоумный ты, а не автор. Как мне кажется, во всех этих сновидениях об инверсии содержится, кроме того, указание на пренебрежительное отношение («показать кому-то оборотную сторону», инверсия по отношению к брату в сновидении о Сафо). Примечательно, кроме того, как часто инверсия используется в тех сновидениях, которые возникли под влиянием вытесненных гомосексуальных импульсов.
Впрочем, инверсия, превращение в противоположность – одно из самых излюбленных средств изображения в работе сновидения, способное найти себе самое разнообразное применение. Она служит прежде всего исполнению желания, противоположного определенному элементу в мыслях сновидения. «Эх, было бы все наоборот!» – таково зачастую наилучшее выражение реакции «Я» на неприятную часть воспоминания. Но особенно ценной инверсия становится, служа цензуре, частично искажая изображаемое, которое вначале буквально парализует понимание сна. Поэтому, когда сновидение упорно скрывает свой смысл, можно попытаться «инвертировать» определенные части его явного содержания, после чего нередко все тут же становится ясным.
Наряду с содержательной инверсией, нельзя упускать из виду и временную. Более часто встречающийся способ искажения сновидения заключается в том, что в начале сновидения изображается завершение какого-либо события или заключительный вывод из ряда мыслей, а в конце его дополнительно сообщаются предпосылки вывода или причины события. Кто не вспомнил об этом техническом средстве искажения в сновидении, тот оказывается беспомощным, решая задачу толкования сновидения[236].
Более того, в некоторых случаях смысл сновидения раскрывается только после того, как в содержании сновидения была произведена многократная инверсия в различных отношениях. Так, например, в сновидении одного молодого человека, страдавшего неврозом навязчивости, за эпизодом «Отец бранит его за то, что он поздно вернулся домой» скрывается воспоминание о детском желании смерти внушавшему страх отцу. Сам контекст психоаналитического лечения и мысли сновидца свидетельствуют о том, что сначала должны звучать слова: «Он зол на отца», а затем, что для него отец всегда приходил домой слишком рано (то есть слишком скоро). Он бы предпочел, чтобы отец вообще не приходил домой, что идентично желанию смерти отцу. Сновидец, будучи еще маленьким мальчиком, во время долгого отсутствия отца допустил сексуальную агрессию против другого человека, и в наказание ему пригрозили: «Ну подожди, вот вернется отец!»
Если мы намерены далее проследить отношение между содержанием и мыслями сновидения, то лучше всего взять в качестве исходного пункта само сновидение и задать себе вопрос: что означают некоторые формальные характеристики изображения сновидения с точки зрения его мыслей? К этим формальным особенностям, которые бросаются нам в глаза в сновидении, относятся прежде всего различия в чувственной интенсивности отдельных образований сновидения и в отчетливости отдельных его частей или целых сновидений при сравнении друг с другом. Различия в интенсивности отдельных образований сновидения охватывают целую шкалу, начиная от резкости и отчетливости, которые кое-кто – пожалуй, необоснованно – склонен ставить выше отчетливости реальности, вплоть до досадной расплывчатости, которую считают характерной для сновидения, поскольку, в сущности, ее нельзя сравнить ни с одной степенью нечеткости, иногда нами воспринимаемой в случае реальных объектов. Кроме того, впечатление, полученное нами от нечеткого объекта сновидения, обычно мы называем «беглым», тогда как про более отчетливые образы сновидения мы думаем, что они сохранились также благодаря более длительному времени восприятия. В таком случае возникает вопрос: какими условиями в материале сновидения определяются эти различия в живости отдельных частей содержания сновидения?
Здесь следует прежде всего предупредить некоторые неизбежные ожидания. Так как к материалу сновидения могут относиться также действительные ощущения, возникающие во время сна, вероятно, кто-то будет предполагать, что эти или вытекающие из них элементы сновидения отличаются особой интенсивностью, или наоборот: то, что в сновидении проявляется особенно ярко, можно свести к таким реальным ощущениям во время сна. Однако мои наблюдения этого никогда не подтверждали. Неверно, что элементы сновидения, представляющие собой производные реальных впечатлений во время сна (нервные раздражения), отличаются своей яркостью от других элементов, проистекающих из воспоминаний. Момент реальности интенсивность образов сновидения не определяет.
Далее, можно было бы придерживаться представления, что чувственная интенсивность (живость) отдельных образов сновидения связана с психической интенсивностью соответствующих им элементов в мыслях сновидения. В последних интенсивность совпадает с психической ценностью; наиболее интенсивные элементы – это не что иное, как наиболее важные элементы, образующие центральный пункт мыслей сновидения. Мы знаем, правда, что именно эти элементы из-за цензуры чаще всего в содержание сновидения не входят. Но ведь могло бы быть так, что заменяющие их ближайшие производные в сновидении обнаруживают более высокую интенсивность, не обязательно становясь из-за этого центром изображения в сновидении. Но и это предположение разрушается при сравнительном рассмотрении сновидения и его материала. Интенсивность элементов здесь не имеет ничего общего с интенсивностью элементов там; между материалом сновидения и самим сновидением фактически происходит полная «переоценка всех психических ценностей»[237]. Как раз в появившемся ненадолго, скрытом более яркими образами элементе сновидения часто можно обнаружить непосредственное производное того, что полностью доминировало в мыслях сновидения.
Интенсивность элементов в сновидении детерминируется совершенно иначе, а именно двумя независимыми друг от друга моментами. Прежде всего легко заметить, что особенно интенсивными являются те элементы, с помощью которых выражается исполнение желания. Далее, однако, анализ показывает, что от наиболее ярких элементов сновидения исходит большинство мыслей, что наиболее яркие элементы одновременно являются и наиболее детерминированными. Смысл ничуть не меняется, если выразим последнее, полученное эмпирическим путем, положение в следующей форме: наибольшую интенсивность обнаруживают те элементы сновидения, для образования которых понадобилась наиболее интенсивная работа сгущения. В таком случае мы вправе ожидать, что это условие и другое – исполнение желания – могут выражаться также в одной-единственной формуле.
Проблему, которую я только что рассматривал, – причины большей или меньшей интенсивности или отчетливости отдельных элементов сновидения, – мне бы хотелось предохранить от смешения с другой проблемой, связанной с различной отчетливостью сновидений в целом или их фрагментов. Там речь идет о качестве, противоположном отчетливости, – расплывчатости, здесь – о спутанности. Однако нельзя не заметить, что в обеих шкалах восходящие и нисходящие качества сопутствуют друг другу. Одна часть сновидения, которая нам кажется ясной, содержит в основном интенсивные элементы; неясное сновидение, наоборот, состоит из менее интенсивных элементов. И все же проблема, которая дает нам шкалу от внешней ясности до неясности или спутанности, гораздо сложнее, чем проблема колебания яркости элементов сновидения; более того, первая проблема в силу причин, о которых будет говориться позднее, пока еще не получает здесь своего объяснения. В отдельных случаях не без удивления можно заметить, что впечатление ясности или отчетливости, которое возникает от сновидения, вообще никак не связано со структурой сновидения, а проистекает из материала сновидения в качестве его составной части. Так, мне вспоминается одно сновидение, которое после пробуждения казалось мне настолько хорошо структурированным, лишенным пробелов и ясным, что я, все еще не отойдя ото сна, решил было ввести новую категорию сновидений, не подвергшихся воздействию механизмов сгущения и смещения, которые можно было назвать «фантазиями во время сна». Но при ближайшей проверке выяснилось, что это редкое сновидение имеет в своей структуре те же пробелы и трещины, как и любое другое; поэтому от категории снов-фантазий я вновь отказался[238]. Содержание же сновидения сводилось к тому, что я излагал своему другу (Флиссу) сложную и давно разрабатываемую теорию бисексуальности, а исполняющей желания энергией сновидения и объяснялось то, что эта теория (которая, впрочем, в сновидении не излагалась) показалась нам ясной и исчерпывающей. То есть то, что я счел готовым сновидением, было частью, причем существенной частью его содержания. Работа сновидения словно вторглась здесь в бодрствующее мышление и в виде суждения о сновидении передала мне ту часть его материала, точное изображение которой ей не удалось. С полной противоположностью этому я столкнулся однажды в случае одной моей пациентки, которая сначала вообще не пожелала рассказывать относящееся к анализу сновидение, «потому что оно слишком неясно и спутано», но в конце концов после моих неоднократных возражений против достоверности ее слов рассказала, что ей приснились несколько человек: она, ее муж и отец, – и будто она не знала, не отец ли ее муж, кто, собственно, ее отец и тому подобное. При сопоставлении этого сновидения с ее мыслями во время сеанса не осталось сомнений в том, что речь здесь шла о довольно обыденной истории одной служанки, которой пришлось признаться, что она ждет ребенка, а теперь сомневается, «кто, собственно (его) отец»[239]. Таким образом, и здесь тоже неясность, проявившаяся в сновидении, была частью материала, ставшего источником сновидения. Часть этого содержания была изображена в форме сновидения. Форма сновидения или снови́дения на удивление часто используется для изображения скрытого содержания.
Высказывания о сновидении, вроде бы безобидные замечания о нем, часто служат тому, чтобы самым изощренным способом скрыть часть того, что приснилось, хотя именно они, собственно, это и выдают. Так, например, когда сновидец говорит: «Здесь сновидение смазано», а анализ выявляет детское воспоминание о подглядывании за человеком, который подтирается после дефекации. Или в другом случае, заслуживающем подробного сообщения: молодому человеку снится очень отчетливый сон, который напоминает ему о сохранившихся в сознании фантазиях его мальчишеских лет. Он находится вечером в летнем отеле, ошибается номером и попадает в комнату, где, готовясь ко сну, раздеваются пожилая дама и две ее дочери. Он продолжает: «Затем в сновидении возникает несколько пробелов, так как чего-то не хватает, а под конец в комнате находился мужчина, который хотел меня вышвырнуть, и мне пришлось с ним бороться». Он тщетно старается вспомнить содержание и намерение той мальчишеской фантазии, на которую, очевидно, намекает сновидение. Но в конце концов я обращаю его внимание на то, что искомое содержание уже выражено посредством неясного места в сновидении. «Пробелы» – это обнажение гениталий женщинами, которые ложатся спать: словами «так как чего-то не хватает» описывается главная особенность женских гениталий. В те юные годы он сгорал от любопытства увидеть женские гениталии и был пока еще склонен придерживаться инфантильной теории сексуальности, которая приписывает женщине мужской член.
В точно такую же форму облачилось аналогичное воспоминание другого сновидца. Он видит сон: «Я иду с фрейлин K. в ресторан в городском саду… Потом темное место, сон прерывается… Затем я оказываюсь в борделе, где вижу двух или трех женщин в рубашке и панталонах».
Анализ. Фрейлин K. – это дочь его прежнего начальника, которая, как он признается, является для него заменой сестры. Ему редко выпадала возможность с ней поговорить, но однажды между ними произошла беседа, в которой «я словно увидел себя в своей половой роли, как если бы себе сказал: “Я – мужчина, а ты – женщина”». В указанном ресторане он бывал только однажды в сопровождении сестры своего шурина, девушки, которая была ему совсем безразлична. В другой раз он сопровождал до входа в этот ресторан общество, состоявшее из трех дам. Этими дамами были его сестра, золовка и уже упомянутая сестра шурина; все трое были ему совершенно безразличны, но все трое принадлежали к ряду сестер. Он посещал бордель лишь изредка, быть может, два или три раза за свою жизнь.
Толкование опиралось на «темное место», «прерывание» в сновидении и сводилось к тому, что он, испытывая мальчишеское любопытство, несколько раз, но в целом редко рассматривал гениталии своей младшей на несколько лет сестры. Через несколько дней у него возникло осознанное воспоминание о проступке, обозначенном в сновидении.
Все сновидения одной и той же ночи по своему содержанию составляют единое целое; их разделение на несколько частей, их группирование и количество – все это имеет свой смысл и может быть понято как часть сообщения скрытых мыслей сновидения. При толковании сновидений, состоящих из нескольких основных частей, или вообще таких, что относятся к одной ночи, нельзя также забывать про возможность того, что эти разные и следующие друг за другом сны означают одно и то же, с помощью разного материала выражают одни и те же побуждения. Первое из этих гомологических сновидений часто является более искаженным, нерешительным, последующее – более дерзким и отчетливым.
Именно такого рода было библейское сновидение фараона о колосьях и коровах, которое истолковал Иосиф. О нем более подробно, чем в Библии, сообщается у Иозефуса («Иудейские древности», кн. II, гл. 5). Рассказав свой первый сон, царь говорит: «После этого первого вещего сна я проснулся обеспокоенный и подумал о том, что оно могло бы значить, но потом снова постепенно заснул и увидел еще более странный сон, который еще больше поверг меня в страх и смятение». Выслушав его рассказ, Иосиф ответил: «Два твоих сна, о царь, только внешне кажутся разными, но оба видения имеют только одно значение!»
Юнг, рассказывающий в своей работе «О психологии слухов» (1910b) о том, как завуалированное эротическое сновидение одной школьницы безо всякого толкования было понято ее подругами и продолжено в измененном виде, по поводу этих рассказов о снах замечает, «что заключительная мысль длинного ряда образов сновидения содержит именно то, что пытался изобразить первый образ серии. Цензура отодвигает комплекс как можно дальше с помощью постоянно возобновляющихся символических прикрытий, смещений, превращений в безобидное и т. д.». (Ibid., 87.) Шернер прекрасно понял эту особенность изображения в сновидении и в связи со своей теорией органических раздражителей описывает ее в виде особого закона (Scherner, 1861): «Наконец, однако, во всех символических образованиях сновидения, возникающих вследствие определенных нервных раздражений, фантазия соблюдает общеобязательный закон: в начале сновидения она изображает объект раздражения лишь с помощью самых дальних и вольных намеков, но в конце, когда художественный поток иссяк, она выставляет раздражитель, то есть соответствующий орган или его функцию, в чистом виде, благодаря чему сновидение, изображая органическую причину как таковую, приходит к своему завершению…»
Прекрасное подтверждение этому закону Шернера дал Отто Ранк в своей работе «Сон, истолковывающий сам себя» (1910). Приведенное им там сновидение девушки состоит из двух разделенных во времени снов одной ночи, из которых второй завершился оргазмом. Этот сон получил самое подробное истолкование в значительной степени без участия сновидицы, а множество связей между двумя содержаниями сновидений позволило установить, что первый сон в робкой форме выразил то же, что и второй, а потому сон, закончившийся оргазмом, способствовал исчерпывающему объяснению первого. На этом примере Ранк вполне обоснованно обсуждает значение сновидений, сопровождающихся оргазмом, для теории снови́дения в целом.
Однако, по моему опыту, такая возможность истолковать ясность или расплывчатость сновидения как уверенность или сомнение в материале сновидения появляется лишь в редких случаях. Позднее я рассмотрю еще один, до сих пор не упомянутый фактор при образовании снов, от воздействия которого во многом зависит эта качественная шкала сновидения.
В некоторых сновидениях, изображающих какую-либо ситуацию или сцену, возникают прерывания, которые описываются следующими словами: «Но потом это словно оказалось одновременно и другим местом, и там случилось то-то и то-то». То, что подобным образом прерывает главное действие сновидения, которое через какое-то время может продолжиться, в материале сновидения оказывается придаточным предложением, вводной мыслью. Условие в мыслях сновидения изображается во сне с помощью одновременности (когда – тогда).
Что означает так часто возникающее в сновидении ощущение заторможенного движения, которое вплотную граничит со страхом? Хочешь идти, и не можешь сдвинуться с места; хочешь что-то сделать, и постоянно наталкиваешься на препятствия. Поезд отправляется в путь, но на него не удается поспеть; поднимаешь руку, чтобы отомстить за оскорбление, но рука отказывается служить и т. д. Мы встречались с этим ощущением во сне при анализе эксгибиционистских сновидений, но пока еще не пытались их всерьез истолковать. Удобно, но недостаточно ответить, что во сне возникает моторный паралич, обращающий на себя внимание при помощи упомянутого ощущения. Мы вправе спросить, почему нам не снятся постоянно подобные заторможенные движения, и мы вправе ожидать, что это ощущение, которое всегда можно вызвать во сне, служит каким-то целям изображения и пробуждается лишь потребностью в этом изображении, присущей материалу сна.
Невозможность что-то осуществить не всегда проявляется в сновидении в виде ощущения – иногда это также предстает просто как фрагмент сна. Такой случай я считаю особенно подходящим для того, чтобы прояснить значение этого реквизита сновидения. Я приведу вкратце одно сновидение, в котором я предстаю виновным в нечестном поступке. Место действия – нечто среднее между частной лечебницей и многими другими помещениями. Появляется слуга, чтобы позвать меня на «обследование». Во сне я знаю, что обнаружена какая-то пропажа и что обследование вызвано подозрением, что я присвоил себе эту пропажу. Анализ показывает, что обследование надо понимать двояким образом и что оно включает в себя врачебное обследование. Сознавая свою невиновность и свою функцию консультанта в этом доме, я спокойно иду со слугой. У дверей нас встречает другой слуга, который, указывая на меня, говорит: «Зачем вы его с собой привели, ведь это порядочный человек». Затем без слуги я вхожу в большой зал, где стоит много машин, который напоминает мне преисподнюю с ее адскими орудиями для пыток. За одним из аппаратов я вижу своего коллегу, у которого были все основания обо мне позаботиться; но он не обращает на меня внимания. Это означает, что теперь я могу идти. Но я не нахожу своей шляпы и поэтому не могу уйти.
Очевидно, сновидение исполняет желание, чтобы меня признали честным человеком и отпустили; таким образом, в мыслях сновидения имеется всевозможный материал, который этому противоречит. То, что мне позволяют уйти, является свидетельством моей невиновности; следовательно, если сновидение в конце изображает событие, препятствующее моему уходу, то из этого можно, пожалуй, заключить, что в такой форме находит свое выражение подавленный противоречащий материал. То, что я не нахожу шляпы, означает, стало быть: «И все же ты человек нечестный». Невозможность что-либо сделать во сне является выражением противоречия, слова «нет», и, следовательно, мы должны скорректировать предыдущее утверждение, что сновидение не способно выразить «нет»[240].
В других сновидениях, в которых невозможность совершить движение представлена не просто как ситуация, но и как ощущение, то же самое противоречие изображается более резко через ощущение заторможенности движения, – как воля, которой противостоит другая воля. Таким образом, ощущение заторможенности движения представляет собой конфликт воли. Позднее мы увидим, что именно моторный паралич во сне относится к главным условиям психического процесса во время снови́дения. Импульс, перенесенный на моторные пути, есть не что иное, как воля, а то, что во сне мы четко ощущаем этот импульс как заторможенный, делает весь этот процесс особенно пригодным для изображения желания и противостоящего ему слова «нет». После моего объяснения страха легко также понять, что ощущение заторможенной воли близко страху и очень часто в сновидении соединяется с ним. Страх – это либидинозный импульс, который исходит из бессознательного и сдерживается предсознательным[241]. Следовательно, где бы ощущение заторможенности ни связывалось в сновидении со страхом, речь идет о желании, которое когда-то было способным развивать либидо, то есть о сексуальном импульсе.
Что означает часто возникающее во сне суждение «Ведь это всего лишь сон», и какой психической силе его следует приписать, я буду обсуждать в другом месте. Здесь же я предварительно только скажу, что оно служит обесцениванию того, что приснилось. Соприкасающуюся с этим интересную проблему: что выражается в том случае, когда определенное содержание сновидения само обозначается как «снящееся», то есть загадку «сна во сне», В. Штекель (1909) разрешил аналогичным способом, проанализировав нескольких убедительных примеров. «Приснившееся» в сновидении опять-таки должно быть обесценено, лишено своей реальности; то, что снится после пробуждения от «сна во сне», хочет поставить желание, содержащееся в сновидении, на место угасшей реальности. Таким образом, можно предположить, что «приснившееся» содержит изображение реальности, действительное воспоминание, а продолжающееся сновидение – наоборот, изображение того, что просто желал сновидец. Включение определенного содержания в «сон во сне» можно, стало быть, приравнять к желанию, чтобы того, что было обозначено как сновидение, не произошло. Другими словами: если определенное событие вводится в сон самой работой сновидения, то это означает самое решительное подтверждение реальности этого события, самое активное его одобрение. Работа сновидения использует само снови́дение как форму отвержения и доказывает этим мысль, что сновидение есть исполнение желания.
Г. Учет изобразительных возможностей
До сих пор мы занимались исследованием того, каким образом сновидение изображает отношения между его мыслями, но при этом неоднократно затрагивали и другой вопрос: какому изменению подвергается материал сновидения в целом ради образования сновидения? Мы знаем теперь, что материал сновидения, лишившись львиной доли своих отношений, подвергается сжатию, и в то же время смещения интенсивности между его элементами вызывают психическую переоценку этого материала. Смещения, на которые мы обращали внимание, оказались заменой одного представления другим, так или иначе связанным с ним по ассоциации; при этом они служили сгущению, поскольку таким способом вместо двух элементов в сновидение входило нечто среднее между ними. Другой вид смещения мы пока еще не упоминали. Однако из анализов становится ясно, что такой действительно существует и что он проявляет себя в замене словесного выражения данной мысли. В обоих случаях речь идет о смещении вдоль ассоциативной цепи, но один и тот же процесс происходит в различных психических сферах, и результат такого смещения заключается в замене одного элемента другим в одном случае и в замене одного словесного выражения элемента другим – во втором.
Этот второй вид смещений, происходящих при образовании сновидения, не только имеет большой теоретический интерес, но и оказывается особенно хорошо пригодным для того, чтобы объяснить мнимую фантастическую абсурдность, которой маскируется сновидение. Как правило, смещение происходит таким образом, что бесцветное и абстрактное выражение мысли сновидения заменяется образным и конкретным. Выгода и вместе с тем цель этой замены очевидны. Конкретное доступно для изображения в сновидении, может быть включено в ситуацию, где абстрактное выражение доставило бы изображению в сновидении примерно такие же трудности, как иллюстрирование политической передовицы в газете. Но от такой замены выигрывает не только изобразительность элемента – она происходит также в интересах сгущения и цензуры. Когда абстрактно выраженная неприемлемая мысль сновидения переводится на язык образов, то между этим новым ее выражением и остальным материалом сновидения проще найти точки соприкосновения и тождества, в которых нуждается сновидение и которые оно создает, если их нет, ибо в любом языке вследствие его развития конкретные термины более богаты связями, чем абстрактные. Можно себе представить, что бо́льшая часть промежуточной работы при образовании сновидения, которая старается свести разрозненные мысли сновидения к как можно более сжатым и дать им целостное выражение во сне, совершается таким образом – путем подходящего словесного преобразования отдельных мыслей. Одна мысль, выражение которой по каким-то причинам не меняется, будет при этом, распределяя и избирая, оказывать влияние на возможности выражения другой, причем, наверное, с самого начала, примерно так, как в работе поэта. Чтобы стихотворение имело рифму, вторая строка должна удовлетворять двум условиям; она должна выражать необходимый смысл, а выражение этого смысла должно рифмоваться с первой строкой. Наилучшие стихотворения – это, пожалуй, те, где намерение подыскать рифму незаметно, где обе мысли благодаря взаимной индукции с самого начала выбрали словесное выражение, которое после небольшой последующей переработки позволяет найти созвучие.
В некоторых случаях замена выражения служит сгущению в сновидении еще более непосредственно, находя словосочетание, которое, будучи двусмысленным, позволяет выразить несколько мыслей сновидения. Таким образом, вся сфера остроумия становится подвластной работе сновидения. Не приходится удивляться той роли, которая выпадает словам при образовании сновидения. Слову как узловому пункту многочисленных представлений, так сказать, уже заранее уготована многозначительность, и неврозы (навязчивые представления, фобии) используют выгоды, предоставляемые словом для сгущения и маскировки, не менее безбоязненно, чем сновидение. Нетрудно показать, что от смещения выражения выигрывает также и искажение в сновидении. Если два однозначных слова заменяются одним двусмысленным, то это может ввести в заблуждение, а замена обыденного выражения образным задерживает наше внимание, особенно потому, что сновидение никогда не указывает, надо ли толковать его элементы буквально или в переносном смысле, нужно ли связывать их с материалом сновидения напрямую или через посредство включенных оборотов речи. В целом при толковании каждого элемента сновидения возникает сомнение в том,
а) в каком смысле его следует воспринимать – в позитивном или негативном (отношение противоречия);
б) толковать ли его исторически (как воспоминание);
в) символически, или
г) его оценка должна исходить из буквального выражения.
Несмотря на эту неоднозначность, можно сказать, что изображение работы сновидения, которая и не ставит себе целью быть понятой, доставляет переводчику не больше сложностей, чем, например, древние люди, писавшие иероглифами, своим читателям.
Я уже приводил несколько примеров изображений в сновидении, которые не распадаются только благодаря двусмысленности выражения («Рот хорошо открывается» – в сновидении об инъекции, «Я все же не могу идти» – в последнем сне, и т. д.). Теперь я приведу сновидение, в анализе которого важную роль играет наглядное представление абстрактной мысли. Отличие такого толкования сновидений от толкования посредством символики можно определить еще более строго; при символическом толковании ключ символизации выбирается толкователем произвольно; в наших случаях словесной маскировки этот ключ общеизвестен – он представлен в виде устойчивых оборотов речи. Если имеется верная мысль по верному поводу, то сновидения подобного рода – целиком или частично – можно разрешать и без сведений сновидца.
Одной знакомой мне даме снится: она находится в опере. Идет представление Вагнера, которое затянулось до без четверти восьми утра. В партере стоят столы, за которыми едят и пьют. За одним из таких столов со своей молодой женой сидит ее кузен, только что вернувшийся из свадебного путешествия; рядом с ними какой-то аристократ. Про него говорят, что молодая женщина привезла его с собой из свадебного путешествия – совершенно открыто, как привозят с собой шляпу. Посреди партера возвышается башня с платформой наверху, окруженной железной решеткой. Там стоит дирижер, чертами лица напоминающий Ганса Рихтера, он постоянно бегает по платформе, страшно потеет и со своего места управляет оркестром, который расположен внизу у основания башни. Сама она сидит со (знакомой мне) подругой в ложе. Ее младшая сестра хочет подать ей из партера большой кусок угля, объясняя, что она не знала, что все так затянется, и что она ужасно замерзла. (Как будто ложи должны отапливаться во время долгого представления.)
Сновидение довольно бессмысленно, хотя вполне хорошо передает ситуацию. Башня посреди партера, откуда дирижер управляет оркестром; но прежде всего уголь, который подает сестра! Я намеренно не проводил анализа этого сновидения; кое-что зная о личных отношениях сновидицы, я сумел самостоятельно истолковать некоторые его части. Я знал, что она испытывала большую симпатию к одному музыканту, карьера которого преждевременно была прервана душевной болезнью. Поэтому я решил трактовать башню (Turm) в партере буквально. В итоге получилось, что человек, которого ей хотелось бы видеть на месте Ганса Рихтера, неизмеримо выше (turmhoch) остальных членов оркестра. Эту башню можно охарактеризовать как смешанное образование, созданное противопоставлением; своим основанием она отображает величие человека, а решеткой наверху, за которой он снует, как пленник или как зверь в клетке (намек на имя несчастного)[242], – его дальнейшую участь. Слово, в котором могли бы соединиться обе мысли, – «дом умалишенных» (Narrenturm).
После того как был раскрыт способ изображения в сновидении, можно было попытаться тем же ключом раскрыть и вторую кажущуюся абсурдность: уголь, подаваемый ей сестрой. «Уголь», должно быть, означает «тайную любовь»».
Сама она и подруга остались сидеть; младшая сестра, у которой пока еще есть перспективы выйти замуж, подает ей уголь, «потому что она не знала, что все так затянется». Что именно затянется, об этом в сновидении не говорится; в рассказе мы бы добавили: представление; в сновидении мы можем взять эту фразу как таковую, назвать ее двусмысленной и добавить: «пока она выйдет замуж». Толкование «тайная любовь» подкрепляется в таком случае упоминанием о кузене, который с женой сидит в партере, и о приписываемой последней открытой любовной связи. В сновидении доминируют противоречия между тайной и открытой любовью, между ее огнем и холодностью молодой женщины. Впрочем, здесь, как и там, «стоящий на высоте» – это слово, обозначающее нечто среднее между аристократом и музыкантом, подающим большие надежды.
Итак, с помощью предшествующих рассуждений мы выявили третий момент[244], участие которого в превращении мыслей сновидения в содержание сновидения нельзя недооценивать: учет изобразительных возможностей в своеобразном психическом материале, которым пользуется сновидение, то есть, как правило, в зрительных образах. Из разных побочных связей с мыслями сновидения предпочтение получает та, что допускает зрительное изображение, и работа сновидения не чурается усилий, чтобы придать трудновыразимым мыслям другую словесную форму, пусть и более необычную, если только она облегчает изображение и тем самым устраняет психологическую зажатость мышления. Однако это переливание содержания мысли в другую форму может одновременно служить работе сгущения и создавать связи с другой мыслью, которых в противном случае не было бы. Эта другая мысль, идя навстречу, сама уже, возможно, изменила свое первоначальное выражение.
Герберт Зильберер (1909) продемонстрировал хороший способ того, как можно непосредственно наблюдать происходящий при образовании сновидения перевод мыслей в образы и тем самым изолированно изучать этот элемент работы сновидения. Если в состоянии утомления и сонливости он прилагал умственное усилие, то с ним часто происходило так, что мысль ускользала, а вместо нее возникал образ, в котором он мог распознать замену мысли. Зильберер не совсем обоснованно называет эту замену «аутосимволической». Я приведу здесь несколько примеров из работы Зильберера [ibid., 519–522], к которым я еще вернусь в другом месте из-за определенных особенностей наблюдаемых феноменов.
«Пример № 1. Я думаю о том, что надо бы исправить в статье одно нескладное место.
Символ: я вижу, как выстругиваю кусок доски».
«Пример № 5. Я пытаюсь представить себе цель определенных метафизических исследований, которыми я как раз собираюсь заняться. Я думаю, эта цель состоит в том, чтобы проработать экзистенциальные основы, или слои, все более высоких форм сознания.
Символ: я подхожу с длинным ножом к торту, чтобы отрезать от него кусок.
Толкование: мое движение с ножом означает подразумеваемую “проработку”… Объяснение символической основы таково: за столом мне часто приходится разрезать и подавать торт. Я это делаю длинным, гибким ножом, что требует некоторой аккуратности. С определенными сложностями, в частности, связано аккуратное вынимание нарезанных кусочков торта; нож надо осторожно подсунуть под соответствующие куски (постепенная “проработка”, чтобы достичь основ). Однако в этом образе имеется еще больше символики. Это был слоеный торт, то есть торт, разрезая который нож должен проникнуть через разные слои (слои сознания и мышления)».
«Пример № 9. Я теряю нить мысли. Я пытаюсь снова ее найти, но вынужден признать, что точка соприкосновения полностью выпала из моей памяти.
Символ: часть написанной фразы, последние строки которой пропали».
Ввиду той роли, которую играют остроты, цитаты, песни и поговорки в интеллектуальной жизни образованных людей, вполне соответствовало бы ожиданиям, если бы маскировки подобного рода часто использовались для изображения мыслей сновидения. Что означают, например, в сновидении повозки, каждая из которых наполнена своим видом овощей? Это желанная противоположность выражению «свалить все в одну кучу», то есть «неразберихе», и, следовательно, означает «беспорядок». Я удивлен, что это сновидение мне было рассказано всего один-единственный раз[245]. Лишь для немногих материй выработалась универсальная символика на основе общеизвестных намеков и замен слов. Впрочем, добрая часть этой символики у сновидения является общей с психоневрозами, сказаниями и народными обычаями.
Более того, при более детальном рассмотрении приходится признать, что работа сновидения, производя такого рода замену, не совершает ничего оригинального. Для достижения своих целей – в данном случае: свободного от цензуры изображения – оно идет лишь по пути, уже проложенному в бессознательном мышлении, и предпочитает те формы превращения вытесненного материала, которые в виде острот и намеков могут быть также осознаны и которыми изобилуют все фантазии невротиков. Здесь неожиданно становятся понятными толкования сновидений Шернера, верную суть которых я отмечал в другом месте. Занятие в фантазии собственным телом отнюдь не является чем-то присущим исключительно сновидению или для него характерным. Проведенные мною анализы показали, что оно представляет собой обычное явление в бессознательном мышлении невротиков и сводится к сексуальному любопытству, объектом которого для взрослеющего юноши или девушки становятся гениталии человека противоположного, а также и одного с ним пола. Но как совершенно верно подчеркивают Шернер (1861) и Фолькельт (1875), дом – это не единственный круг представлений, который используется для символизации тела – как в сновидении, так и в бессознательных фантазиях при неврозе. Я знаю пациентов, у которых сохранялась архитектоническая символика тела и гениталий (однако сексуальный интерес простирается далеко за область внешних половых органов), у которых столбы и колонны означают ноги (как в «Песне песней»), любые ворота – отверстия в теле («дыры»), водопровод – мочевые органы и т. д. Но столь же охотно для сокрытия сексуальных образов выбирается круг представлений, относящихся к жизни растений или к кухне[246]; в первом случае немалую роль играют обороты речи – осадок сравнений фантазии, сохранившийся с древних времен («виноградник» господина, «семя» и «сад» девушки в «Песне песней»). В мыслях и сновидениях во внешне безобидных намеках на кухонные принадлежности можно обнаружить как самые отвратительные, так и самые интимные детали половой жизни, а симптоматика истерии становится вообще непонятной, если забыть, что сексуальная символика как за самым лучшим укрытием может прятаться за повседневным и заурядным. Свое сексуальное значение имеет и то, что невротические дети не выносят вида крови и сырого мяса, что от яиц и макарон у них бывает рвота, что естественный для человека страх змей усиливается у невротика до небывалых размеров. И всюду, где невроз пользуется такой маскировкой, он идет по путям, по которым когда-то в периоды древней культуры шло все человечество и о существовании которых, вызывая легкое замешательство, еще и сегодня свидетельствуют наши обороты речи, суеверия и обычаи.
Я привожу здесь вышеупомянутое сновидение пациентки о цветах, в котором выделю все, что можно истолковать сексуально. Красивый сон после его истолкования сновидице полностью разонравился.
а) Предварительное сновидение. Она идет на кухню к двум служанкам и бранит их за то, что они не могут приготовить «самую малость еды». При этом она видит в кухне множество грубой посуды, перевернутой для того, чтобы стекали капли, и сваленной в кучу друг на друга. Обе служанки идут за водой, при этом они должны зайти в реку, протекающую рядом с домом или двором.
б) Главное сновидение[247]. Она спускается сверху [248], перелезая через своеобразные парапеты или изгороди, объединенные в большой ромб и состоящие из сплетения небольших квадратов [249]. В сущности, они не приспособлены для лазания; она все время озабочена тем, чтобы найти для ноги место, и рада, что нигде при этом не цепляется платьем, что сохраняет приличный вид[250]. При этом она несет в руке[251]огромную ветвь, похожую на дерево, которая сплошь усеяна красными цветами[252]. При этом мысль, что это цветы вишни, но они выглядят также как махровые камелии, которые, правда, не растут на деревьях. Пока она спускается, в руке у нее сначала одна ветвь, потом вдруг две, а затем снова одна[253]. Когда она добирается донизу, почти все нижние цветы уже опали. Внизу она видит дворника, который, как ей хочется сказать, расчесывает точно такое же дерево, то есть теребит деревяшкой густые пучки волос, свисающие с него, словно мох. Другие рабочие срубили такие ветви в саду и выбросили на улицу, где они лежат, а прохожие берут их с собой. Но она спрашивает, можно ли ей тоже взять одну[254]. В саду стоит молодой мужчина (знакомый ей человек, чужестранец), к которому она подходит, чтобы спросить, как пересадить такие ветки в ее собственный сад [255]. Он обнимает ее, но она сопротивляется и спрашивает его, считает ли он, что с ней можно так поступать. Он говорит, что в этом нет ничего плохого, что это дозволено[256]. Затем он заявляет о готовности пойти с ней в другой сад, чтобы показать, как нужно сажать, и говорит ей что-то, чего она толком не понимает: «Мне и так недостает трех метров (впоследствии она говорит: квадратных метров) или трех клафтеров земли». Ей кажется, что за свою любезность он от нее чего-то потребует, что он намерен вознаградить себя в ее саду, или будто он хочет обмануть какой-то закон, извлечь какую-то выгоду, не нанеся ей вреда. Действительно ли он ей потом что-то показывает, она не знает.
Данное сновидение, в котором выделены его символические элементы, можно назвать «биографическим». Такие сны часто встречаются в психоанализе, но, возможно, лишь изредка вне его.
Разумеется, именно такой материал имеется у меня в изобилии, однако его представление завело бы нас чересчур далеко в обсуждении невротических отношений. Все, о чем говорилось выше, приводит нас к одному и тому же выводу, что в работе сновидения не следует предполагать какую-либо особую символизирующую деятельность души, что сон пользуется такими символизациями, которые уже в готовом виде содержатся в бессознательном мышлении, поскольку благодаря своей образности и, как правило, свободе от цензуры они более удовлетворяют требованиям образования сновидения.
Д. Изображение в сновидении с помощью символов. Другие типичные сны
Анализ последнего биографического сна служит доказательством того, что я с самого начала признавал символику в сновидении. К полному пониманию ее объема и значения я пришел, однако, лишь постепенно, по мере накопления опыта и под влиянием работ В. Штекеля (1911), о которых здесь имеет смысл высказаться.
Этот автор, принесший психоанализу, пожалуй, столько же вреда, сколько и пользы, привел большое количество неожиданных символических переводов, в которые вначале не верилось, но которые затем пришлось признать, поскольку большей частью они нашли свое подтверждение. Заслуга Штекеля не умаляется замечанием, что скептическая сдержанность других имела под собой основания. Дело в том, что примеры, которыми он подкреплял свои толкования, часто не были убедительными, и он пользовался методом, который с научных позиций надо отвергнуть как ненадежный. Штекель находил свои символические интерпретации интуитивным путем, благодаря свойственной ему способности понимать символы непосредственно. Однако нельзя предполагать, что такое умение присуще всем людям, его эффективность лишена всякой критики, а потому его результаты не претендуют на достоверность. Это похоже на то, как если бы диагностику инфекционных болезней решили основывать на обонятельных впечатлениях от больничной кровати, хотя, без сомнения, существовали клиницисты, которым чувство обоняния, не развитое у большинства, говорило больше, чем другим, и которые действительно были способны диагностировать брюшной тиф по запаху.
Накопленный психоаналитический опыт позволил нам выявить пациентов, которые удивительным образом обнаружили такое непосредственное понимание символики сновидений. Часто это были больные, страдавшие dementia praecox, а потому какое-то время существовала тенденция подозревать всех сновидцев с таким пониманием символов в этом заболевании. Только это не верно, речь идет о личной одаренности или своеобразии без очевидного патологического значения.
Ознакомившись с применением разнообразной символики для изображения сексуального материала в сновидении, мы должны задаться вопросом, не выступают ли многие из этих символов в качестве «знака сокращения» в стенографии с раз и навсегда установленным значением и не возникает ли искушение составить новый сонник с использованием шифровального метода. На этот счет надо заметить: эта символика не принадлежит исключительно сновидению, а входит в бессознательные представления конкретного народа, и ее можно обнаружить в фольклоре, в мифах, сказаниях, оборотах речи, в мудрых изречениях и в типичных остротах в более полном виде, чем в сновидении.
Следовательно, нам пришлось бы выйти далеко за рамки задачи толкования сновидений, если бы мы захотели установить верное значение символа и обсудить многочисленные, большей частью пока еще не решенные проблемы, которые связаны с понятием символа[257]. Мы хотели бы здесь только сказать, что изображение с помощью символа относится к косвенным способам изображения, но что различные доводы удерживают нас от того, чтобы все без разбору символические изображения мешать в одну кучу с другими способами косвенного изображения, не сумев к тому же постичь эти отличительные характеристики в понятийной ясности. В ряде случаев общее между символом и тем, что он замещает, является очевидным, в других случаях оно скрыто; выбор символа кажется тогда загадочным. Именно эти случаи должны помочь нам пролить свет на значение символических отношений; они указывают на то, что речь идет об одной и той же генетической природе. То, что сегодня связано символически, по всей вероятности, в древности было объединено понятийной и языковой идентичностью[258]. Символическое отношение представляется остатком и признаком былой идентичности. При этом можно наблюдать, что символическая общность во многих случаях простирается за пределы языковой общности, как утверждал еще Шуберт (1814). Многие символы столь же древни, как и речь в целом, другие, однако, постоянно образуются в наше время (например, воздушный корабль, дирижабль).
Сновидение пользуется этой символикой для завуалированного изображения своих скрытых мыслей. Среди используемых таким образом символов имеется много таких, которые всегда или почти всегда обозначают одно и то же. Необходимо только учитывать своеобразную пластичность психического материала. Довольно часто символ в содержании сновидения можно истолковывать не символически, а в его собственном значении; в других случаях сновидец из особого материала воспоминаний может создать себе право использовать в качестве сексуального символа всевозможные предметы, которые обычно так не используются. Если для изображения содержания у него имеется на выбор несколько символов, то он изберет тот символ, который, помимо всего прочего, обнаруживает еще и объективную связь с остальным мыслительным материалом, то есть имеет наряду с типичной мотивацией еще и индивидуальную.
Хотя после Шернера современные исследования сновидений сделали неизбежным признание символики сна – даже Х. Эллис (1911) согласен, что не может быть никаких сомнений в том, что наши сновидения полны символикой, – тем не менее надо признать, что задача толкования сновидений из-за существования символов в снах не только облегчается, но и осложняется. Техника толкования по свободным мыслям сновидца при выявлении символических элементов содержания сновидения чаще всего нас подводит; возвращение к произволу толкователя сновидений, который практиковался в древности и который, похоже, вновь оживает в одичалых толкованиях Штекеля, исключено из соображений научной критики. Таким образом, имеющиеся в содержании сновидения элементы, которые следует понимать символически, вынуждают нас к комбинированной технике, с одной стороны, опирающейся на ассоциации сновидца, а с другой стороны, восполняющей то, чего недостает в понимании символов толкователя. Чтобы избежать упрека в произвольности при толковании сновидений, критическая осторожность при объяснении символов должна сочетаться с тщательным их изучением на особенно наглядных примерах снов. Неуверенность, пока еще присущая нашей деятельности как толкователей сновидений, с одной стороны, возникает из-за неполноты наших знаний, которая будет постепенно устранена по мере их углубления, с другой стороны, она связана как раз с определенными особенностями символов сновидений. Зачастую они имеют много значений, а потому, как в китайском письме, только их взаимосвязь позволяет прийти к верному их пониманию. С этой многозначностью символов связана и способность сновидения допускать несколько толкований, изображать в содержании различные, зачастую по своей природе существенно отличающиеся мыслительные образования и импульсы желания.
После этих ограничений и предостережений я цитирую: император и императрица (король и королева) действительно чаще всего изображают родителей сновидца, принц или принцесса – его самого. Однако такой же высокий авторитет, как у императора, признается за великими людьми, поэтому в некоторых сновидениях, например, Гёте выступает как символ отца. (Хичманн,1913.) Все продолговатые предметы: палки, бревна, зонты (из-за натяжения, сопоставимого с эрекцией!), все длинные и острые виды оружия: ножи, кинжалы, пики представляют мужской член. Часто встречающимся, хотя и не совсем понятным его символом служит пилка для ногтей (быть может, из-за трения и скобления?). Банки, коробки, ящики, шкафы, печки соответствуют женскому телу, но также пещеры, судна и все виды сосудов. Комнаты в сновидениях (Zimmer) – это, как правило, женщины (Frauenzimmer), изображение их различных входов и выходов в этом истолковании не должно сбить с толку[259]. Проявление интереса, «открыта» комната или «закрыта», нетрудно понять в этом контексте. (Ср. сновидение Доры во «Фрагменте одного случая анализа истерии».) Какой ключ отпирает комнату, едва ли есть надобность здесь говорить; Уланд в песне о «Графе Эберштейне» использовал символику замка́ в очень забавном скабрезном анекдоте. Сновидение, в котором человек идет через анфиладу комнат, – это сон о борделе или гареме. Однако оно, как показал Г. Захс на прекрасных примерах, используется для изображения брака (его противоположности). Интересная связь с инфантильным исследованием сексуальности возникает в том случае, когда сновидцу снятся две комнаты, которые сначала были одной, или когда знакомая ему комната в квартире разделяется в сновидении на две, или наоборот. В детстве женские гениталии (попа) считаются единственным пространством (инфантильная теория клоаки), и только позднее ребенок узнает, что эта часть тела включает в себя две отдельных полости и два отверстия. Перила, подъемы, лестницы или переход по ним, как вверх, так и вниз, – это символическое изображение полового акта[260]. Гладкие стены, по которым карабкается человек, фасады домов, с которых он – зачастую со страхом – спускается, соответствуют телам людей в положении стоя и, по всей вероятности, воспроизводят во сне воспоминание о попытке маленького ребенка вскарабкаться на родителей и воспитателей. «Гладкие стены» – это мужчины, за «выступы» домов спящий нередко цепляется в страшном сне. Столы, накрытые столы и подносы также означают женщин, возможно, по контрасту с рельефностью женского тела. «Дерево», или «древесина», в силу своих лингвистических связей, по всей видимости, является отображением женского вещества (материи). Название острова Мадейра в переводе с португальского означает дерево, древесину. Так как «стол и постель» – необходимые атрибуты брака, в сновидении первое нередко заменяет второе, и комплекс сексуальных представлений переносится в таком случае на комплекс еды. Из предметов одежды женскую шляпу очень часто с уверенностью можно толковать как гениталии, причем мужчины. Это же относится и к плащу, причем остается невыясненным, какая доля в употреблении этого символа принадлежит созвучию слова. В сновидениях мужчин галстук зачастую выступает символом пениса, и не только потому, что он имеет продолговатую форму, свешивается и является характерным атрибутом мужчины, но и потому, что галстук можно выбрать по своему усмотрению, – свобода, в которой природа отказала означаемому этим символом[261]. Люди, использующие в сновидении этот символ, часто роскошествуют галстуками, буквально собирая целые их коллекции. Все сложные механизмы и аппараты в сновидениях – это с большой вероятностью половые органы, как правило, мужские, в изображении которых символика сновидения оказывается столь же неутомимой, как и работа остроумия. Совершенно очевидно также, что все виды оружия и инструменты используются как символы мужского члена: плуг, молоток, ружье, револьвер, кинжал, сабля и т. д. Также во многих ландшафтах в сновидениях, особенно таких, где имеются мосты или поросшие лесом горы, легко можно распознать изображение гениталий. Марциновски (1912a) собрал целый ряд примеров, где сновидцы разъясняли свои сновидения с помощью рисунков, которые должны были изображать содержащиеся в них ландшафты и местности. Эти рисунки прекрасно иллюстрируют различие между явным и скрытым значением сновидения. На первый взгляд они, казалось бы, представляют собой планы, географические карты и т. д., но при более тщательном исследовании раскрываются как изображения человеческого тела, гениталии и т. д. и только после такого истолкования содействуют пониманию сна. (Ср. в этой связи работы Пфистера [1911–1912 и 1913] о криптографии и картинках-загадках.) Также и непонятные новые словообразования могут складываться из составных частей с сексуальным значением. Даже дети зачастую означают во сне не что иное, как гениталии, ведь мужчинам и женщинам привычно ласково называть свои гениталии «малышом». Штекель (1909) верно истолковал «маленького брата» как пенис. Игра с маленьким ребенком, физическое наказание малыша и т. д. часто являются изображениями во сне онанизма. Целый ряд других, правда, еще недостаточно проверенных символов приводит Штекель, иллюстрируя их примерами. Символическому изображению кастрации служит работа сновидения: облысение, стрижка волос, выпадение зубов и обезглавливание. Появление в сновидении одного из употребительных символов пениса дважды или несколько раз следует понимать как протест против кастрации. Также и появление во сне ящерицы – животного, у которого отрастает оторванный хвост, – имеет такое же значение. Из животных, использующихся в мифологии и фольклоре в качестве символов гениталий, некоторые играют эту роль и в сновидении: рыба, улитка, кошка, мышь (из-за волосяного покрова в области гениталий), но прежде всего самый важный символ мужского члена – змея. Маленькие животные, вредные насекомые изображают маленьких детей, например нежеланных братьев и сестер; нашествие паразитов часто можно приравнять к беременности. В качестве совсем недавно возникшего символа мужских гениталий следует назвать дирижабль, использование которого подобным образом в сновидении объясняется его связью с полетом, а иногда и его формой.
Штекель привел и проиллюстрировал примерами ряд других, отчасти еще недостаточно проверенных символов. Сочинения Штекеля, особенно его книга «Язык сновидения» (1911), содержат богатейшую коллекцию истолкований символов, которые частично были остроумно разгаданы и оказались верными при проверке, например, в разделе, посвященном символике смерти. Однако недостаточная критичность автора и его склонность к обобщениям любой ценой делают другие его толкования сомнительными или непригодными, так что при использовании этих работ я бы настоятельно рекомендовал сохранять осторожность. Поэтому я ограничусь перечислением нескольких примеров.
По мнению Штекеля, правая и левая стороны должны пониматься в этическом смысле. «Правая дорога всегда означает путь праведника, левая – путь преступника. Таким образом, левая сторона может изображать гомосексуальность, инцест, перверсию, правая – брак, половой акт с девицей легкого поведения и т. д. Все оценивается в зависимости от индивидуальной моральной позиции сновидца» (Stekel, 1909). Родственники вообще играют в сновидении, как правило, роль гениталий (ibid., 473). Здесь я могу подтвердить в этом значении только роль сына, дочери, младшей сестры, то есть тех, кто относится к сфере «малыша». И наоборот, в приведенных примерах сестер можно трактовать как символы груди, братьев – как символы больших полушарий. Невозможность догнать экипаж Штекель трактует как сожаление о разнице в возрасте, которую нельзя сгладить (ibid., 479). Багаж, с которым путешествует человек, – это греховное бремя, которое тяготит человека (там же). Но именно поклажа часто оказывается несомненным символом собственных гениталий. Часто возникающим в сновидениях цифрам и числам Штекель также приписал фиксированные символические значения, однако такая трактовка не выглядит ни достаточно обоснованной, ни универсальной, хотя в отдельных случаях такое толкование можно признать вполне правдоподобным. Впрочем, число три является доказанным с разных сторон символом мужского полового органа. Одно из обобщений, сделанных Штекелем, относится к двойственному значению символов гениталий. «Каким бы ни был символ, он – пусть фантазия и позволяет это отчасти – не мог быть использован в мужском и в женском значении одновременно!» Однако это вставочное предложение во многом подрывает достоверность утверждения Штекеля, ибо фантазия позволяет это отнюдь не всегда. Но я все же считаю нелишним сказать, что, по моему опыту, основной тезис Штекеля должен отступить на задний план перед признанием большего разнообразия. Помимо символов, которые столь же часто изображают мужские гениталии, как и женские, существуют такие, которые обозначают преимущественно или почти исключительно один из полов, а также другие, имеющие только мужское или только женское известное нам значение. Использовать длинные, твердые предметы и орудия в качестве символов женских половых органов и полые предметы (ящики, коробки, жестянки и т. п.) в качестве символов мужских фантазия как раз не позволяет.
Не подлежит сомнению, что склонность сновидения и бессознательных фантазий использовать сексуальные символы бисексуально выдает архаическую черту, поскольку в детстве различие половых органов остается неизвестным и обоим полам приписываются одинаковые гениталии. Однако можно ошибочно предположить наличие бисексуального символа, если забыть о том, что в некоторых сновидениях происходит общая инверсия полов, в результате чего мужское изображается через женское и наоборот. Такие сновидения выражают, например, желание женщины быть мужчиной.
Гениталии могут быть представлены в сновидении также и другими частями тела, мужской член – в виде руки или ноги, женское половое отверстие – в виде рта, уха и даже глаза. Выделения человеческого тела – пот, слезы, моча, сперма и т. д. – могут в сновидении заменять друг друга. Это в целом правильное утверждение В. Штекеля было правомерно уточнено благодаря критическим замечаниям Р. Райтлера (1913b). Речь, в сущности, идет о замене важного продукта секреции, например семени, индифферентным.
Этих далеко не полных указаний, возможно, будет достаточно, чтобы побудить других к более тщательной работе по сбору материала[262]. Гораздо более подробное изложение символики сновидений я привел в моих «Лекциях по введению в психоанализ».
Я приведу теперь несколько примеров использования в сновидениях таких символов, которые должны показать, что невозможно прийти к истолкованию сновидения, игнорируя символику сновидения, и как настойчиво она также навязывается во многих случаях. Но здесь же я хотел бы настоятельно предостеречь от того, чтобы переоценивать значение символов для толкования сновидений, например, ограничивать работу перевода сновидения переводом символов, отказавшись от техники использования мыслей сновидца. Обе техники толкования сновидений должны дополнять друг друга; но как в практическом, так и теоретическом отношении приоритет остается за методом, описанным первым, где решающее значение придается высказываниям сновидца, тогда как предпринимаемый нами перевод символов добавляется в качестве вспомогательного средства.
1 Шляпа как символ мужчины (мужских гениталий) (отрывок из сновидения молодой женщины, страдающей агорафобией вследствие страха соблазнения)
«Я гуляю летом по улице. На мне соломенная шляпа своеобразной формы: тулья выгнута вверх, а поля свешиваются вниз (здесь она запинается), причем одна сторона ниже другой. Я в веселом настроении и уверена в себе. Проходя мимо группы молодых офицеров, я думаю: “Вы ничего мне не можете сделать”».
Поскольку по поводу шляпы в сновидении у нее не возникло ни одной мысли, я говорю ей: «Шляпа, по всей вероятности, – это мужской половой орган с поднятой средней частью и двумя свешивающимися боковыми». То, что шляпа представляет мужчину, возможно, покажется странным, но говорят же: «Unter die Haube kommen!»[263] Я намеренно воздерживаюсь от истолкования детали, связанной с неравной длиной обоих полей, хотя именно такие подробности в их взаимосвязи обычно указывают путь к толкованию. Я продолжаю: «Итак, если у нее есть муж с таким великолепным половым органом, то ей нечего бояться офицеров, то есть нет надобности что-либо от них желать, ибо из-за своих фантазий о совращении она обычно воздерживается выходить на улицу без защиты и без сопровождения». Такое разъяснение ее страха я мог дать ей неоднократно, опираясь на другой материал.
Заслуживает внимания то, как сновидица ведет себя после этого толкования. Она отказывается от такого описания шляпы и отрицает, что говорила, будто поля шляпы свешиваются вниз. Но я слишком хорошо помню ее слова, чтобы допустить, что я ошибаюсь, и настаиваю на своем. Какое-то время она молчит, а затем находит мужество, чтобы спросить, что означает, что у ее мужа одно яичко ниже другого и у всех ли мужчин это так. Тем самым разъяснилась примечательная деталь шляпы, и все толкование было ею принято.
О шляпе как символе мне было известно задолго до того, как пациентка рассказала мне этот сон. Из других, менее очевидных, случаев я убедился, что шляпа может символизировать также и женские гениталии.
2 Малыш – половые органы. Оказаться под колесами – символ полового акта (другое сновидение этой же пациентки, страдающей агорафобией)
Ее мать отсылает свою маленькую дочку, чтобы та шла одна. Потом она едет с матерью по железной дороге и видит, как их малышка идет прямо по рельсам, в результате чего попадает под колеса. Слышно, как хрустят кости (при этом какое-то неприятное чувство, но не ужас). Затем она смотрит из окна вагона, не видно ли сзади частей, и упрекает мать, что та заставила малышку идти одну.
Анализ. Дать здесь полное толкование этого сновидения непросто. Оно относится к циклу сновидений, и его можно полностью понять только во взаимосвязи с ними. Особенно трудно получить в достаточной степени изолированный материал, необходимый для доказательства символики. Больная сначала указывает, что поездку по железной дороге следует толковать исторически, как намек на возвращение из клиники нервных болезней, в руководителя которой она, разумеется, была влюблена. Оттуда ее забирала мать, на вокзале появился врач и на прощание вручил ей букет цветов; ей было неприятно, что матери довелось стать свидетельницей подобного почитания. Таким образом, мать выступает здесь в качестве источника помех в ее любовных стремлениях, и эту роль строгая женщина и в самом деле играла в ее девичьи годы. – Следующая мысль относится к фразе: «Она оглядывается, чтобы посмотреть, не видно ли сзади частей». На фасаде сновидения должна была бы возникнуть естественная мысль о частях оказавшейся под колесами и раздавленной девочки. Однако ее мысль следует в совершенно ином направлении. Она вспоминает, что однажды в ванной комнате видела со спины обнаженного отца, заговаривает о половых различиях и указывает, что у мужчины гениталии можно увидеть и со спины, а у женщины – нет. В связи с этим она сама указывает, что малыш – это гениталии, ее малышка (у нее есть четырехлетняя дочка) – ее собственные половые органы. Она упрекает мать в том, что она требовала от нее жить так, будто у нее вообще нет гениталий, и обнаруживает этот упрек во вступительном предложении сновидения: мать отсылает свою малышку, чтобы та шла одна. В ее фантазии идти одной по улице означает: не иметь мужчины, не иметь сексуальных отношений (coire = идти вместе), а этого ей не хотелось. По ее словам, в детском возрасте она и в самом деле страдала от ревности матери из-за предпочтения, которое оказывал ей отец.
Более глубокое толкование этого сновидения вытекает из приснившегося в эту же ночь другого сна, в котором она отождествляет себя со своим братом. В детстве она действительно была озорной девчонкой, и ей часто приходилось слышать, что в ней пропал мальчик. В связи с этой идентификацией с братом становится совершенно ясно, что «малыш» означает половые органы. Мать угрожает ему (ей) кастрацией, которая есть не что иное, как наказание за игру с членом, и тем самым идентификация свидетельствует о том, что, будучи ребенком, она сама онанировала, хотя воспоминания об этом до сих пор сохранялись исключительно в отношении брата. Знание о мужском половом органе, которое затем было ею утрачено, как следует из этого второго сновидения, было приобретено в раннем возрасте. Далее, второе сновидение указывает на детскую теорию сексуальности, будто девочки получаются из мальчиков в результате кастрации. [Ср. Freud, 1908c.] После того как я рассказал ей об этом детском представлении, она сразу же нашла подтверждение этому в известном ей анекдоте, где мальчик спрашивает девочку: «Отрезали?» – на что девочка отвечает: «Нет, всегда так было».
Таким образом, то, что в первом сновидении малышку, гениталии, куда-то отправили, также относится к угрозе кастрации. И наконец, она негодует на мать, что та не родила ее мальчиком.
То, что «попадание под колеса» символизирует половой акт, не было бы понятно из этого сновидения, не будь об этом известно из многих других источников.
3 Изображение половых органов при помощи зданий, лестниц, шахт (сновидение одного молодого человека, страдающего комплексом отца)
Он гуляет с отцом в каком-то месте, скорее всего, на Пратере, ибо видна ротонда с небольшой выступающей частью спереди, к которой привязан воздушный шар, но весь какой-то дряблый. Отец спрашивает его, к чему все это; он этому удивляется, но объясняет ему. Затем они заходят во двор, на котором разложен большой лист жести. Отец хочет оторвать от него большой кусок, но сначала оглядывается, не может ли кто-нибудь его заметить. Он говорит ему, что нужно только сказать смотрителю, и тогда можно будет спокойно взять. Из этого двора вниз ведет лестница в шахту, стены которой набиты чем-то мягким, подобно кожаному креслу. В конце этой шахты находится длинная платформа, а за ней начинается новая шахта…
Анализ. Этот сновидец принадлежал к неблагодарному в терапевтическом отношении типу больных, которые до определенного момента в анализе вообще не оказывают сопротивления, но затем становятся почти недоступными. Это сновидение он истолковал практически самостоятельно. Ротонда, сказал он, это мои гениталии, воздушный шар перед ней – мой пенис, на дряблость которого я вынужден жаловаться. Можно перевести более детально: ротонда – это зад, часто причисляемый детьми к гениталиям, небольшой выступ – мошонка. В сновидении отец его спрашивает, к чему все это, то есть о предназначении и функции гениталий. Напрашивается мысль представить это положение вещей так, чтобы стороной, задающей вопрос, был он. Поскольку на самом деле он никогда не спрашивал отца об этом, мысль сновидения следует понимать как желание или принимать ее в условной форме: «Если бы я попросил отца просветить меня в сексуальных вопросах…» Продолжение этой мысли мы вскоре обнаружим в другом месте.
Двор, на котором разложена жесть, не следует сразу понимать символически – он относится к торговому помещению отца. По причине неразглашения тайны я заменил «жестью» другой материал, которым торгует отец, не изменив ни в чем остальном дословный пересказ сновидения. Сновидец вошел в дело отца и был очень шокирован теми скорее некорректными уловками, на которых отчасти основывается получение прибыли. Поэтому продолжение вышеупомянутой мысли могло бы гласить: «(Если бы я его спросил) он бы меня обманул, как обманывает своих покупателей». По поводу отламывания, служащего для изображения деловой непорядочности, сновидец сам дает второе объяснение: оно означает онанизм. Это нам не только давно известно, но и очень хорошо согласуется с тем, что тайна онанизма выражена через противоположность (ведь это можно делать открыто). Далее, это соответствует всем ожиданиям, что занятие онанизмом опять-таки приписывается отцу, как и вопрос в первой части сновидения. Шахту он сразу же истолковывает как вагину, ссылаясь на мягкую обивку стен. То, что спуском, как и подъемом, обычно изображается половой акт в вагине, мне известно из других источников.
Те детали, что за первой шахтой следует длинная платформа, а затем новая шахта, он сам объясняет биографически. Он долгое время вел половую жизнь, затем отказался от половых сношений вследствие затруднений, а теперь надеется опять их возобновить с помощью лечения. Однако к концу сновидение становится менее ясным, и знатоку должно показаться правдоподобным, что уже во второй сцене сновидения сказывается влияние другой темы, на которую указывают торговое дело отца, его мошенничество, представленная в виде шахты вагина, а потому здесь можно предположить отношение к матери.
4 Мужские гениталии символизируются людьми, а женские – ландшафтом (сновидение простой женщины, муж которой работает сторожем, сообщенное Б. Даттнером)
«…Затем кто-то забрался в дом, и она в страхе позвала сторожа. Но тот вместе с двумя “бродягами” мирно отправился в церковь[264], вверх к которой вели несколько ступеней[265]; позади церкви находилась гора[266], а наверху – густой лес[267]. На стороже был шлем, круглый воротник и плащ[268]. У него была рыжая борода. Оба ваганта, которые мирно шли со сторожем, носили на бедрах длинные мешкообразные фартуки[269]. От церкви в гору вела дорога. Она с обеих сторон поросла травой и кустарником, который становился все гуще, а на вершине горы превратился в дремучий лес».
5 Сны о кастрации у детей
a) «Мальчик в возрасте трех лет и пяти месяцев, которому возвращение с поля отца доставляет явное неудобство, однажды утром просыпается растерянный и взволнованный, все время повторяя вопрос: “Почему папа нес голову на тарелке? Сегодня ночью папа нес голову на тарелке”».
б) «Студент, ныне страдающий тяжелым неврозом навязчивости, вспоминает, что в шесть лет ему часто снился следующий сон. Он идет к парикмахеру, чтобы постричься. Тут вдруг к нему подходит крупная женщина со строгими чертами лица и отсекает ему голову. В этой женщине он признает мать».
6 Символика мочеиспускания
Воспроизведенные здесь рисунки относятся к ряду картинок, которые Ференци обнаружил в одном венгерском юмористическом журнале («Fidibus») и счел пригодными для иллюстрации теории сновидений.
O. Ранк уже использовал эту репродукцию, озаглавленную как «Сновидение французской бонны», в своей работе о символических наслоениях в пробуждающих снах, и т. д. (1912a). Только последняя картинка, которая изображает пробуждение бонны от крика ребенка, показывает нам, что предыдущие семь представляют стадии сновидения. Первая картинка иллюстрирует раздражитель, который должен был привести к пробуждению. Мальчик выразил потребность и нуждается в соответствующей помощи. Однако сновидение смешивает ситуацию в спальне с прогулкой. На второй картинке она уже отвела мальчика за угол, он мочится, а она может продолжать спать. Но раздражитель, приводящий к пробуждению, сохраняется, более того, он усиливается; мальчик, на которого не обращают внимания, ревет все сильнее. Но чем активнее он требует от своей бонны, чтобы она проснулась и помогла ему, тем сильнее сновидение убеждает ее в том, что все в порядке и что ей нет надобности просыпаться. При этом оно переводит пробуждающий раздражитель на уровень символа. Поток воды, создаваемый писающим мальчиком, становится все сильнее. На четвертой картинке по нему уже несется байдарка, затем гондола, парусник и, наконец, огромный пароход! Озорной художник наглядно отобразил здесь борьбу между упорной потребностью во сне и неутомимым пробуждающим раздражителем.
7 Сновидение о лестнице (сообщенное и истолкованное Отто Ранком).
Этому же коллеге, которому принадлежит сон, связанный с раздражением, исходящим от зубов, я обязан следующим столь же наглядным сновидением, которое сопровождалось поллюцией.
Я бегу вниз по лестнице за маленькой девочкой, которая что-то мне сделала, чтобы ее наказать. Внизу кто-то (взрослая женщина?) задерживает девочку, я хватаю ее, но не знаю, ударил я ее или нет, так как внезапно я оказываюсь на середине лестницы, где совершаю с ребенком (словно в воздухе) половой акт. В сущности, это был даже не половой акт – я просто терся своим членом о ее гениталии, причем я совершенно отчетливо видел ее откинутую вбок голову. Во время полового акта я видел слева от себя (тоже словно в воздухе) две небольшие картины, пейзажи, изображавшие дом, окруженный зеленью. На картине меньшего размера внизу, где обычно расписывается художник, стоит мое собственное имя, как будто она была предназначена мне в подарок ко дню рождения. Кроме того, перед обеими картинами висит записка, на которой указано, что имеются также и более дешевые картины; затем я неясно вижу себя самого лежащим в постели на верхней площадке лестницы и просыпаюсь от ощущения влажности, причина которой – случившаяся поллюция.
Толкование. Сновидец вечером накануне сновидения был в магазине одного книготорговца, где, ожидая его, рассматривал некоторые из выставленных картин, имевшие такие же мотивы, что и картины в сновидении. Он подошел поближе к одной небольшой картине, которая ему особенно понравилась, и прочел имя совершенно незнакомого ему художника.
В тот же вечер он, находясь в одном обществе, услышал рассказ об одной странной служанке, которая прославилась тем, что ее внебрачный ребенок «был сделан прямо на лестнице». Сновидец спросил, как это произошло, и узнал, что служанка отправилась со своим поклонником домой к родителям, где условий для полового акта не было, и возбужденный мужчина совершил коитус на лестнице. В ответ на это сновидец, в шутку намекая на язвительное выражение для подделки вина, заметил, что ребенок и в самом деле «появился на подвальной лестнице».
Таковы связи с предыдущим днем, которые довольно назойливо представлены в сновидении и сразу же репродуцируются сновидцем. Но столь же легко он репродуцирует часть детского воспоминания, которая также нашла применение в сновидении. Лестничная клетка в нем – это лестничная клетка того дома, где он провел бо́льшую часть своего детства и где он впервые сознательно познакомился с сексуальными проблемами. На этой лестничной клетке он часто играл и, помимо прочего, спускался верхом по перилам, испытывая при этом сексуальное возбуждение. В сновидении он тоже необычайно быстро спускается по лестнице, настолько быстро, что, по его словам, не дотрагивается даже до ступенек, а, как принято говорить, «слетает вниз» или съезжает. Учитывая детское переживание, такое начало сновидения, по-видимому, отображает момент сексуального возбуждения. На этой лестничной клетке и в относящейся к ней квартире сновидец часто также затевал с соседскими детьми сексуальные игры-потасовки и при этом удовлетворял себя таким же образом, как это происходит во сне.
Поскольку из исследований Фрейда сексуальной символики (1910d) известно, что лестница и подъем по лестнице в сновидении почти всегда символизируют коитус, этот сон становится совершенно понятным. Его побудительная сила, как показывает и его результат, поллюция, имеет чисто либидинозную природу. В состоянии сна возникает сексуальное возбуждение (представленное в сновидении в образе того, как сновидец мчится или слетает вниз по лестнице), садистский оттенок которого связан с игрой, когда надо догнать и одолеть другого ребенка. Либидинозное возбуждение усиливается и побуждает к сексуальному действию (изображенному в сновидении в виде того, что сновидец хватает ребенка и перемещает его на середину лестницы). До сих пор сновидение было чисто сексуально-символическим и для малоопытного толкователя снов совершенно непонятным. Однако чересчур сильному либидинозному возбуждению такого символического удовлетворения, которое не нарушило бы спокойствия сна, недостаточно. Возбуждение ведет к оргазму, и в результате вся символика, связанная с лестницей, разоблачается как изображение коитуса. Если Фрейд в качестве одной из причин сексуального использования этого символа, то есть лестницы, указывает на ритмический характер обоих действий, то, как нам кажется, данное сновидение свидетельствует об этом со всей отчетливостью, поскольку, по категорическому утверждению сновидца, ритмика полового акта, движения вверх и вниз, была наиболее явно выраженным элементом во всем сновидении.
Еще одно замечание по поводу обеих картин, которые, помимо их реального значения имеют еще и символический смысл, выступая в качестве «женских», что вытекает уже из того, что речь здесь идет об одной большой и об одной маленькой картине, точно так же как в содержании сновидения присутствуют одна большая (взрослая) женщина и маленькая девочка. То, что имеются также и более дешевые картины, ведет к комплексу проститутки, как и, с другой стороны, имя сновидца на маленькой картине и мысль о том, что она предназначена ему в подарок ко дню рождения, указывают на комплекс отца (родился на лестнице – зачат при коитусе). Неясная заключительная сцена, где сновидец видит себя самого лежащим в постели на верхней площадке лестницы и ощущает влажность, помимо детского онанизма, восходит, по-видимому, к раннему детству и, вероятно, имеет прообразом исполненные удовольствием проявления энуреза.
8 Модифицированное сновидение о лестнице
Одному своему пациенту, тяжелобольному человеку, ведущему аскетический образ жизни, [бессознательная] фантазия которого фиксирована на его матери и которому постоянно снилось, что он поднимается по лестнице в сопровождении матери, я делаю замечание, что умеренная мастурбация, вероятно, была бы ему менее вредна, чем его вынужденное воздержание. Эти слова вызывают у него следующее сновидение.
«Учитель музыки упрекает его, что он забросил игру на рояле, не учит “Этюды” Мошеля и “Gradus ad Parnassum” Клементи».
Пациент по этому поводу замечает, что Gradus – это также лестница, и сама клавиатура – лестница, потому что она содержит последовательность.
Можно сказать, что нет ни одного круга представлений, который нельзя было бы использовать для изображения сексуальных явлений и желаний.
9 Чувство действительности и изображение повторения
Ныне 35-летний мужчина рассказывает хорошо запомнившийся сон, приснившийся, как он утверждает, когда ему было четыре года. Нотариус, у которого хранилось завещание отца — он потерял отца в трехлетнем возрасте, – принес две большие королевские груши, одну из которых ему дали съесть. Другая лежала на подоконнике в комнате. Он проснулся с убеждением реальности того, что приснилось, и настойчиво потребовал у матери вторую грушу; ведь она лежала на подоконнике. Мать посмеялась над этим.
Анализ. Нотариус был приветливым пожилым господином, который, как вспоминает сновидец, однажды действительно принес груши. Подоконник был именно таким, каким он видел его во сне. Ничего другого по этому поводу ему на ум не приходит; разве что незадолго до этого мать рассказала ему один сон. У нее на голове сидят две птицы, она спрашивает себя, когда же они улетят, но они не улетают, а одна из них подлетает к ее рту и начинает из него сосать.
Поскольку у сновидца нет никаких идей, это дает нам право попытаться дать символическое толкование. Две груши – pommes ou poires – являются грудью кормившей его матери; подоконник – это выступающий бюст, точно так же как балконы в сновидении о домах. Чувство действительности после пробуждения имеет под собой основания, ибо мать действительно кормила его грудью – даже дольше обычного, – и ему по-прежнему хотелось иметь материнскую грудь. Это сновидение можно перевести так: мама, дай (покажи) мне снова грудь, из которой я пил когда-то раньше. Слово «раньше» изображается в виде съеденной груши, слово «снова» – в виде требования дать другую. Временное повторение действия обычно изображается в сновидении через числовое увеличение объекта.
Разумеется, очень странно, что символика уже играет определенную роль в сновидении четырехлетнего ребенка, но это не исключение, а правило. Можно сказать, что сновидец с самого начала обладает символикой.
Насколько рано – в том числе и помимо жизни во сне – человек начинает пользоваться символическим изображением, можно понять из следующего воспоминания ныне 27-летней дамы, не обусловленного чьим-то влиянием. Ей примерно три с половиной года. Девушка, присматривающая за детьми, предлагает ей, ее младшему на одиннадцать месяцев брату и их кузине, которая по возрасту находится между ними, сходить в уборную, чтобы перед прогулкой справить свои небольшие дела. Как самая старшая, она садится на сиденье, двое других на горшки. Она спрашивает кузину: «У тебя тоже есть портмоне? У Вальтера колбаска, а у меня портмоне». Ответ кузины: «Да, у меня тоже портмоне». Няня, улыбаясь, слушает и рассказывает об этом разговоре маме, которая в ответ резко ей выговаривает.
Здесь включено сновидение, красивая символика которого позволила дать толкование с незначительной помощью сновидцы:
10 «К вопросу о символике в сновидениях здоровых людей»[270]
«Возражение, часто выдвигаемое противниками психоанализа – в том числе и Хэвлоком Эллисом (1911), – заключается в том, что символика сновидения, возможно, является продуктом невротической психики, но совершенно ни в коем случае не относится к нормальным людям. Если психоаналитическое исследование не выявило вообще никаких принципиальных различий между нормальной и невротической душевной жизнью, а установило только количественные различия, то анализ сновидений, в которых и у здоровых, и у больных людей в равной степени действуют вытесненные комплексы, указывает на полное тождество механизмов, например, символики. Более того, естественные сновидения здоровых людей часто содержат гораздо более простую, более ясную и более характерную символику, чем сны невротиков, в которых ее часто приходится истолковывать с большими мучениями, неясностями и усилиями из-за более сильного влияния цензуры и вытекающего из него постоянного искажения сновидения. Приведенное далее сновидение служит иллюстрацией этого факта. Оно возникло у одной не страдающей неврозом несколько чопорной и сдержанной девушки; во время беседы я узнаю, что она обручена, но что ее браку мешают препятствия, которые могут его отсрочить. Она мне спонтанно рассказывает следующий сон.
“I arrange the centre of a table with flowers for a birthday”. (Я ставлю в центр стола цветы на день рождения.) В ответ на вопросы она отмечает, что ей снилось, будто она находилась в собственном доме (которым в настоящее время она не владеет) и чувствовала себя счастливой.
“Популярная” символика позволяет мне перевести для себя сновидение. Оно является выражением невестиного желания: стол с цветами посередине символизирует ее саму и гениталии; она представляет исполненным свои желания, связанные с будущим, уже сейчас погружаясь в мысли о рождении ребенка; свадьба же, следовательно, оказывается далеко позади.
Я обращаю ее внимание на то, что “the centre of a table” является непривычным выражением, однако о том, в чем она признается, здесь, разумеется, нельзя расспрашивать напрямую. Я старательно пытался не внушить ей значение символов и спросил ее только о том, что ей приходит на ум по поводу отдельных частей сновидения. В ходе анализа ее сдержанность уступила место явному интересу к истолкованию и открытости, которые содействовали серьезности беседы. На мой вопрос, что это были за цветы, она сначала ответила: “Expensive flowers; one has to pay for them” (дорогие цветы, за которые нужно платить), а затем, что это были “lilies of the valley, violets and pinks or carnations” (ландыши, дословно: лилии из долины, фиалки и гвоздики). Я предположил, что в этом сновидении слово “лилия” выступает в своем популярном значении как символ целомудрия; она подтверждает это предположение, поскольку по поводу “лилии” ей пришло в голову слово “purity” (чистота). “Valley”, долина, является часто встречающимся в сновидении символом женщины; таким образом, случайное совпадение обоих символов в английском названии ландыша становится символикой сновидения, используемой для подчеркивания ее ценного качества, девственности – expensive flowers, one has to pay for them – и для выражения ожидания того, что мужчина сумеет по достоинству его оценить. В случае каждого из трех цветков, выступающих в качестве символов, замечание expensive flowers и т. д. имеет, как будет показано, иное значение.
Тайный смысл внешне совершенно асексуальных “violets” я пытался – очень смело, как я считал – объяснить бессознательной связью с французским словом “viol”. К моему удивлению, у сновидицы возникла ассоциация с “violate”, английским словом, означающим “насиловать”. Случайное сходство слов “violet” и “violate” – в английском языке они различаются только акцентом на последнем слоге – используется сновидением, чтобы “с помощью цветка” выразить мысль о насильственности дефлорации (это слово тоже использует символику цветов), возможно, также мазохистскую черту девушки. Прекрасный пример словесных мостиков, по которым ведут пути к бессознательному. Выражение “One has to pay for them” означает здесь жизнь, которой она должна заплатить за то, чтобы стать женщиной и матерью.
По поводу “pinks”, которые она затем называет “carnations”, у меня возникает ассоциация со словом “телесный”. Однако у нее возникает мысль о “colour” (цвет). Она добавила, что carnations – это цветы, которые часто и в большом количестве дарит ей жених. К концу беседы она неожиданно признается, что не сказала мне правды, что ей пришло на ум не “colour”, а “incarnation” (воплощение), то есть то слово, которое я ожидал; впрочем, и мысль о “colour” не далека от этого, она обусловлена еще одним значением слова carnation – телесный цвет, то есть комплексом. Эта неискренность свидетельствует о том, что в этом месте сопротивление было наиболее мощным, и это связано с тем обстоятельством, что символика здесь наиболее очевидна, а борьба между либидо и вытеснением в связи с этой фаллической темой была особенно сильна. Замечание, что эти цветы ей часто дарил жених, наряду с двойным значением слова “carnation”, служит еще одним указанием на их фаллический смысл в сновидении. Дневной повод – дарение цветов – используется для того, чтобы выразить мысль о сексуальном подарке и подарке в ответ: она дарит девственность и ожидает взамен богатую любовную жизнь. И здесь тоже слова “Expensive flowers, one has to pay for them” могут иметь реальное, связанное с деньгами значение. Таким образом, символика цветов в сновидении содержит символ девственности, мужской символ и связь с насильственной дефлорацией. Следует указать на то, что сексуальная символика цветов, которая, впрочем, также весьма распространена, символизирует половые органы человека с помощью цветов, то есть “половых органов” растений; возможно, дарение цветов возлюбленным вообще имеет это бессознательное значение.
День рождения, к которому она готовится в сновидении, видимо, означает рождение ребенка. Она идентифицирует себя с женихом, изображает его так, словно он подготавливает ее к родам, то есть совершает с ней половой акт. Скрытая мысль, возможно, гласит: “Будь я тобой, я не стала бы ждать, а дефлорировала бы невесту, не спрашивая ее, применив силу”; на это указывает также слово “violate”. Таким образом, здесь выражаются также и садистские компоненты либидо.
В более глубоком слое сновидения слова “I arrange etc.”, возможно, имеют аутоэротическое, то есть инфантильное значение.
Она также признается себе – что для нее возможно только во сне – в своей телесной ущербности; она видит себя плоской, как стол; тем больше подчеркивается ценность “centre” (в другой раз она называет это “a centre piece of flowers”), ее девственность. Также и горизонтальное положение стола, возможно, становится элементом символа. Достойна внимания концентрация сновидения; нет ничего лишнего, каждое слово – символ.
Позднее она делает дополнение к сновидению: “I decorate the flowers with green crinkled paper”. (Я украшаю цветы зеленой гофрированной бумагой.) Она добавляет, что это “fancy paper” (разукрашенная бумага), которой обычно прикрывают горшки с цветами. Затем она говорит: “To hide untidy things, whatever was to be seen, which was not pretty to the eye; there is a gap, a little space in the flowers”. То есть: “Чтобы скрывать грязные вещи, на которые неприятно смотреть; щель, небольшой зазор между цветами”. “The paper looks like velvet or moss” (“бумага выглядит как мох или бархат”). По поводу “decorate”, как я и ожидал, у нее возникает ассоциация с “decorum”. Преобладает зеленый цвет; она ассоциирует с ним “hope” (надежду), снова связь с беременностью. В этой части сновидения не превалирует идентификация с мужчиной, а проявляются мысли о стыде и открытости. Она украшает себя для него, признается в физических недостатках, которых она стыдится и которые старается исправить. Мысли о бархате, мхе – это явные указания на то, что речь идет о crines pubis.
Сновидение является выражением мыслей, которые едва ли известны бодрствующему мышлению девушки; мыслей, которые относятся к чувственной любви и ее органам; она “готовится ко дню рождения”, то есть к коитусу; здесь проявляются страх дефлорации и, по-видимому, сладострастное страдание; она признается в своих физических недостатках, сверхкомпенсирует, завышая ценность своей девственности. Ей стыдно, но она оправдывает свою чувственность тем, что ее цель – ребенок. Также находят свое выражение и материальные соображения, чуждые влюбленным.
Аффект простого сновидения – чувство счастья – свидетельствует о том, что здесь нашли свое удовлетворение сильные эмоциональные комплексы». Ференци (1917) справедливо обратил внимание на то, как легко именно «сновидения наивного человека» позволяют разгадать смысл символов и значение сновидений.
Я включаю сюда нижеследующий анализ сновидения исторической личности и при этом нашего современника, поскольку предмет, который и в иных случаях вполне бы мог подойти для изображения мужского члена, благодаря дополнительному определению самым отчетливым образом характеризуется в нем как фаллический символ. «Бесконечное удлинение» хлыста едва ли может означать так легко нечто иное, нежели эрекцию. Кроме того, это сновидение служит прекрасным примером того, как серьезные и далекие от сексуальности мысли изображаются с помощью инфантильно-сексуального материала.
11 Сновидение Бисмарка (доктор Ганс Захс)
«В своей книге “Мысли и воспоминания” Бисмарк рассказывает (т. 2 популярного издания, с. 222 [1898, т. 2, 194]) об одном письме, которое он написал 18 декабря 1881 года императору Вильгельму. В этом письме имеется следующее место: “Сообщение Вашего Высочества воодушевляет меня рассказать один сон, приснившийся мне весной 1863 года, в самые тяжелые дни конфликта, из которого не видно было никакого приемлемого выхода. Мне приснилось, и я рассказал об этом сразу же утром моей жене и другим свидетелям, что я ехал верхом по узкой альпийской тропе, справа пропасть, слева скалы; тропа становилась все уже, в результате лошадь отказалась повиноваться, а повернуть назад и спешиться было невозможно из-за недостатка места. Тогда я ударил своим хлыстом, зажатым в левой руке, по гладкой стене скалы и призвал Бога; хлыст стал бесконечно длинным, скала свалилась, словно кулисы, и открыла широкую дорогу с видом на холм и лесной массив, как в Богемии, прусские войска со знаменами, и у меня еще во сне появилась мысль о том, как бы поскорее сообщить об этом Вашему Высочеству. Этот сон сбылся, и я проснулся после него радостный и приободренный…”
Действие в сновидении разделяется на две части: в первой части сновидец оказывается в тяжелом положении, из которого он затем, во второй части, чудесным образом выпутывается. Трудное положение, в котором находятся конь и всадник, является легко понятным изображением в сновидении критической ситуации государственного деятеля, которую он, возможно, со всей горечью ощутил вечером накануне сновидения, размышляя о проблемах своей политики. В вышеупомянутом письме Бисмарк в иносказательной форме изображает безысходность тогдашнего своего положения; то есть оно было ему совершенно знакомым и понятным. Наряду с этим мы, пожалуй, имеем также прекрасный пример описанного Зильберером “функционального феномена”. Процессы в душе сновидца, который, каждый раз обдумывая решение, наталкивается на непреодолимые препятствия, но, несмотря на это, не может и не имеет права не заниматься проблемами, очень точно передаются в образе всадника, неспособного ни идти вперед, ни повернуть обратно. Гордость, запрещающая ему думать о сдаче или об отступлении, выражается в сновидении словами: “Повернуть назад и спешиться было невозможно”. В своем качестве всегда активно действующего человека, который мучается ради чужого блага, Бисмарку напрашивалось сравнение себя с лошадью, и он это делал уже по разным поводам, например, в своем известном изречении: “Храбрая лошадь умирает на посту”. В таком истолковании слова о том, что “лошадь отказалась повиноваться”, означают не что иное, как его мысль: слишком усталый человек ощущает потребность отвлечься от всех текущих забот, или, выражаясь иначе, избавиться от оков принципа реальности с помощью сна и сновидения. Исполнение желания, которое затем столь явно дает о себе знать во второй части, уже здесь имеет прелюдию в выражении “альпийская тропа”. Бисмарк уже тогда, пожалуй, знал, что свой следующий отпуск он проведет в Альпах, а именно в Гаштайне; таким образом, сновидение, поместившее его туда, одним ударом освободило его от всех надоедливых государственных дел.
Во второй части желания сновидца изображаются исполненными двояким образом – явно и неприкрыто, но наряду с этим еще и символически. Символически – через исчезновение сдерживающей скалы, вместо которой появляется широкая дорога, то есть желанный выход в самой удобной форме, неприкрыто – через открывшийся вид продвигающихся прусских войск. Для объяснения этого пророческого видения совсем не нужно конструировать мистические взаимосвязи; здесь вполне достаточно фрейдовской теории исполнения желаний. Уже тогда в качестве наилучшего выхода из внутренних конфликтов Бисмарк страстно желал победоносной войны Пруссии с Австрией. Если он видит прусские подразделения со своими знаменами в Богемии, то есть во вражеской стране, то это значит, как постулирует Фрейд, что сновидение тем самым изображает это желание как исполненное. В индивидуальном отношении примечательно только то, что сновидец, о котором здесь идет речь, не довольствовался исполнением желания во сне, но и сумел добиться этого в реальности. Любому знатоку психоаналитической техники толкования должна броситься в глаза такая деталь, как хлыст, который становится “бесконечно длинным”. Хлыст, посох, пика и т. п. известны нам как фаллические символы; но если этот хлыст обладает еще и таким обращающим на себя внимание свойством фаллоса, как способность увеличиваться в размерах, то здесь едва ли могут быть какие-либо сомнения. То, что явление преувеличивается – хлыст удлиняется до “бесконечности”, – по-видимому, указывает на инфантильный гиперкатексис. Взятие в руки хлыста – это явный намек на мастурбацию, причем, разумеется, следует иметь в виду не нынешнюю ситуацию сновидца, а оставшееся далеко позади детское удовольствие. Очень ценным является здесь найденное доктором Штекелем (1909) толкование, в соответствии с которым левая сторона означает в сновидении неправоту, запретное, грех, что очень хорошо подходит к детскому онанизму, которым ребенок занимается вопреки всем запретам. Между этим самым глубоким, инфантильным слоем и высшим, который относится к распорядку дня государственного деятеля, можно выявить еще и средний слой, связанный с двумя другими. Весь процесс чудесного освобождения из тяжелого положения благодаря удару о скалу и призыву к Богу как помощнику необычайно напоминает библейскую сцену, а именно то, как Моисей выбивает из скалы воду для изнывающих от жажды детей Израиля. Мы можем сразу предположить, что Бисмарк, вышедший из протестантской семьи, верующей в Священное Писание, был хорошо знаком с этим местом в Библии. В конфликтное время Бисмарку нетрудно было сравнить себя с предводителем Моисеем, которому народ, который он хотел освободить, отплатил отвержением, ненавистью и неблагодарностью. Такова возможная связь с актуальными желаниями. С другой стороны, место в Библии содержит некоторые детали, которые очень хорошо укладываются в фантазию о мастурбации. Вопреки Божьему велению Моисей хватается за посох, и за это прегрешение Господь наказывает его, возвещая, что он должен будет умереть, не вступив на Землю обетованную. Запретное хватание за посох (в сновидении, несомненно, фаллический), получение жидкости в результате ударов им и угроза смерти – все это в совокупности основные моменты детской мастурбации. Интересна переработка, которая с помощью библейской истории соединяет эти два гетерогенных образа, один из которых возник в уме гениального государственного деятеля, а другой происходит из побуждений примитивной детской души, и при этом устраняет все неприятные моменты. То, что хватание посоха представляет собой запретное, крамольное действие, символически обозначается “левой” рукой, которой оно совершается. Однако при этом в явном содержании сновидения сновидец взывает к Богу словно для того, чтобы демонстративно отмести всякую мысль о запрете или тайне. Из двух обещаний, данных Моисею Богом, что он увидит Землю обетованную, но на нее не вступит, одно очень ясно изображается как исполненное (“вид на холм и лесной массив”), другое, в высшей степени неприятное, не упоминается вовсе. Вода, вероятно, стала жертвой вторичной переработки, успешно достигшей объединения этой сцены с предыдущей: вместо воды падает сама скала.
Конец инфантильной фантазии о мастурбации, в которой представлен мотив запрета, в соответствии с нашими ожиданиями должен быть таков, что ребенку хочется, чтобы никто из авторитетных людей из его окружения не узнал о том, что произошло. В сновидении это желание заменяется противоположностью – желанием тут же сообщить о случившемся императору. Но эта инверсия прекрасно и совершенно незаметно присоединяется к фантазии о победе, содержащейся в самом верхнем слое мыслей сновидения и в одной части его явного содержания. Такой сон о победе и завоевании часто служит ширмой для эротического желания завоевывать; отдельные особенности сновидения, например, то, что вторгающемуся оказывают сопротивление, а после использования удлиняющегося хлыста появляется широкая дорога, возможно, указывают на это, однако их недостаточно, чтобы на основе этого раскрыть определенное, пронизывающее весь сон направление мыслей и желаний. Мы видим здесь образцовый пример вполне удавшегося искажения в сновидении. Предосудительное было переработано так, что оно нигде не выдается за ткань, которая расстелена над ним в качестве защитного покрытия. Как следствие удалось воспрепятствовать какому бы то ни было высвобождению страха. Это является идеальным случаем удавшегося исполнения желания без нарушений со стороны цензуры, а потому мы можем понять, что сновидец пробудился от этого сна “радостный и приободренный”».
В заключение я приведу
12 Сон одного химика молодого человека, стремившегося ради полового акта с женщиной отказаться от привычки онанировать.
Предварительное сообщение. Накануне сновидения он разъяснял одному студенту сущность реакции Гриньяра, при которой магнезия при каталитическом действии йода растворяется в абсолютно чистом эфире. За два дня до этого во время такой же реакции произошел взрыв, в результате которого рабочий обжег себе руку.
Сновидение I. Он должен приготовить бромистое соединение фенила и магнезии, отчетливо видит аппаратуру, но при этом сам выступает в роли магнезии. Он в нерешительности и все время себе говорит: «Все правильно, мои ноги растворяются, колени становятся мягкими». Затем он ощупывает ступни, вынимает (сам не зная как) из колбы ноги и снова себе говорит: «Этого не может быть. Нет, все сделано правильно». При этом он частично просыпается, повторяет про себя сновидение, потому что хочет мне его рассказать. Он боится забыть его, очень возбужден в этом полусне и постоянно повторяет: «Фенил, фенил».
Сновидение II. Он со всей семьей находится в ***инге, в половине двенадцатого он должен быть на свидании у Шотландских ворот с одной дамой, но просыпается только в половине двенадцатого. Он сам себе говорит: «Уже слишком поздно; пока ты дойдешь, будет половина первого». В следующий момент он видит всю свою семью, собравшуюся за столом, особенно отчетливо мать и горничную с кастрюлей для супа. Тогда он говорит про себя: «Ну, раз уже мы едим, я не смогу уйти».
Анализ. Несомненно, что и первое сновидение имеет отношение к даме, с которой у него назначено свидание (сновидение приснилось в ночь перед ожидавшейся встречей). Студент, которому он давал разъяснения, очень неприятный тип; он сказал ему: «Это неправильно», потому что магнезия была пока еще совершенно нетронутой, а тот ответил, как будто это его ничуть не касалось: «Ничего не поделаешь». Этот студент, вероятно, он сам; он так же равнодушен к своему анализу, как тот к синтезу, а он, совершающий в сновидении операцию, – это я. Каким неприятным он должен казаться мне со своим равнодушием к успешному результату!
С другой стороны, он – это то, с помощью чего производится анализ (синтез). Речь идет об успешности лечения. Ноги в сновидении напоминают о впечатлении от вчерашнего вечера. На уроке танца он встретился с одной дамой, которую ему хочется покорить; он так крепко прижал ее к себе, что однажды она даже вскрикнула. Прижавшись к ее ногам, он почувствовал, что в ответ она тоже прижалась к его ноге от щиколотки до верхней части колена, то есть к тем местам, которые были упомянуты в сновидении. Таким образом, в этой ситуации женщина – это магнезия в реторте, с которой в конце концов все будет в порядке. По отношению ко мне он столь же женоподобен, как мужественен по отношению к женщине. Будет все в порядке с дамой, то будет в порядке и с лечением. Ощупывание себя и ощущения в коленях указывают на онанизм и соответствуют его усталости от предыдущего дня. Свидание действительно было назначено на половину двенадцатого. Его желание проспать и остаться с домашними сексуальными объектами (то есть продолжать заниматься онанизмом) соответствует его сопротивлению.
По поводу повторения названия фенил, то он сообщает: все эти радикалы, оканчивающиеся на «ил», всегда ему очень нравились, они очень удобны для употребления: бензил, ацетил и т. д. Это ничего не объясняет, но когда я ему предложил радикал шлемил (Schlemihl)[271], он рассмеялся и рассказал, что прочел летом книгу Прево. В ней была глава под названием «Les exclus de l’amour», где, разумеется, шла речь о «schlemiliés», при описании которых он сам себе сказал: «Это мой случай». Он был бы неудачником и в том случае, если бы пропустил свидание.
Представляется, что сексуальная символика сновидения уже нашла прямое экспериментальное подтверждение. В 1912 году в эксперименте, проведенном по инициативе Г. Свободы, доктор К. Шрёттер вызывал у людей, находившихся в глубоком гипнозе, сновидения, внушая им выполнить поручение, которое определяло значительную часть содержания сна. Если человеку внушалось увидеть сон о нормальном или отклоняющемся от нормы половом акте, то сновидение выполняло эти поручения, заменяя сексуальный материал символами, известными из психоаналитического толкования сновидений. Так, например, после внушения увидеть сон о гомосексуальном сношении с подругой в сновидении эта подруга появилась с поношенной дорожной сумкой в руке, к которой была приклеена этикетка со словами: «Только для дам». Сновидица, по всей видимости, нисколько не была знакома с символикой в снах и толкованием сновидений. К сожалению, оценке этого важного исследования препятствует тот прискорбный факт, что вскоре после этого доктор Шрёттер покончил жизнь самоубийством. О его экспериментах со сновидениями имеется лишь предварительное сообщение в «Центральном психоаналитическом бюллетене» (Schrötter, 1912).
Похожие результаты в 1923 году опубликовал Г. Роффенштайн. Однако особенно интересными представляются опыты, проведенные Бетльгеймом и Гартманном, поскольку гипноз был у них исключен. Эти авторы («Об ошибочных реакциях при корсаковском психозе», 1924) рассказывали больным, страдавшим такими состояниями спутанности, истории грубо сексуального содержания и наблюдали искажения, возникавшие при воспроизведении того, что было рассказано. Оказалось, что при этом появлялись символы, известные из толкования сновидений (подъем по лестнице, прокалывание и стрельба как символы коитуса, ножи и сигареты как символы пениса). Особое значение придается появлению символа лестницы, поскольку, как справедливо отмечают авторы, «подобная символизация недоступна сознательному желанию исказить».
Только после того как мы воздали должное символике в сновидении, мы можем продолжить обсуждение типичных снов. Я считаю правомерным разделить эти сновидения на два больших класса: на сновидения, которые действительно имеют всякий раз одно и то же значение, и на сновидения, которые, несмотря на одинаковое или сходное содержание, все-таки допускают самое разное толкование. Из типичных сновидений первого рода я уже подробно обсудил сновидения об экзаменах.
Из-за аналогичного аффективного впечатления к этой же группе можно отнести сновидения об опоздании на поезд. Их разъяснение подтверждает правильность такого соотнесения. Это утешающие сновидения, возникающие в ответ на испытываемый во сне тревожный импульс, страх умереть. «Отъезд» – это один из наиболее употребительных и понятных символов смерти. Сновидение утешает нас: «Будь спокоен, ты не умрешь (не уйдешь)», подобно тому, как нас успокаивает сон об экзаменах: «Не бойся, и на этот раз с тобой ничего не случится». Трудность понимания этих двух видов сновидений объясняется тем, что ощущение страха непосредственно связано с выражением утешения.
Смысл «сновидений, вызванных раздражениями, идущими от зубов», которые мне довольно часто приходилось анализировать у своих пациентов, ускользал от меня, потому что, к моему удивлению, их толкованию постоянно препятствовало слишком большое сопротивление.
В конце концов слишком очевидные факты не оставили у меня никаких сомнений в том, что у мужчин побудительную силу этим сновидениям дает не что иное, как желание онанировать, относящееся к пубертатному возрасту. Я хочу проанализировать два таких сновидения, одно из которых одновременно представляет собой «сновидение о полете». Оба они рассказаны мне одним и тем же лицом, молодым человеком с явно выраженной, но в реальной жизни заторможенной гомосексуальностью.
Он находится в партере оперного театра на представлении «Фиделио» рядом с Л., симпатичным ему человеком, с которым он охотно бы подружился. Внезапно он наискось пролетает над всем партером, затем засовывает палец в рот и вытаскивает два зуба.
Сам он описывает полет так, будто его «подбросили» (er wurde geworfen) в воздух. Поскольку речь идет о представлении «Фиделио», приходят на ум слова поэта:
«Кто овладел прелестной девой…»
Но «овладеть прелестной девой» не относится к желаниям сновидца. К нему больше подходят две другие строчки:
«Кому счастливый выпал жребий (Wurf)
Быть другом друга своего…[272]
Сновидение и содержит в себе этот «счастливый жребий», который, однако, является не только исполнением желания. За ним скрывается также неприятная мысль, что за свои домогательства дружбы его уже не раз «выставляли за дверь», и страх, что он снова испытает ту же участь с молодым человеком, рядом с которым он наслаждается оперой «Фиделио». К этому добавляется постыдное для тонко чувствующего сновидца признание в том, что однажды после такого отказа со стороны одного друга он от отчаяния дважды подряд онанировал, испытывая чувственное возбуждение.
Другое сновидение. Вместо меня его лечат два знакомых ему университетских профессора. Один что-то делает с его членом; он боится операции. Другой бьет его по губам железным стержнем, в результате чего он теряет один или два зуба. Он связан четырьмя шелковыми платками.
Едва ли приходится сомневаться в сексуальном значении этого сна. Шелковые платки соответствуют идентификации с одним знакомым ему гомосексуалистом. Сновидец, никогда не совершавший коитуса и никогда в действительности не стремившийся к половому акту с мужчинами, представляет себе сексуальные отношения по образцу онанизма, когда-то знакомого ему в пубертатном возрасте.
Я полагаю, что и другие часто встречающиеся модификации типичных сновидений, связанных с раздражениями, идущими от зубов, например, когда другой человек вырывает у сновидца зуб и т. п., становятся понятными благодаря подобному объяснению[273]. Но возможно, покажется загадочным, каким образом «раздражение от зубов» может прийти к такому значению. Я обращаю здесь внимание на столь часто встречающееся перемещение снизу вверх, которое служит вытеснению сексуальности и при помощи которого при истерии могут реализовываться в других «безупречных» частях тела разного рода ощущения и импульсы, относящиеся к гениталиям. Одним из случаев такого перемещения является также то, что в символике бессознательного мышления гениталии заменяются лицом. Свою лепту вносят и обороты речи, где «ягодицы» выступают в качестве гомолога щек, а наряду с губами, которые обрамляют ротовое отверстие, имеется выражение «срамные губы». В самых разных намеках нос приравнивается к пенису, волосы, имеющиеся здесь и там, дополняют сходство. И только одно образование не поддается сравнению – зубы, и именно совпадение сходства и различия делает зубы пригодными для изображения сексуальности под гнетом ее вытеснения.
Я не хочу утверждать, что толкование сна, вызванного раздражениями от зубов, как сновидения об онанизме, в справедливости которого я не могу сомневаться, стало теперь совершенно понятным[274]. Я даю для объяснения столько, сколько могу, а остальное вынужден оставить неразрешенным. Но я должен указать также на другую содержащуюся в языковом выражении связь. В наших деревнях существует грубое обозначение мастурбации: вырвать себе или оторвать себе. Я не могу сказать, откуда взялись эти выражения, какое наглядно представление лежит в их основе, но к первому из них вполне подошел бы «зуб».
Поскольку сновидения об удалении или выпадении зуба в народном поверье истолковываются как предвещающие смерть родственника, а психоанализ может признать за ними такое значение в крайнем случае лишь в вышеуказанном пародийном значении, я приведу здесь «сновидение, вызванное раздражением от зубов», предоставленное Отто Ранком.
«На тему сновидений, вызванных раздражением от зубов, мне пришло следующее сообщение от одного коллеги, который с некоторых пор живо интересуется проблемами толкования сновидений: Мне недавно приснилось, будто я нахожусь у зубного врача, который высверливает мне задний зуб нижней челюсти. Он долго с ним возится, пока зуб не становится совсем непригодным. Затем он хватает его щипцами и вытаскивает с такой легкостью, что это вызывает у меня восхищение. Он говорит, что я не должен придавать этому никакого значения, потому что это, собственно говоря, не тот зуб, который лечили, и кладет его на стол, где зуб (как мне теперь кажется, верхний резец) распадается на несколько слоев. Я встаю с операционного стула, с любопытством подхожу поближе и, заинтересованный, задаю медицинский вопрос. Врач, разделяя отдельные кусочки необычайно белого зуба и с помощью специального инструмента измельчая их (растирая их в порошок), объясняет мне, что это связано с половым созреванием и что так легко зубы можно вытащить только до пубертата; у женщин решающим здесь моментом является рождение ребенка.
Затем я замечаю (как я думаю, в полусне), что этот сон сопровождался поллюцией, которую я, однако, не могу с уверенностью соотнести с определенным местом сновидения; как мне кажется, скорее всего, она наступила еще при вытаскивании зуба.
Затем мне снова снятся какие-то события, которые я уже не могу вспомнить, и они завершаются тем, что я, оставив где-то (возможно, в гардеробе зубного врача) шляпу и пиджак в надежде, что мне их потом принесут, и одетый только в пальто, спешу, чтобы успеть на отходящий поезд. Мне удалось в последний момент запрыгнуть в задний вагон, где уже кто-то стоял. Но я уже не сумел попасть внутрь вагона и был вынужден ехать в неудобном положении, из которого после ряда попыток в конце концов сумел успешно освободиться. Мы едем по большому туннелю, причем в противоположном направлении сквозь наш поезд, как будто он был туннелем, едут два поезда. Я словно снаружи смотрю внутрь через окно вагона.
В качестве материала для толкования этого сновидения выявляются следующие мысли и переживания, связанные с предшествующим днем.
I. С недавних пор я действительно лечусь у зубного врача, и в тот день, когда приснилось сновидение, у меня непрерывно болел зуб нижней челюсти, который сверлят в сновидении и с которым врач в самом деле возится дольше, чем мне бы хотелось. Утром накануне сновидения я вновь из-за болей был у врача, который настоятельно рекомендовал мне удалить другой зуб – не тот, что лечили, – в этой же челюсти, от которого могла, вероятно, исходить боль. Речь шла о прорезающемся “зубе мудрости”. При случае я задал также связанный с этим вопрос о его врачебной добросовестности.
II. Во второй половине того же дня мне пришлось принести извинения одной даме за свое дурное настроение, вызванное зубной болью, после чего она рассказала мне, что боится удалять корень зуба, верхушка которого почти вся раскрошилась. Она считала, что удаление глазного зуба особенно болезненно и опасно, хотя, с другой стороны, одна знакомая сказала ей, что, если это зуб верхней челюсти (именно о таком шла речь в ее случае), то дело обстоит проще. Эта знакомая также ей рассказала, что однажды под наркозом ей вырвали не тот зуб. Это сообщение лишь еще больше усилило ее страх перед необходимой операцией. Затем она спросила меня, что нужно понимать под глазными зубами – коренные зубы или клыки – и что мне о них известно. С одной стороны, я обратил ее внимание на суеверный элемент во всех этих мнениях, но все же подчеркнул, что нельзя не замечать верную суть некоторых народных воззрений. В ответ она рассказывает об очень старом и всем известном народном поверье, которое гласит: если у беременной болят зубы, то у нее будет мальчик.
III. Эта поговорка заинтересовала меня с той точки зрения, что Фрейд в своем “Толковании сновидений” сообщил о типичном значении снов, вызванных раздражением от зубов, как замене онанизма, тем более что и в этом изречении между зубом и мужским половым органом (мальчиком) проводится определенная связь. Вечером того же дня я перечел соответствующее место в “Толковании сновидений” и нашел там, помимо прочего, приведенные далее рассуждения, влияние которых на мое сновидение распознать так же легко, как и воздействие двух других вышеупомянутых переживаний. По поводу сновидений, вызванных раздражением от зубов, Фрейд пишет, “что у мужчин побудительную силу этим сновидениям дает не что иное, как желание онанировать, относящее к пубертатному возрасту”. Далее: “Я полагаю, что и другие часто встречающиеся модификации типичных сновидений, связанных с раздражениями, идущими от зубов, например, когда другой человек вырывает у сновидца зуб и т. п., становятся понятными благодаря подобному объяснению. Но возможно, покажется загадочным, каким образом ‘раздражение от зубов’ может прийти к такому значению. Я обращаю здесь внимание на столь часто встречающееся перемещение снизу вверх (в данном сновидении также от нижней челюсти к верхней), которое служит вытеснению сексуальности и при помощи которого при истерии могут реализовываться в других ‘безупречных’ частях тела разного рода ощущения и импульсы, относящиеся к гениталиям”. “Но я должен указать также на другую содержащуюся в языковом выражении связь. В наших деревнях существует грубое обозначение мастурбации: ‘вырвать себе’ или ‘оторвать себе’”. Это выражение было известно мне еще в ранней юности как обозначение онанизма, и отсюда опытный толкователь сновидений без труда найдет доступ к материалу из детства, который, по всей видимости, лежит в основе этого сновидения. Я только упомяну еще, что легкость, с которой в сновидении выходит зуб, превращающийся после удаления в верхний резец, напоминает мне случай из моего детства, когда я сам себе легко и безболезненно вырвал шатающийся верхний передний зуб. Это событие, которое я до сих пор еще отчетливо помню во всех подробностях, приходится на этот же ранний период, к которому относятся мои первые сознательные попытки онанировать (покрывающее воспоминание).
Ссылка Фрейда на сообщение К. Юнга, согласно которому сновидения, вызванные раздражением от зубов, у женщин имеют значение сновидений о родах (“Толкование сновидений”), а также народное поверье (о значении зубной боли у беременных) побуждают противопоставить в сновидении женское значение мужскому (половому созреванию). В связи с этим мне вспоминается более раннее сновидение, в котором вскоре после того, как я закончил лечение у зубного врача, мне приснилось, что у меня выпали только что установленные золотые коронки, и я во сне очень злился из-за значительных расходов, с которыми я тогда еще не совсем смирился. Теперь мне это сновидение становится понятным с точки зрения определенных переживаний как восхваление материальных преимуществ мастурбации по сравнению с любой формой экономически более обременительной объектной любви (золотые коронки), и я думаю, что сообщение той дамы о значении зубной боли у беременных вновь пробудило во мне эти мысли.
Таково убедительное и, как я думаю, безупречное толкование коллеги, к которому мне нечего добавить. Разве что следует указать на возможный смысл второй части сновидения, который с помощью словесных мостиков: удалить зуб – поезд [Zahn ziehen – Zug], вырвать зуб – ехать [Zahn reißen – reisen], по всей видимости, изображает произошедший, несмотря на трудности, переход сновидца от мастурбации к половому акту (туннель, по которому в разных направлениях въезжают и выезжают поезда), а также его опасности (беременность; пальто).
И наоборот, в теоретическом отношении этот случай кажется мне интересным с двух точек зрения. Во-первых, он служит доказательством раскрытой Фрейдом взаимосвязи, что при удалении зуба в сновидении происходит эякуляция. Ведь мы все же должны рассматривать поллюцию, в какой бы форме она ни возникала, как удовлетворение путем мастурбации, которое достигается без помощи механических раздражителей. Кроме того, в этом случае удовлетворение в виде поллюции, в отличие от других форм, не достигается с помощью объекта, пусть даже воображаемого, а происходит, если так можно сказать, безобъектно, является чисто аутоэротическим и в лучшем случае позволяет выявить едва заметный гомосексуальный элемент (зубной врач).
Второй момент, который я считаю нужным подчеркнуть, заключается в следующем: напрашивается возражение, что точка зрения Фрейда здесь совершенно излишня, поскольку одних переживаний предыдущего дня достаточно, чтобы сделать для нас понятным содержание сновидения. Визит к зубному врачу, разговор с дамой и чтение «Толкования сновидений» вполне объясняют, почему спящий человек, которого зубная боль беспокоила также и ночью, создает это сновидение; если уж так хочется, то даже для устранения боли, нарушающей сон (посредством представления об удалении больного зуба при одновременном усилении либидо, заглушающего ощущение боли, которое вызывает страх). Но даже при самых далеко идущих уступках в этом направлении не хочется всерьез отстаивать утверждение, будто в результате прочитанных объяснений Фрейда у сновидца возникла связь между удалением зуба и актом мастурбации или что они просто могли оказать какое-то влияние, не будь сновидец, как он сам признался («вырвать себе»), давно подготовлен. Какой момент, наряду с разговором с дамой, мог, скорее всего, оживить эту взаимосвязь, становится понятным из последующего сообщения сновидца, что, читая «Толкование сновидений», он по понятным причинам не хотел верить в это типичное значение снов, вызванных раздражением от зубов, и желал узнать, относится ли оно ко всем подобным сновидениям. Сновидение подтверждает ему это – по крайней мере, в отношении его собственной персоны – и показывает ему, почему он должен был в этом сомневаться. Таким образом, и в этом смысле сновидение представляет собой исполнение желания, а именно убедиться в важности и прочности этого воззрения Фрейда».
Ко второй группе типичных сновидений относятся те, в которых люди летают или парят в воздухе, падают, плавают и т. п. Что означают эти сновидения? Дать общий ответ здесь нельзя. Как мы увидим, в каждом случае они означают нечто иное, и только материал ощущений, содержащийся в них, всегда проистекает из одного и того же источника.
Из сведений, полученных благодаря психоанализу, следует заключить, что эти сновидения также повторяют впечатления детства, а именно относятся к подвижным играм, которые столь привлекательны для ребенка. Кто из родных не делал вид, будто ребенок летает, держа его на вытянутых руках и бегая с ним по комнате, или не играл с ним в «падение», усаживая его на колени и неожиданно раздвигая ноги, или поднимая его вверх и внезапно лишая поддержки. Дети смеются и беспрестанно требуют повторения, особенно если игра сопровождается легким страхом и головокружением. Затем, через много лет, они повторяют все это в сновидениях, но только здесь уже нет рук, которые их поддерживали, а потому они теперь свободно парят в воздухе и падают. Пристрастие всех маленьких детей к таким играм, а также к раскачиванию на качелях общеизвестно; когда затем они видят гимнастические трюки в цирке, у них вновь оживают эти воспоминания. Дети живо вспоминают об играх своего раннего детства. У некоторых мальчиков истерические приступы состоят исключительно из воспроизведения таких трюков, которые они совершают с большой ловкостью. Нередко во время этих самих по себе невинных подвижных игр возникали также сексуальные ощущения. Если подыскать одно привычное нам слово, обозначающее все эти мероприятия, то этим словом будет «забава» в детстве, повторяемое сновидениями о полете, падении, головокружении и т. п., чувство удовольствия от которых теперь обратилось в страх. Но как известно каждой матери, в действительности забавы детей довольно часто оканчиваются плачем и ссорой.
Таким образом, у меня есть все основания отказаться от того объяснения, что наше осязание во время сна, ощущения от движения наших легких и т. п. являются причиной снов о полете и падении. Я считаю, что сами эти ощущения воспроизводятся благодаря воспоминанию, к которому относится сновидение, то есть они являются содержанием сновидения, а не его источником.
Этот однородный и проистекающий из одного и того же источника материал двигательных ощущений используется теперь для изображения самых разнообразных мыслей сновидения. Большинство чувственно окрашенных снов о полете или парении в воздухе требуют самых разных истолкований, совершенно особых у одних людей и истолкований типичного характера – у других. Одной моей пациентке очень часто снилось, что она парит над улицей на определенной высоте, не касаясь земли. Она была очень низкого роста и боялась любого загрязнения, которое приносит с собой общение с людьми. Ее сон о том, как она парит в воздухе, исполнил оба желания, оторвав ее ступни от земли, а саму ее возвысив над остальными. У другой сновидицы сон о полете означал желание: «Ах, если бы я была птицей»; другие становились по ночам ангелами, лишенные возможности называться так днем. Благодаря близкой связи полета с представлением о птице становится понятным, почему сновидение о полете у мужчин, как правило, имеет грубое чувственное значение. Мы нисколько также не удивимся, если услышим, что тот или этот сновидец всякий раз очень горд своим умением летать.
Доктор П. Федерн (Вена) высказал интересное предположение, что значительную часть этих снов о полете составляют сновидения об эрекции, потому что удивительный и непрерывно занимающий человеческую фантазию феномен эрекции должен производить впечатление об исчезновении силы тяжести. (Ср. в этой связи крылатые фаллосы в античности.) Примечательно, что такой здравомыслящий и, собственно говоря, отвергающий всякие толкования экспериментатор, как Маурли Волд, также отстаивает эротическое истолкование снов о полете (парении в воздухе) (1910–1912). Он называет эротику «важнейшим мотивом сна о парении в воздухе», обращаясь к интенсивному чувству вибрации в теле, которое сопровождает эти сны, и на часто встречающуюся связь таких сновидений с эрекцией и поллюцией.
Сновидения о падении чаще носят характер страха. Их толкование у женщин не доставляет никаких затруднений, поскольку они почти всегда символизируют падение, которым описывается желание поддаться эротическому искушению. Инфантильные источники снов о падении мы пока еще до конца не выяснили; почти все дети иногда падают, и в таком случае их поднимают и ласкают; если ночью они падали с кроватки, то няньки брали их в свою постель.
Люди, которым часто снится, что они плавают, с удовольствием рассекают волны и т. д., обычно страдали в детстве энурезом, и теперь они воспроизводят в сновидении приятное чувство, от которого давно уже научились отказываться. К каким способам изображения прибегают сны о плавании, мы вскоре узнаем на том или ином примере.
Толкование сновидений о пожаре основывается на запрете в детские годы, который велит детям не «баловаться с огнем», чтобы по ночам им не пришлось мочить постель. То есть в их основе также лежит воспоминание об enuresis nocturna в детстве. Во «Фрагменте анализа одного случая истерии» (1905e) я представил полный анализ и синтез такого сна о пожаре в связи с историей болезни сновидицы и показал, для изображения каких побуждений в более зрелые годы может использоваться этот детский материал.
Можно было бы привести еще множество «типичных» сновидений, если понимать под ними частое повторение одного и того же явного содержания сновидения у разных сновидцев, например: сны, в которых человек идет по узким улицам или через анфиладу комнат, сны о ночном грабителе, к которому относятся также предупредительные меры нервного человека перед отходом ко сну, сны о преследовании дикими животными (быком, лошадью) или о том, как угрожают ножами, кинжалами, копьями (два последних характерны для явного содержания сновидения людей, страдающих страхом), и т. п. Исследование, в котором специально изучался бы такой материал, было бы вознаграждено сторицей. Но вместо него я сделаю два замечания, которые, впрочем, относятся не только к типичным снам.
Чем больше занимаешься разгадкой сновидений, тем с большей готовностью признаешь, что большинство сновидений подвергает обработке сексуальный материал и выражает эротические желания. Только тот, кто действительно анализирует сновидения, то есть от явного содержания сновидения продвигается к его скрытым мыслям, может судить об этом, но не тот, кто довольствуется регистрацией явного содержания (как, например, Некке в своих работах о сексуальных снах). Здесь же отметим, что этот факт не содержит для нас ничего удивительного – он полностью согласуется с нашими принципами объяснения сновидений. Ни одному другому влечению, начиная с детства, не довелось испытать такого подавления, как сексуальному влечению во всех его многочисленных компонентах[275], ни у одного другого нет столь многих и столь сильных бессознательных желаний, которые воздействуют в состоянии сна, порождая сновидения. При толковании сновидений никогда нельзя забывать об этом значении сексуальных комплексов, но и нельзя, разумеется, его преувеличивать.
При тщательном анализе многих сновидений можно будет установить, что их следует понимать даже как бисексуальные, поскольку в результате получается неопровержимое истолкование, в соответствии с которым они реализуют гомосексуальные побуждения, то есть импульсы, противоречащие обычному половому поведению грезящего человека. Однако то, что, по утверждению В. Штекеля[276] и А. Адлера[277], все сновидения следует истолковывать как бисексуальные, представляется столь же бездоказательным, как и неправдоподобным обобщением, которое мне бы не хотелось отстаивать. Прежде всего я не мог бы игнорировать очевидный факт, что существуют многочисленные сновидения, которые удовлетворяют другие, а не эротические – в широком смысле – потребности: сновидения о жажде и голоде, сновидения о комфорте и т. д. Также и другие положения, «что за каждым сновидением можно найти клаузулу смерти» (Штекель, 1911), что каждое сновидение позволяет выявить «поступательное движение от женской линии к мужской» (Адлер, 1910), на мой взгляд, значительно преступают пределы допустимого при толковании сновидений. Утверждение, с которым неустанно полемизируют в литературе, что все сновидения требуют сексуального истолкования, моему толкованию сновидений чуждо. В седьмом издании этой книги его нельзя обнаружить, и оно находится в очевидном противоречии с остальным ее содержанием.
То, что невинные на первый взгляд сновидения сплошь и рядом воплощают грубые эротические желания, уже отмечалось нами в другом месте, и мы могли бы это теперь подтвердить новыми многочисленными примерами. Но и многие, казалось бы, индифферентные сновидения, в которых ни в одном направлении нельзя заметить ничего особенного, при анализе сводятся к несомненным сексуальным желаниям-побуждениям зачастую неожиданного характера. Кто, например, мог бы до толкования предположить сексуальное желание в следующем сновидении? Сновидец рассказывает: «Между двумя роскошными дворцами чуть позади стоит маленький домик, ворота которого заперты. Жена ведет меня по улице к домику, толкает дверь, а затем я легко и быстро проскальзываю во двор, наискось поднимающийся в гору».
Кто имеет некоторый опыт в переводе сновидений, тот, разумеется, сразу вспомнит о том, что проникновение в тесные помещения, открытие запертых дверей относятся к самой употребительной сексуальной символике, и с легкостью обнаружит в этом сновидении изображение попытки коитуса сзади (между двумя роскошными ягодицами женского тела). Узкий, наискось подымающийся проход – это, конечно, влагалище; помощь, оказываемая женой сновидца, вынуждает к толкованию, что в действительности только уважение к жене удерживает от такой попытки, а в результате расспросов оказывается, что накануне сновидения в доме сновидца появилась молодая особа, которая вызвала его расположение и создала у него впечатление, что она не стала бы сильно противиться сближению подобного рода. Маленький домик между двумя дворцами относится к воспоминаниям о Градчанах в Праге и этим указывает на ту же самую девушку родом из этого города. [1909.]
Когда я говорю пациентам о часто встречающемся эдиповом сновидении – половом акте с собственной матерью, – то получаю в ответ: «Такого сновидения я у себя не припомню». Но сразу после этого всплывает воспоминание о другом – неузнаваемом и индифферентном – сновидении, которое у данного человека не раз повторялось, а анализ показывает, что это сновидение аналогичного содержания, то есть опять-таки является эдиповым сном. Я уверяю, что завуалированные сновидения о половом акте с матерью снятся во много крат чаще, чем откровенные[278].
Имеются сновидения о ландшафтах и местностях, в случае которых у сновидца возникает уверенность: «Я здесь уже когда-то бывал». Однако это ощущение déjà vu имеет в сновидении особое значение. Эта местность всегда представляет собой гениталии матери; действительно, ни про одно другое место человек не может с такой уверенностью сказать, что «здесь уже когда-то бывал». Единственный раз пациент, страдавший неврозом навязчивости, поверг меня в замешательство, рассказав сновидение, в котором шла речь о том, что он посещает квартиру, в которой бывал уже дважды. Но именно этот пациент рассказал мне задолго до этого эпизод из своего детства, когда ему было шесть лет, что однажды он спал в кровати матери и воспользовался этим случаем для того, чтобы засунуть палец в гениталии спящей.
В основе большого числа сновидений, часто сопровождающихся чувством страха и имеющих своим содержанием проход через узкие помещения или пребывание в воде, лежат фантазии о внутриутробной жизни, о нахождении в материнской утробе и об акте рождения. Я приведу здесь сновидение одного молодого человека, который в своей фантазии пользуется пребыванием в утробе матери для наблюдения за коитусом между родителями.
«Он находится в глубокой шахте, в которой окно, как в Земмерингском туннеле. Через него он видит сначала пустой ландшафт, а затем представляет себе картину, которая тут же заполняет собой пустоту. На ней изображена пашня, которую бороздит плуг, а чудесный воздух, мысль о серьезном труде, голубовато-черные льдины производят на него прекрасное впечатление. Он идет дальше, видит раскрытую книгу по педагогике… и удивляется, что в ней так много внимания уделяется сексуальным чувствам (ребенка), при этом он невольно вспоминает обо мне».
Одной пациентке приснилось следующее красивое сновидение, нашедшее особое применение в ходе ее лечения.
Находясь летом на *** озере, она бросается в темную гладь озера, там, где в воде отражается бледная луна.
Сновидения подобного рода – это сновидения о родах; их можно истолковать в том случае, если факты, сообщаемые в явном содержании сна, обратить в противоположность, то есть «броситься в воду» трактовать как «выйти из воды», иными словами, «родиться». То место, откуда она появляется на свет, становится понятным, если вспомнить о шутливом значении слова «la lune» во французском языке. В таком случае нетрудно догадаться, что бледная луна – это белая попка, из которой вскоре должен появиться ребенок. Но какой смысл заключается в том, что пациентка хочет «родиться» во время своего летнего отдыха? Я спрашиваю об этом сновидицу, которая без промедления отвечает: «Разве благодаря лечению я не родилась как будто заново?» Таким образом, это сновидение становится приглашением продолжить лечение в том летнем доме, то есть посещать ее там; возможно, оно содержит также робкий намек на желание самой стать матерью[279].
Другое сновидение о родах вместе с его толкованием я заимствую из одной работы Джонса [1910b]: «Она стояла на берегу моря и следила, как маленький мальчик, который, по-видимому, был ее сыном, заходит в воду. Он зашел так далеко, что вода накрыла его, и она могла видеть теперь лишь его голову, которая то опускалась под воду, то поднималась над поверхностью. Затем сцена превратилась в переполненный зал гостиницы. Супруг оставляет ее, и она вступает в разговор с незнакомцем.
При анализе вторая половина сновидения оказалась не чем иным, как изображением ухода от супруга и установления интимных отношений с третьим лицом. Первая часть сновидения представляла собой очевидную фантазию о родах. В сновидениях, как и в мифологии, выход ребенка из околоплодных вод обычно изображается посредством инверсии как вхождение ребенка в воду; прекрасными примерами этого – наряду со многими другими – служат мифы о рождении Адониса, Осириса, Моисея и Вакха. Выныривание и погружение головы под воду тотчас напоминают пациентке ощущение от движений ребенка, которое она испытала во время своей единственной беременности. Мысль о входящем в воду мальчике пробуждает грезу, в которой она увидела саму себя, как она вытащила его из воды, отвела его в детскую комнату, вытерла полотенцем, одела и, наконец, привела в свой дом.
Таким образом, вторая половина сновидения выражает мысли, касающиеся ухода от супруга, и связана с первой половиной скрытых мыслей сна; первая половина сновидения соответствует скрытому содержанию второй половины, фантазии о родах. Помимо ранее упомянутой инверсии в каждой части сновидения имеют место и другие инверсии. В первой половине ребенок заходит в воду, а затем покачивает головой; в мыслях, лежащих в основе сновидения, сначала появляются движения ребенка, а затем он выходит из воды (двойная инверсия). Во второй половине супруг оставляет ее; в мыслях сновидения она покидает супруга».
Еще одно сновидение о родах, которое приснилось молодой женщине, ожидавшей первого своего разрешения от бремени, сообщает Абрахам (1909). От одного места в полу комнаты подземный канал ведет прямо в воду (родовой путь – околоплодные воды).
Она поднимает крышку в полу, и тотчас появляется существо, одетое в шубу коричневатого цвета и похожее на тюленя. Это существо оказывается младшим братом сновидицы, к которому она с давних пор относилась как мать.
Ранк (1912а) на примере нескольких сновидений показал, что сны о родах пользуются той же символикой, что и сны, вызванные позывом к мочеиспусканию. Эротический раздражитель изображается в них как позыв к мочеиспусканию; наслоение значений в этих снах соответствует произошедшему с детства изменению значения символа.
Здесь мы можем вернуться к оставленной нами теме о роли органических, нарушающих сон раздражителей в образовании сновидения. Сновидения, возникшие под их влиянием, не только совершенно открыто демонстрируют нам тенденцию к исполнению желания и к комфорту, но и очень часто также вполне понятную символику, поскольку нередко к пробуждению ведет раздражение, которое сновидение тщетно пыталось удовлетворить в символической форме. Это относится как к сновидениям, сопровождающимся поллюцией, так и к сновидениям, вызванным позывами к мочеиспусканию и дефекации. «Своеобразный характер снов, сопровождающихся поллюцией, не только позволяет нам непосредственно раскрыть определенные сексуальные символы, уже признанные типичными, хотя и продолжающие вызывать бурные споры, но и способен нас убедить, что иная внешне безобидная ситуация в сновидении является всего лишь символической прелюдией к грубой сексуальной сцене, которая, однако, лишь сравнительно редко открыто изображается в таких сновидениях, но зато достаточно часто переходит в страшный сон, который также ведет к пробуждению». Символика снов, вызванных позывом к мочеиспусканию, особенно очевидна и давно разгадана. Еще Гиппократ отстаивал точку зрения, что если человеку снятся фонтаны и родники, то это свидетельствует о нарушениях в мочевом пузыре (Ellis, 1911). Шернер (1861) изучал разнообразную символику позыва к мочеиспусканию и тоже уже утверждал, что «более сильный позыв к мочеиспусканию всегда превращается в раздражение половой сферы и их символические образования… Сон, вызванный позывом к мочеиспусканию, зачастую одновременно является репрезентантом сексуального сновидения».
O. Ранк, рассуждениям которого в его работе «Наслоение символов в пробуждающем сновидении» я здесь следовал, считает весьма вероятным, что причиной большого количества «снов, вызванных позывом к мочеиспусканию», на самом деле является сексуальный раздражитель, который сначала пытается найти свое удовлетворение путем регрессии к инфантильной форме уретральной эротики. Тогда особенно поучительными являются те случаи, в которых возникший подобным образом позыв к мочеиспусканию ведет к пробуждению и опорожнению мочевого пузыря, после чего, однако, сон тем не менее продолжается, а его потребность выражается теперь в незавуалированных эротических образах[280].
Совершенно аналогичным образом соответствующую символику обнаруживают сны, вызванные позывом к дефекации, которые подтверждают при этом также не раз доказанную в психологии народов взаимосвязь золота и фекалий. «Так, например, одной женщине, лечившейся в связи с нарушением работы кишечника, снится кладоискатель, зарывающий сокровище неподалеку от небольшого деревянного домика, который похож на сельскую уборную. Содержанием второй части сна является то, как она моет зад своему ребенку, маленькой девочке, которая испачкалась». (Rank, 1912a.)
К сновидениям о родах присоединяются сны о «спасении». Спасение, особенно спасение из воды, если оно снится женщине, тождественно родам; но оно имеет другой смысл, если сновидец – мужчина. (См. такое сновидение у Пфистера, 1909.) О символе «спасения» см. мою статью «Будущие шансы психоаналитической терапии» (1910d), а также «К вопросу о психологии любовной жизни, I. Об особом типе выбора объекта у мужчины» (1910h).
Разбойники, ночные грабители и приведения, которых боятся перед засыпанием и которые иногда снятся спящему, проистекают из одного и того же детского воспоминания. Это ночные гости, будившие ребенка, чтобы посадить его на горшок и не дать ему описать постель, или приподнимавшие одеяло, чтобы посмотреть, как он во сне держит руки. В результате анализа нескольких таких страшных снов мне удалось установить личность ночных визитеров. Разбойником всегда был отец, привидениям скорее соответствуют женщины в белом ночном одеянии.
Е. Примеры – счет и речь в сновидении
Прежде чем отвести надлежащее место четвертому моменту, определяющему образование сновидения, я хочу привести несколько примеров из моей коллекции сновидений, которые отчасти прояснят взаимодействие трех уже нам знакомых моментов, отчасти докажут представленные положения или позволят сделать из них неопровержимые выводы. В предшествующем изложении мне было довольно трудно подтвердить свои результаты примерами. Примеры отдельных положений доказательны лишь в контексте толкования сновидения; вырванные из контекста, они лишаются своей красоты, а чуть более углубленное толкование сновидения вскоре становится настолько обширным, что нить обсуждения, иллюстрацией которому толкование должно служить, теряется. Пусть этот технический мотив послужит мне оправданием, если я теперь расположу в ряд все, что объединяется лишь отношением к тексту предыдущего раздела.
Сначала несколько примеров наиболее своеобразных или необычных способов изображения в сновидении. Одной даме снится: на лестнице стоит служанка, словно собираясь вымыть окно. В руках у нее шимпанзе и горилла-кошка (затем сновидица поправляет: ангорская кошка). Она бросает животных на сновидицу; шимпанзе прижимается к ней, и ей это очень противно. Сновидение достигло своей цели необычайно простым способом, восприняв и изобразив этот оборот речи буквально. «Обезьяна», как и вообще названия животных, – ругательства, и ситуация в сновидении означает не что иное, как «бросаться бранными словами». Из этой же подборки мы вскоре приведем еще несколько примеров применения этого простого приема в работе сновидения.
Точно так же поступает другое сновидение: Женщина с ребенком, голова которого имеет странную, уродливую форму. Она слышала, что ребенок стал таким из-за положения в материнской утробе. Врач говорит, что с помощью компрессии голове можно придать лучшую форму, но только это повредит мозг. Она думает: «Это ведь мальчик, для него это не такая беда». Это сновидение содержит наглядное изображение абстрактного понятия «детские впечатления», услышанного сновидицей во время лечения.
Несколько иным путем совершается работа сновидения в следующем примере. Сновидение содержит воспоминание о прогулке в Хильмтайх в окрестностях Граца. На улице ненастная погода; убогая гостиница, со стен капает вода, кровати влажные. (Последняя часть содержания представлена в сновидении не столь явно, как я ее привожу.) Сновидение означает «излишне» [überflüssig]. Абстракция, содержащаяся в мыслях сновидения, сначала несколько насильственно была сделана двусмысленной, заменена словом «переливающийся» [überfließend] или «жидкий и излишний» [flüssig und überflüssig], а затем изображена через нагромождение аналогичных впечатлений. Вода снаружи, вода внутри на стенах, вода в виде влажных постелей, все жидкое [flüssig] и «слишком» жидкое [«über»-flüssig]. То, что в целях изображения орфография в сновидении отходит на задний план по сравнению со звучанием слова, нас не удивляет, поскольку, например, рифма пользуется такой же свободой. В сновидении одной юной девушки, сообщенном и очень подробно проанализированном Ранком, рассказывается, что она гуляет среди полей, срезая красивые колосья [Ähren] ячменя и ржи. Навстречу ей идет молодой человек, и она хочет избежать встречи с ним. Анализ показывает, что речь идет о поцелуе в знак уважения (1910). Колосья, которые не срываются, а срезаются, сами по себе и в сгущении с честью, оказанием почестей служат в этом сновидении для изображения целого ряда других мыслей.
Зато в других случаях разговорная речь облегчает сновидению изображение его мыслей, располагая целым рядом слов, которые первоначально понимались образно и конкретно, а теперь употребляются в переносном, абстрактном смысле. Сновидению нужно лишь вернуть этим словам их прежнее значение или в измененном значении слова опустить какую-то часть. Например, кому-то снится, что его брат сидит в ящике; при толковании ящик заменяется шкафом (Schrank), и мысль сновидения гласит, что этот брат должен себя ограничить [sich einschränken], и притом вместо самого сновидца. Другой сновидец поднимается на гору, откуда открывается необычайно далекий вид. При этом он отождествляет себя с братом, который издает «Обозрение», где обсуждаются отношения с Дальним Востоком.
В сновидении Зеленого Генриха шаловливая лошадь валяется в самом отборном овсе [Hafer], каждое зерно которого – «сладкое ядро миндаля, изюм и новый пфенниг», «завернутые в красный шелк и на кончике обвязанные щетиной». Поэт (или сновидец) сразу дает нам толкование этого сновидения, ибо лошадь ощущает приятную щекотку и восклицает: «Овес меня колет»[281].
Особенно часто сновидения, связанные с оборотами речи и шутками, используются (согласно Хенцену) в древнескандинавских сагах, где едва ли можно найти пример сновидения без двойного смысла или игры слов.
Потребовалась бы специальная работа, чтобы собрать такие способы изображения и упорядочить их в соответствии с принципами, лежащими в их основе. Некоторые из этих изображений можно даже назвать остроумными. Создается впечатление, что их никто не смог бы разгадать, если бы сновидец сам не дал разъяснения.
1) Одному человеку снится, что у него спрашивают о каком-то имени, но он не может его припомнить. Он сам объясняет, что это значит: «Мне это и во сне не приходит в голову».
2) Одна пациентка рассказывает сон, в котором все действующие лица были очень высокого роста. Это значит, добавляет она, что речь, должно быть, идет о каком-то событии из моего раннего детства, ибо тогда, разумеется, все взрослые казались мне необычайно высокими. Сама она среди действующих лиц этого сновидения не присутствовала.
В других сновидениях перемещение в детство может изображаться иначе – путем перевода времени в пространство. Человек видит людей и сцены издалека, словно в конце длинной дороги, или как будто он их рассматривает в перевернутый бинокль.
3) Мужчине, в бодрствующей жизни склонному к абстрактному и неопределенному способу выражения, но при этом наделенному хорошим чувством юмора, снится в связи с некоторыми обстоятельствами, что он идет на вокзал, и как раз в это время приходит поезд. Затем вдруг оказывается, что это перрон приближается к стоящему поезду, то есть происходит абсурдная инверсия действительного процесса. Эта деталь – не что иное, как указание, что в содержании сновидения должно быть инвертировано нечто другое. Анализ этого же сновидения приводит к воспоминаниям о книжках с картинками, где были изображены мужчины, стоявшие на головах и ходившие на руках.
4) В другой раз этот же сновидец рассказывает краткий сон, напоминающий технические приемы ребуса. Его дядя целует его в автомобиле. Он сам тут же дает толкование, которое я никогда бы не нашел. Сон означает аутоэротизм. Эта шутка могла бы прозвучать и в бодрствовании.
5) Сновидец вытаскивает [zieht hervor] одну даму из-под кровати. Это означает: он отдает ей предпочтение [Vorzug].
6) Сновидец в качестве офицера сидит за столом напротив императора: он противопоставляет себя отцу.
7) Сновидец лечит другого человека, у которого сломана кость [Knochenbruch]. В анализе этот перелом выступает как изображение супружеской измены [Ehebruches] и т. п.
8) Очень часто время суток представляет в содержании сновидения детские годы. Так, например, четверть шестого утра означает у одного сновидца возраст пять лет и три месяца – важную для него дату рождения младшего брата.
9) Другое изображение в сновидении периода жизни: женщина идет по улице с двумя маленькими девочками, одна из которых на год и три месяца старше другой. – Сновидица не может вспомнить ни одной семьи среди своих знакомых, к которым бы это относилось. Она сама истолковывает, что оба ребенка изображают ее собственную персону и что сновидение напоминает ей о двух травматических событиях в детстве, которые именно на столько отдалены друг от друга. (31/2 и 43/4 года.)
10) Не стоит удивляться, что люди, которые подвергаются психоаналитическому лечению, часто видят об этом сны, и все мысли и ожидания, которые оно у них вызывает, выражаются в их сновидениях. Как правило, образ, выбранный для изображения терапии, представляет собой поездку, чаще всего на автомобиле как новом и сложном средстве передвижения; в таком случае в указании на скорость автомобиля выражается ирония пациента по этому поводу. Если в качестве элемента мыслей, возникающих в бодрствовании, в сновидении должно быть изображено «бессознательное», то оно вполне естественно заменяется «подземными» помещениями, которые в другой раз, совершенно безотносительно аналитического лечения, означали бы женское тело или утробу матери. «Низ» в сновидении очень часто относится к гениталиям, его противоположность – «верх» – к лицу, рту или груди. Дикими животными работа сновидения, как правило, символизирует страстные влечения – как сновидца, так и других людей, – которых боится сновидец, то есть с совершенно незначительным смещением она символизирует самих людей, являющихся носителями этих страстей. Отсюда недалеко до напоминающего тотемизм изображения отца, напуганного злыми животными, собаками, дикой лошадью. Можно было бы сказать, что дикие животные служат изображению пугающего «Я» либидо, с которым удалось справиться путем вытеснения. Также и сам невроз, то есть «больной человек», часто отщепляется от сновидца и изображается в сновидении в виде отдельного человека.
11) (Г. Захс, 1911.) «Из “Толкования сновидений” нам известно, что работа сновидения знает различные способы, как образно и наглядно изобразить слово или оборот речи. Она может, например, воспользоваться тем обстоятельством, что представляемое выражение двусмысленно, и, используя двойной смысл как “железнодорожную стрелку”, вместо первого значения, имеющегося в мыслях сновидения, включить в явное содержание сна второе значение.
Это произошло и в небольшом приведенном далее сновидении благодаря умелому использованию свежих дневных впечатлений, пригодных для этих целей в качестве изобразительного материала.
Днем накануне сновидения я страдал от простуды и поэтому с вечера решил по возможности не вставать ночью с постели. Похоже, что сновидение лишь заставило меня продолжить мою дневную работу; я занимался тем, что вклеивал газетные вырезки в книгу, причем каждой части я пытался найти подходящее место. Мне приснилось:
“Я стараюсь вклеить газетную вырезку в книгу; но она не помещается на страницу, и это вызывает у меня сильную боль”.
Я проснулся и вынужден был констатировать, что боль в сновидении продолжилась в виде реальной физической боли, которая вынудила меня отказаться от своего намерения. Сновидение как “страж сна” инсценировало исполнение моего желания оставаться в постели через изображение слов “но она не помещается на страницу”»[282].
Можно прямо-таки сказать, что работа сновидения пользуется для визуального изображения мыслей сновидения всеми доступными средствами, позволяя или не позволяя проявиться критике в бодрствовании и в результате подвергнуться сомнениям и насмешкам всех тех, кто только слышал о толковании сновидений, но в нем не упражнялся. Особенно богата такими примерами книга Штекеля «Язык сновидения» (1911), но все же я избегаю брать оттуда доказательства, так как некритичность и технический произвол автора смущают даже непредубежденного человека.
12) Из работы В. Тауска «Одежда и краски как изобразительные средства сновидения» (1914):
a) A. снится, будто он видит предыдущую гувернантку, одетую в черное платье из люстрина [Lüster], которое плотно облегает ее ягодицы. – Это означает, что он считает эту женщину сладострастной [lüstern];
б) К. видит во сне на шоссе Х девушку, озаренную белым светом и одетую в белую [weiß] блузку. На этом шоссе сновидец обменялся первыми интимными ласками с фрейлейн Вайсс;
в) фрау Д снится, будто она видит старого Блазеля (80-летнего венского актера), в полном вооружении [Rüstung] лежащего на диване. Затем он прыгает через столы и стулья, вытаскивает свою шпагу, при этом смотрится в зеркало и размахивает в воздухе шпагой, словно сражаясь с воображаемым врагом.
Толкование: у сновидицы застарелая болезнь мочевого пузыря [altes Blasenleiden]. Во время анализа она лежит на диване, и когда она смотрится в зеркало, втайне по-прежнему считает себя – несмотря на свои годы и свою болезнь – весьма бодрой [rüstig].
13) «Великое достижение» во сне.
Один мужчина видит во сне, будто он – беременная женщин, лежащая в постели. Это состояние становится для него весьма неприятным. Он восклицает: «Да лучше уж я…» (в ходе анализа он добавляет, вспомнив об одной няне: «Буду бить щебень»). За кроватью висит географическая карта, нижний край которой прикреплен деревянной рейкой. Он отрывает эту рейку [Leiste], хватая ее с обеих концов, но при этом она не ломается поперек, а расщепляется на две продольные половины. После этого он испытывает облегчение и тем самым способствует родам. Он самостоятельно истолковывает отрывание рейки как великое «достижение» [Leistung], благодаря которому он избавляется от своей неприятной ситуации (во время лечения), вырываясь из своей женской установки… Абсурдная деталь, что деревянная рейка не просто ломается, а расщепляется по длине, находит свое объяснение после того, как сновидец вспоминает, что удвоение в сочетании с разрушением содержит намек на кастрацию. Сновидение очень часто изображает кастрацию – из-за упрямого противоположного желания – через наличие двух символов пениса. «Leiste» (пах) – это еще и область тела, близко расположенная к гениталиям. Затем сновидец добавляет интерпретацию, что он преодолевает угрозу кастрации, которая и стала причиной возникновения у него женской установки.
14) Во время одного анализа, проводившегося мной на французском языке, мне пришлось истолковать сновидение, в котором я предстаю в виде слона. Разумеется, я спросил, как получилось такое изображение. «Vous me trompez»[283], – отвечает сновидец (trompe – хобот).
Часто работе сновидения удается изобразить с помощью самых отдаленных связей даже такой непростой материал, как собственные имена. В одном из моих снов старый Брюкке поставил передо мной какую-то задачу. Я изготовляю какой-то препарат и достаю что-то похожее на смятую оловянную фольгу. (Подробнее об этом сне чуть позже.) Ассоциация, которую не так-то просто было найти, гласит: «Станиоль»[284], и тут мне становится ясным, что я имею в виду одного автора – Станниуса, имя которого носит статья, вызывавшая у меня в прежние годы благоговение, о нервной системе некой рыбы. Первое научное задание, данное мне учителем, действительно относилось к описанию нервной системы одного вида рыб, Ammocoetes; имя последнего, очевидно, в ребусе вообще не использовано.
Я не могу не привести здесь еще один сон с необычным содержанием, который интересен к тому же как детское сновидение и очень легко объясняется в результате анализа. Одна дама рассказывает: «Я помню, что в детстве мне часто снилось, будто бы Боженька носит на голове остроконечный бумажный колпак. Подобный колпак мне часто надевали во время обеда, чтобы я не заглядывала в тарелки других детей и не высматривала, сколько им положили еды. Но так как я слышала, что Бог всеведущ, то мое сновидение означает, что и я знаю все, несмотря на надетый колпак».
В чем состоит работа сновидения и как она обращается со своим материалом, мыслями сновидения, можно поучительным образом показать на примере чисел и вычислений, которые встречаются в сновидениях. Кроме того, приснившиеся числа кажутся особенно многообещающими суеверным людям. Поэтому я подберу несколько примеров подобного рода из моей коллекции.
I
Из сновидения одной дамы, незадолго до окончания ее лечения. Она собирается за что-то заплатить; ее дочь берет у нее из кошелька 3 гульдена 65 крейцеров, но мать говорит ей: «Что ты делаешь? Это ведь стоит всего 21 крейцер». Этот фрагмент сновидения был мне понятен без каких-либо разъяснений с ее стороны благодаря знанию жизненной ситуации сновидицы. Эта дама приехала из другого города; она устроила свою дочь в одно воспитательное заведение в Вене и могла продолжать лечение у меня до тех пор, пока дочь оставалась в Вене. Через три недели учебный год подходил к концу, а вместе с ним должно было окончиться и лечение. Днем накануне сновидения заведующая заведением уговаривала ее оставить ребенка еще на год. Для себя она, очевидно, продолжила этот разговор в том смысле, что в таком случае она смогла бы продлить на год и свое лечение. К этому же относится и сновидение, ибо один год равен 365 дням, а в трех неделях, остающихся до конца учебного года и лечения, 21 день (хотя самих часов лечения не столь много). Числа, означавшие в мыслях сновидения время, приобретают значение денег, выражая более глубокий смысл, ибо «Time is money», «Время – деньги». 365 крейцеров равны трем гульденам 65 крейцерам. Незначительная денежная сумма, фигурирующая в сновидении, представляет собой очевидное исполнение желания; желание преуменьшило расходы на лечение и на учебу в заведении.
II
К более сложным отношениям приводят числа в другом сновидении. Молодая, но состоящая уже несколько лет в браке дама узнает, что ее знакомая сверстница Элиза Л. обручилась. После этого ей приснилось: она со своим мужем сидит в театре, и одна сторона партера совершенно не занята. Муж рассказывает ей, что Элиза Л. и ее жених тоже хотели пойти, но могли достать только плохие места, три места за 1 гульден 50 крейцеров, а таких они взять не захотели. Она отвечает, что особой беды им бы от этого не было бы.
Откуда взялись эти 1 гульден 50 крейцеров? Из индифферентного, в сущности, повода предыдущего дня. Ее невестка получила в подарок от своего мужа 150 гульденов и поторопилась растратить их, купив себе украшение. Заметим, что 150 гульденов в сто раз больше, чем 1 гульден 50 крейцеров. Откуда же цифра три, означающая три места в театре? Здесь имеется только та связь, что невеста на столько же месяцев – то есть на три – моложе сновидицы. Понять сновидение помогает затем выяснение того, что может означать в сновидении такая его деталь, одна сторона партера в театре остается незанятой. Это точное воспроизведение незначительного эпизода, давшего ее мужу повод над ней подтрунивать. Она решила пойти на одно из объявленных театральных представлений и заблаговременно запаслась билетами, заплатив дополнительную цену за предварительную продажу. Когда же они пришли в театр, то увидели, что одна сторона партера была почти не занята; следовательно, ей незачем было так торопиться.
Теперь я заменю сновидение его мыслями: «Ведь было бессмысленно так рано выходить замуж, мне незачем было так торопиться. На примере Элизы Л. я вижу, что всегда нашла бы мужа и даже в сто раз лучшего (муж, сокровище), если бы только подождала (в противоположность поспешности невестки). За деньги (приданое) я бы купила трех таких мужей!» Обратим внимание на то, что в этом сновидении числа в значительно большей степени изменили свое значение и взаимосвязь, чем в предыдущем. Работа преобразования и искажения в сновидении была здесь более интенсивной, и это мы объясняем тем, что для своего изображения мыслям сновидения пришлось преодолеть значительное интрапсихическое сопротивление. Не следует оставлять без внимания и то, что в этом сновидении содержится абсурдный элемент: двое людей собираются взять три места. Мы можем истолковать эту абсурдность в сновидении, заметив, что эта абсурдная деталь содержания сновидения должна изображать самую главную его мысль: «Было бессмысленно так рано выходить замуж!» Число «три», имеющее второстепенное значение при сравнении двух людей (три месяца разницы в возрасте), было искусно использовано сновидением для создания необходимой ему бессмыслицы. Уменьшение реальных 150 гульденов до 1 гульдена 50 крейцеров соответствует низкой оценке мужа (сокровища) в подавленных мыслях сновидицы.
III
Следующий сон демонстрирует нам вычислительные способности сновидения, из-за которых к нему так часто относились с пренебрежением. Одному мужчине снится: Он сидит у Б. (в семье одной своей бывшей знакомой) и говорит: «Напрасно вы не выдали за меня Мали». Затем он спрашивает девушку: «Сколько ж вам лет?» – Ответ: «Я родилась в 1882 году». – «Ах, так вам 28 лет».
Поскольку сновидение относится к 1898 году, очевидно, что счет неверен, и слабость в арифметике сновидца можно было бы сравнить со слабостью паралитика, если бы ее нельзя было объяснить иначе. Мой пациент относился к тем людям, мысли которых занимают все до единой увиденные ими женщины. На протяжении нескольких месяцев вслед за ним на прием в мой врачебный кабинет регулярно приходила одна молодая дама, о которой он часто меня спрашивал и с которой он был очень учтивым. Ее-то возраст он и оценивал в 28 лет. Именно так можно объяснить результат его мнимого вычисления. Вместе с тем, 1882 год – это год, когда он женился. Он также не мог упустить возможность завязать разговор с двумя другими особами женского пола, которых он встречал у меня, – отнюдь не юными девушками, поочередно открывавшими ему дверь, и поскольку ему казалось, что эти девушки не очень ему доверяют, он объяснил себе это тем, что они, наверное, считали его более взрослым «солидным» господином.
IV
Еще одним сновидением с числами, которое характеризуется очевидной детерминацией или, скорее, сверхдетерминацией, вместе с его толкованием я обязан господину Б. Даттнеру.
«Моему домовладельцу, охраннику, служащему в магистрате, снится, будто он стоит на посту на улице, что является исполнением его желания. Тут к нему подходит инспектор, и на воротнике его мундира указан номер 22 и 62 или 26 – во всяком случае, в нем было несколько двоек.
Уже само разделение числа 2262 при воспроизведении сна позволяет сделать вывод о том, что составные части имеют свое особое значение. Вчера на работе он с коллегами говорил о продолжительности их службы, – приходит ему на ум. Поводом к разговору послужил один инспектор, который в 62 года вышел на пенсию. Сам сновидец имеет только 22 года службы, и ему остается еще два года и два месяца, чтобы получать 90 % пенсии. Сновидение выражает исполнение его давнего желания – получить чин инспектора. Начальник с номером 2262 – это он сам, он исполняет свои служебные обязанности на улице (это тоже его самое большое желание), отслужил два года и два месяца и теперь, подобно 62-летнему инспектору, может уволиться с полной пенсией».
Сопоставив эти и аналогичные примеры, мы вправе сказать: сновидение вообще не считает – ни правильно, ни неправильно; оно лишь соединяет в форме арифметических действий числа, которые содержатся в мыслях сновидения и которые могут служить намеками на не поддающийся изображению материал. При этом оно обращается с числами как с материалом, используемым для выражения своих намерений, точно так же как и со всеми другими представлениями, как с именами и словесными выражениями в высказываниях.
Работа сновидения не может создавать новых диалогов. Если в сновидениях встречаются диалоги, которые сами по себе могут быть разумными или бессмысленными, анализ всякий раз показывает нам, что сновидение лишь заимствовало для выражения своих мыслей отрывки действительно произошедших или услышанных разговоров и поступило с ними в высшей степени произвольно. Оно не только вырвало их из общего контекста и раздробило, взяв одну часть и отбросив другую, но и объединило их заново, а потому диалог, кажущийся в сновидении связным, при анализе распадается на три или четыре фрагмента. При таком преобразовании оно часто оставляет в стороне смысл, который имели слова в мыслях сновидения, и придает им смысл совершенно иной[285]. При более близком рассмотрении диалогов в сновидении можно отделить более ясные, компактные фрагменты от других, которые служат связывающим веществом и, вероятно, были дополнены подобно тому, как мы дополняем при чтении пропущенные слоги и буквы. Диалог в сновидении имеет строение брекчии, в которой крупные обломки различного материала соединяются окаменевшей промежуточной массой.
Впрочем, это описание в полной мере относится только к тем разговорам в сновидении, которые содержат в себе нечто от чувственного характер разговора и описываются именно как «разговоры». Другие же, которые не воспринимаются как нечто услышанное или сказанное (то есть не сопровождаются акустическими или моторными ощущениями в сновидении), представляют собой попросту мысли, содержащиеся в нашем бодрствующем мышлении и без каких-либо изменений переходящие во многие сны. Для индифферентного разговорного материала в сновидении богатым, но вместе с тем трудно прослеживаемым источником служит, по-видимому, и литература. Однако все, что каким-либо образом отчетливо проявляется в сновидении в форме разговора, можно свести к реальной, произнесенной или услышанной речи.
Примеры происхождения таких разговоров в сновидении мы уже приводили при анализе снов, которые были рассказаны нами с другой целью. Так, в «безобидном сновидении о рынке» фраза: «Этого больше нет» – служит для отождествления меня с мясником, тогда как часть другой фразы: «Я этого не знаю, я этого не возьму» – выполняет другую задачу: придать сновидению невинный характер. Как раз накануне сновидица ответила кухарке на какую-то ее дерзость словами: «Я этого не знаю, ведите себя прилично», и теперь первая часть этой индифферентно звучащей фразы вошла в сновидение, чтобы намекнуть ею на последующую часть, которая, вполне соответствуя фантазии, лежавшей в основе сновидения, ее бы и разоблачила.
Аналогичный пример из многих других, которые дали бы такие же результаты.
Большой двор, на котором сжигают трупы. Он говорит: «Я пойду, не могу на это смотреть». (Эта фраза не очень отчетлива.) Затем он встречает двух мальчиков из мясной лавки и спрашивает: «Ну как, было вкусно?» Один из них отвечает: «Нет, не вкусно. Как будто это было человеческое мясо».
Безобидный повод к этому сновидению следующий. Накануне вечером после ужина он вместе с женой зашел в гости к добродушным, но отнюдь не привлекательным [appetitlich] соседям. Гостеприимная пожилая дама как раз сидела за ужином и стала заставлять его (для этого среди мужчин в шутку употребляется слово, имеющее сексуальное значение) тоже что-нибудь отведать. Он отказывался, говорил, что нет аппетита. «Ах, бросьте, попробуйте хоть немножко!» или нечто подобное. В конце концов ему пришлось отведать блюдо, и из вежливости он похвалил его: «Неплохо, однако». Оставшись наедине с женой, он стал возмущаться как навязчивостью соседки, так и качеством отведанного блюда. Фраза «Не могу на это смотреть», которая и в сновидении не очень отчетлива, – это мысль, относящаяся к внешности приглашавшей поужинать дамы, и ее можно было бы перевести, что ему не хочется эту даму видеть.
Более поучителен анализ другого сновидения; я приведу его здесь по причине очень отчетливого разговора, составляющего его основной момент, но объясню только после того, как будет рассмотрена роль аффектов в сновидении. Мне очень отчетливо снится: ночью я пришел в лабораторию Брюкке и в ответ на легкий стук открываю дверь (покойному) профессору Фляйшлю, который входит с несколькими незнакомыми мне людьми и, сказав несколько слов, садится за свой стол. За этим следует второе сновидение: мой друг Фл., незаметным образом в июле приехал в Вену; я встречаю его на улице во время беседы с моим (покойным) другом П. и иду с ним куда-то, где они усаживаются друг против друга за маленьким столиком; я же сижу на узкой стороне столика. Фл. рассказывает о своей сестре и говорит: «Через три четверти часа она была мертва», – и потом добавляет что-то вроде: «Это предел». Поскольку П. его не понимает, Фл. обращается ко мне и спрашивает, что именно я рассказывал о нем П. В ответ на это я, охваченный какими-то странными эмоциями, хочу сказать Фл., что П. (ничего не может знать, потому что его) вообще нет в живых. Но я говорю, сам замечая свою ошибку: «Non vixit». Затем я пристально смотрю на П.; под моим взглядом он бледнеет, глаза становятся болезненно голубыми, он теряет четкие контуры и, наконец, исчезает. Я бесконечно рад этому и теперь понимаю, что и Эрнст Фляйшль был лишь видением, ревенантом, и мне кажется вполне вероятным, что такая персона существует лишь до тех пор, пока ее терпишь, и что ее можно устранить произвольным желанием противоположного.
Это красивое сновидение объединяет в своем содержании так много загадочных особенностей – критичность во время самого сновидения: я самостоятельно замечаю свою ошибку, говоря «non vixit», а не «non vivit» («Он не жил» вместо «Его нет в живых»); непринужденное общение с умершими, которых само сновидение считает таковыми; абсурдность заключительного вывода и, наконец, чувство удовлетворения, которое он у меня вызывает. Но на самом деле я не могу сделать того, что, собственно, делаю в сновидении, – пожертвовать в угоду своему честолюбию уважением к столь дорогим для меня людям. При любом же утаивании хорошо известный мне смысл сновидения был бы утрачен. Поэтому сначала здесь, а потом и в другом месте я ограничусь истолкованием лишь некоторых элементов сновидения.
Центр сновидения образует сцена, в которой я уничтожаю П. своим взглядом. При этом его глаза становятся странного, зловеще-голубого цвета, а затем он исчезает. Эта сцена представляет собой явную копию того, что мной было пережито в действительности. Я был демонстратором в физиологическом институте, к своим обязанностям должен был приступать рано утром, и Брюкке узнал, что несколько раз я приходил в учебную лабораторию слишком поздно. Однажды он явился прямо к открытию и стал меня поджидать. Все, что он мне сказал, было четким и определенным; но дело было не в словах. Меня потрясли его страшные голубые глаза, которыми он смотрел на меня. Под его взглядом я «исчез», как в сновидении П., с которым, к своему облегчению, я поменялся ролями. Кто помнит изумительные – даже в глубокой старости – глаза великого ученого и кто видел его когда-нибудь в гневе, тот легко сможет понять чувства юного грешника.
Однако мне долго не удавалось выяснить происхождение фразы «Non vixit», которой в сновидении я вершу свое правосудие, пока наконец меня не осенило, что два этих слова были такими отчетливыми во сне потому, что на самом деле я их не говорил и не слышал, а видел. И тут же мне стало понятно, откуда они. На постаменте памятника императору Иосифу в венском Хофбурге можно прочесть прекрасные слова:
«Saluti patriae vixit
non diu sed totus»[286].
Из этой надписи я взял то, что соответствовало враждебному элементу в мыслях моего сновидения и что должно было означать: «Парню нечего вмешиваться в разговор, ведь его вообще нет в живых». И тут я вспомнил, что этот сон приснился мне несколько дней спустя после открытия памятника Фляйшлю в университетском парке. При этом я вновь осмотрел памятник Брюкке и (бессознательно), видимо, пожалел о том, что мой высокоодаренный и всей душой преданный науке друг П. из-за своей преждевременной кончины не может претендовать на памятник в этом месте. Такой памятник я воздвиг ему в сновидении; моего друга П. звали Иосифом.
По правилам толкования сновидений у меня все еще не было оснований заменить нужное мне «non vivit» словами «non vixit», сохранившимися в моем воспоминании о памятнике императору Иосифу. Должно быть, эта замена была вызвана влиянием другого элемента мыслей сновидения. Что-то заставляет меня обратить внимание на то, что в сцене во сне сталкиваются два потока чувств к моему другу П. – враждебных и нежных; первые лежат на поверхности, вторые – скрыты, но те и другие находят свое выражение в словах: «Non vixit». За его заслуги перед наукой я воздвигаю ему памятник; но он виновен за свое дурное желание (выраженное в конце сновидения), и я его уничтожаю. Я здесь создал своеобразно звучащую фразу, по-видимому руководствуясь каким-то примером. Но где встречается подобная антитеза, аналогичное соположение двух противоположных реакций на одного и того же человека, которые претендуют на свою обоснованность, но при этом не хотят друг другу мешать? В единственном месте, которое, однако, глубоко запечатлевается в памяти читателя, – в оправдательной речи Брута в шекспировском «Юлии Цезаре»: «Цезарь любил меня, и я его оплакиваю; он был удачлив, и я радовался этому; за доблести я чтил его; но он был властолюбив, и я убил его»[287]. Разве это не такое же построение фразы и не такое же противоречие мыслей, как в мыслях сновидения, которые я раскрыл? Таким образом, я играю во сне роль Брута. Вот если бы только удалось найти в содержании сновидения еще один след, подтверждающий эту удивительную коллатеральную связь! Я думаю, он может быть следующим: мой друг Фл. приезжает в Вену в июле. Эта деталь не имеет никакого соответствия в действительности. Насколько мне известно, мой друг никогда не бывал в Вене в июле. Но месяц июль назван по имени Юлия Цезаря и поэтому вполне может служить искомым намеком на связующую мысль, что я играю роль Брута[288].
Как это ни странно, но я действительно однажды играл роль Брута. В четырнадцатилетнем возрасте я разыгрывал перед детской аудиторией сцену между Брутом и Цезарем из стихотворений Шиллера, причем в компании с моим племянником, мальчиком старше меня на один год, который к нам в то время приехал из Англии. То есть он тоже вернулся, ибо он был товарищам по играм в мои первые детские годы, которые вновь появились вместе с ним. До трех лет мы были с ним неразлучны, любили друг друга и друг с другом дрались, и эти детские отношения, как я уже отмечал, оказали решающее влияние на все мои последующие чувства в общении со сверстниками. С тех пор у моего племянника Джона произошло много воплощений, которые воскрешали то одну, то другую сторону его существа, неизгладимо запечатлевшегося в моей бессознательной памяти. По всей видимости, порой он очень плохо со мной обращался, и мне приходилось восставать против своего тирана, ибо мне часто потом рассказывали, что на вопрос отца – его деда: «Почему ты бьешь Джона?» – я отвечал краткой речью в свое оправдание: «Я побил его, потому что он побил меня». Наверное, этой сценой из детства и объясняется замена «non vivit» на «non vixit», ибо на языке детей «побить» означает «задать трепку» [wichsen]; работа сновидения не брезгует пользоваться такими взаимосвязями. Столь мало обоснованная в реальности враждебность к моему другу П., который во многом меня превосходил и поэтому также мог представлять собой новый вариант моего друга детства, наверняка сводится к моему сложному детскому отношению к Джону.
К этому сновидению мы еще вернемся.
Ж. Абсурдные сновидения – интеллектуальная работа во сне
В наших предыдущих истолкованиях снов мы так часто наталкивались на элемент абсурдности в содержании сновидения, что мне не хотелось бы дальше откладывать обсуждение того, откуда проистекает этот элемент и что он означает. Вспомним только, что абсурдность сновидений давала противникам их толкования главный аргумент, чтобы рассматривать сновидение не иначе, как бессмысленный продукт редуцированной и иссякшей душевной деятельности.
Я начну с нескольких примеров, в которых абсурдность содержания сновидений – только видимость, которая при более глубоком проникновении в смысл сновидения тотчас исчезает. Это несколько сновидений, где речь идет – на первый взгляд случайно – о смерти отца.
I
Сновидение пациента, шесть лет назад потерявшего отца. С отцом случилось большое несчастье [Unglück]. Он ехал ночью по железной дороге, поезд сошел с рельсов, сиденья сомкнулись и сдавили ему голову. Затем он видит его лежащим в постели с вертикальной раной над левой бровью. Он удивляется, что с отцом случилось несчастье (ведь он уже умер, как добавляет сновидец в ходе рассказа). Его глаза очень ясные.
В соответствии с господствующим представлением о сновидениях содержание этого сна следовало бы трактовать таким образом: сновидец, изображая несчастный случай, произошедший с его отцом, вначале забыл, что тот уже несколько лет почивает в могиле; в процессе сновидения это воспоминание пробуждается и становится причиной того, что он сам удивляется своему сну. Однако анализ прежде всего нам показывает, что такие объяснения излишни. Сновидец заказал одному скульптору бюст отца, который он увидел за два дня до приснившегося сновидения. Этот бюст показался ему неудачным [verunglückt]. Скульптор никогда не видел отца, он работал по представленной ему фотографии. Накануне самого сновидения почтительный сын послал в ателье пожилого слугу их семьи, чтобы тот подтвердил или опроверг его мнение о мраморном бюсте, а именно что бюст слишком узок в поперечном направлении от виска к виску. Далее следуют воспоминания, внесшие свой вклад в построение этого сна. Отец, удрученный проблемами на работе или семейными неприятностями, имел привычку прижимать обе руки к вискам, словно желая сжать голову, которая, казалось ему, распухала. Четырехлетним ребенком наш сновидец стал свидетелем того, как из-за выстрела из случайно заряженного пистолета потемнели глаза отца («его глаза очень ясные»). На том месте, где в сновидении изображается рана, у отца, когда он задумывался или грустил, появлялась глубокая морщина. То, что эта морщина заменена в сновидении раной, указывает на второй мотив сновидения. Сновидец фотографировал свою маленькую дочку; фотопластинка выпала из его рук, и когда он ее поднял, увидел трещину, которая, словно вертикальная морщина, проходила по лбу малышки прямо до бровей. Он не мог отделаться от суеверных предчувствий, ибо за день до смерти матери разбил фотографическую пластинку с ее изображением.
Таким образом, абсурдность этого сновидения – лишь результат небрежности оборота речи, не желающего отличать бюст и фотографию от человека. Мы все привыкли говорить: «Не кажется ли тебе, что отец не вышел?» Правда, мнимой абсурдности в этом сне можно было бы легко избежать. Если бы можно было судить на основании единственного опыта, то я бы сказал, что такого рода абсурдность допустима или желательна.
II
Второй, совершенно аналогичный пример из моих собственных сновидений. (Я потерял отца в 1896 году.)
Отец после своей смерти играет видную политическую роль среди мадьяр, способствует их политическому объединению. В связи с этим я смутно вижу следующий образ: толпа народа, как в рейхстаге; на одном или на двух стульях стоит человек, окруженный другими людьми. Я вспоминаю, что на смертном одре он был очень похож на Гарибальди, и радуюсь, что это предзнаменование все же сбылось.
Все это довольно абсурдно. Мне это приснилось в то время, когда в результате парламентской обструкции в Венгрии вспыхнули беспорядки, и она пережила кризис, из которого ее вывел Коломан Сцелль[289]. Несущественное обстоятельство, что сцена, увиденная в сновидении, состоит из небольших картин, имеет определенное значение для объяснения этого элемента. Обычно при изображении наших мыслей сновидение пользуется зрительными образами, которые производят впечатление натуральной величины; однако мой образ сновидения представляет собой репродукцию одной из гравюр из иллюстрированной истории Австрии, где изображена Мария Терезия в парламенте в Пресбурге – знаменитая сцена «Moriamur pro rege nostro»[290]. Как там Мария Терезия, так и в моем сновидении отец окружен толпой; но он стоит на одном или двух стульях [Stuhl], то есть как член тайного суда [Stuhlrichter]. (Он объединил их; здесь связующим звеном служит оборот речи: «Нам не нужен судья».) На смертном одре он был похож на Гарибальди, и все мы, стоявшие вокруг него, действительно это заметили. У него было postmortale повышение температуры, его щеки все ярче и ярче рдели… и невольно мы продолжаем:
«А позади него, в бесплотном свете
лежало то, что низкое обуздывает в нас»[291].
Эта последовательность наших мыслей подготавливает нас к тому, что мы должны заниматься как раз «низким». «Postmortale» повышение температуры соответствует словам «после его смерти» в содержании сновидения. Самым мучительным его недугом все последние недели был полный паралич кишечника (обструкция). С этим ассоциируются всякого рода непочтительные мысли. Один из моих сверстников, потерявший отца еще гимназистом (эта смерть вызвала у меня глубокое потрясение, и я предложил ему свою дружбу), рассказывал мне однажды в ироническом тоне про горе одной своей родственницы, отец которой умер прямо на улице. Его принесли домой, и, когда труп раздели, оказалось, что в момент смерти или postmortal произошло испражнение [Stuhlentleerung]. Дочь настолько расстроилась, что этот отвратительный эпизод, должно быть, омрачал ее память об отце. Здесь мы вплотную подошли к желанию, воплощенному в моем сновидении. Предстать перед детьми великим и чистым после смерти – кто бы этого не желал? В чем же абсурдность этого сновидения? Внешне она проявилась лишь в результате того, что вполне допустимый оборот речи, где мы привыкли не замечать абсурдности, имеющейся между двумя его составными частями, изображается в сновидении совершенно конкретно. Также и здесь мы не можем избавиться от впечатления, что видимость абсурдности является желанной, намеренно вызванной.
Частота, с которой в сновидении, словно живые, появляются умершие люди, говорят с нами и взаимодействуют, вызывала нескрываемое удивление и порождала самые странные объяснения, из которых становится совершенно явным наше непонимание сновидений. И все же объяснение таких снов особых трудностей не представляет. Как часто нам приходится думать: «Если бы отец был жив, что бы он на это сказал?» Это «если» сновидение не может изобразить иначе, кроме как через присутствие в определенной ситуации. Так, например, молодому человеку, которому его дед оставил большое наследство, снится после того, как он потратил большую сумму денег, что дед жив и требует от него отчет. То, что мы считаем протестом против сновидения, возражением, основанным на нашем знании, что данный человек уже умер, на самом деле является лишь утешением: покойному не пришлось этого пережить, или удовлетворением от того, что он уже ничего не сможет на это сказать.
Другой род абсурдностей, встречающихся в сновидениях о покойных родственниках, не выражает иронию и насмешку, а служит категорическим протестом против изображения вытесненной мысли, которую хочется исказить до полной неузнаваемости. Сны подобного рода можно истолковать, только помня о том, что сновидение не делает никакого различия между желаемым и реальным. Так, например, одному мужчине, ухаживавшему за отцом во время его болезни и тяжело переживавшему его смерть, спустя некоторое время приснился следующий бессмысленный сон. Отец снова был жив и говорил с ним, как обычно; но (и в этом заключается странность) он все же был мертв и просто об этом не знал. Это сновидение станет понятным, если слова «он все же был мертв» дополнить: «по желанию сновидца», а к словам «он этого не знал» добавить, «что у сновидца было такое желание». Сын, ухаживая за больным отцом, не раз желал ему смерти, то есть обнаруживал исполненные милосердия мысли, чтобы смерть положила конец этим мучениям. Во время траура после смерти это сострадание превратилось в бессознательный упрек, словно своим желанием он действительно сократил жизнь больного.
Благодаря пробуждению самых ранних детских импульсов, направленных против отца, появилась возможность выразить этот упрек в виде сновидения, но именно из-за столь резкой противоположности между возбудителем сновидения и дневными мыслями сновидению пришлось предстать столь абсурдным[292].
Сновидения о любимом умершем человеке вообще представляют собой трудную задачу для толкования, которую не всегда удается решить удовлетворительным образом. Причину этого, возможно, надо искать в особенно сильно выраженной амбивалентности чувств, которая царит в отношении сновидца к покойному. Очень часто в таких сновидениях с умершим вначале обращаются как с живым человеком, но затем вдруг выясняется, что он мертв, но в продолжении сновидения он все же остается живым. Это сбивает с толку. В конце концов я догадался, что это чередование жизни и смерти должно изображать безразличие сновидца («Мне все равно, жив он или умер»). Конечно, это безразличие не реальное, а желаемое, оно должно помочь сновидцу отвергнуть свои весьма интенсивные, зачастую противоречивые эмоциональные установки и, следовательно, изображает во сне его амбивалентность. В других сновидениях, в которых сновидец общается с умершим человеком, часто помогает сориентироваться следующее правило: если в сновидении не напоминают о том, что мертвый человек мертв, то это значит, что сновидец приравнивает себя к мертвому, ему снится его собственная смерть. Неожиданно возникающее во сне осознание или удивление: «Да ведь он давно уже мертв» – представляет собой возражение против такого общества и не имеет значения смерти для сновидца. Однако я должен признать, что толкование сновидений подобного содержания далеко еще не раскрыло все их секреты.
III
Пример, который я здесь привожу, дает возможность уличить работу сновидения в том, что оно умышленно фабрикует абсурдность, для которой в самом материале нет никакого повода. Этот пример взят из сновидения, навеянного мне встречей с графом Туном перед моей поездкой в отпуск. Я беру извозчика и велю ему ехать на вокзал. «По самой железной дороге я с вами ехать не могу», – говорю я в ответ на его возражение, будто я его утомил. При этом, похоже, я уже проехал с ним часть пути, которую обычно проезжают на поезде. Относительно этой запутанной и бессмысленной истории анализ дает следующие разъяснения. В тот день я нанял извозчика, который должен был отвезти меня на одну отдаленную улицу Дорнбаха. Дороги он не знал, но в духе этих милых людей продолжал ехать все дальше, пока наконец я это не заметил и показал ему дорогу, не удержавшись при этом от нескольких иронических замечаний в его адрес. От этого кучера связь мыслей отходит к аристократии, которой я еще коснусь позднее. Пока же ограничусь указанием на то, что для нас, буржуазного плебса, аристократия обращает на себя внимание тем, что она охотно занимает место «кучера». Ведь и граф Тун тоже правит государственной колесницей Австрии. Следующая фраза в сновидении относится к моему брату, которого, следовательно, я отождествляю с извозчиком. Я отказался поехать с ним в этом году в Италию («По самой железной дороге я с вами ехать не могу»), и этот отказ явился своего рода наказанием за его вечные жалобы, что в этих поездках я чересчур его утомляю (это попало в сновидение в неизменном виде), ибо слишком быстро меняю места, предлагаю слишком много всяких красот. В этот вечер брат провожал меня на вокзал, но незадолго до трамвайной остановки «Западный вокзал» вышел, чтобы на трамвае отправиться в Пуркерсдорф. Я заметил ему, что еще какое-то время он может побыть со мной и поехать в Пуркерсдорф не на трамвае, а по Западной железной дороге. Из этого в сновидение вошло то, что я проехал в экипаже часть пути, которую обычно проезжают на поезде. В действительности все было наоборот (и «Наоборот также поехал»); я сказал своему брату: «Расстояние, которое ты проедешь на трамвае, ты можешь проехать в моем обществе по Западной железной дороге». Всю путаницу в сновидении я устраиваю только тем, что вместо «трамвая» ввожу в сновидение «экипаж», что, правда, служит хорошую службу отождествлению кучера с братом. Затем я получаю в сновидении нечто абсурдное, кажущееся при разъяснении едва ли понятным и чуть ли не противоречащим моим прежним словам («По самой железной дороге с вами я не поеду»). Но так как мне вообще нет нужды смешивать трамвай с извозчиком, то я, видимо, создал всю эту загадочную историю в сновидении преднамеренно.
Но с каким намерением? Мы узнаем сейчас, что означает абсурдность в сновидении и по каким мотивам она допускается или создается. Решение загадки в данном случае следующее. Я нуждаюсь во сне в абсурдности или в чем-то непонятном в связи со словом «езда» (Fahren), потому что в мыслях сновидения у меня есть определенное суждение, требующее изображения.
Однажды вечером у одной гостеприимной и остроумной дамы, которая в другой сцене этого же сновидения выступает в роли «экономки», я услышал две загадки, которые не смог разгадать. Поскольку остальному обществу они уже были известны, я со своими безуспешными попытками найти решение представлял собой несколько комичную фигуру. Это были два каламбура со словами «потомки» и «предки» [Vorfahren]. Они, как мне кажется, звучали следующим образом:
«Господин повелевает,
Кучер сразу исполняет.
Они в гробах, их нет в живых,
Но все из нас имеют их». (Предки.)
С толку сбивало то, что вторая загадка наполовину совпадала с первой:
«Господин повелевает,
Кучер сразу исполняет.
В колыбельках без помех
Спят они, но не у всех». (Потомки.)
Когда я увидел, как величественно проехал (vorfahren) граф Тун, и почувствовал настроение Фигаро, считавшего заслугой высоких господ уже само то, что они дали себе труд родиться на свет (быть потомками), обе загадки стали промежуточными мыслями для работы сновидения. Поскольку «аристократа» легко можно заменить на «кучера» и поскольку извозчиков когда-то величали у нас «Herr Schwager»[293], работа сгущения могла включить в это же изображение и моего брата. Мысль сновидения, стоявшая за всем этим, гласит: «Нелепо гордиться своими предками. Лучше я сам буду предком, родоначальником». В результате такого суждения («нелепо» и т. д.) и появилась нелепость в сновидении. Теперь, пожалуй, разрешается и последняя загадка непонятного места в сновидении, что я вместе с кучером проехал вперед, ехал с ним впереди.
Следовательно, сновидение становится абсурдным тогда, когда в мыслях сновидения в качестве одного из элементов его содержания имеется суждение: «Это нелепо», когда вообще одна из бессознательных мыслей сновидца сопровождается критикой и иронией. Таким образом, абсурдное – это одно из средств, с помощью которого работа сновидения изображает противоречие, подобно инверсии отношений между мыслями и содержанием сновидения, подобно использованию ощущения двигательной заторможенности. Однако абсурдность сновидения не следует переводить простым словом «нет»; она должна воспроизводить склонность мыслей сновидения – наряду с противоречием – иронизировать или подтрунивать. Только с этим намерением работа сновидения дает нечто нелепое. Оно опять-таки здесь превращает часть скрытого содержания в явную форму [294].
Собственно говоря, мы уже встречались с убедительным примером такого значения абсурдного сновидения. Истолкованное нами без анализа сновидение об опере Вагнера, продолжающейся до без четверти восьми утра, во время которой дирижер управляет оркестром, находясь наверху башни, и т. д., хочет, очевидно, сказать: «Сумасбродный мир, сумасшедшее общество». Кто действительно заслуживает, тот ничего не получает, а кто ничего не делает, имеет все – сновидица сравнивает здесь свою судьбу с судьбой своей кузины. То, что все приведенные примеры абсурдности сновидений были сновидениями об умершем отце, также отнюдь не случайно. Здесь сходятся все условия для образования абсурдных сновидений в типичной форме. Авторитет, присущий отцу, уже в раннем возрасте вызывает критику со стороны ребенка; его строгие требования побуждают ребенка зорко следить за проявлением малейшей слабости у отца, но пиетет в нашем мышлении к персоне отца, особенно после его смерти, усиливает цензуру, которая оттесняет проявления этой критики от осознания.
IV
Еще одно абсурдное сновидение об умершем отце.
Я получаю извещение от совета общины моего родного города с требованием внести плату за содержание в госпитале в 1851 году, которое было мне необходимо в связи с каким-то приступом. Я смеюсь над этим, ибо, во‑первых, в 1851 году меня еще не было на свете, а во‑вторых, мой отец, к которому это могло относиться, уже умер. Я иду к нему в соседнюю комнату, где он лежит в постели, и об этом ему рассказываю. К моему удивлению, он вспоминает, что тогда, в 1851 году, был сильно пьян, и его пришлось то ли держать взаперти, то ли куда-то отвезти. Это было, когда он работал для дома Т. «Так ты, значит, тоже пил? – спрашиваю я. – И вскоре после этого женился?» Я подсчитываю, что родился в 1856 году, что представляется мне событием, произошедшим непосредственно после этого.
Настойчивость, с которой это сновидение демонстрирует свою абсурдность, мы истолкуем – в соответствии с последними рассуждениями – лишь как признак крайне ожесточенной и страстной полемики мыслей сновидения. Но с тем большим удивлением мы отмечаем тот факт, что в этом сне полемика ведется открыто, а отец и есть тот человек, который служит предметом насмешек. Такая откровенность, похоже, противоречит нашим предположениям о роли цензуры в работе сновидения. Однако объяснением служит то, что отец является здесь лишь прикрытием, тогда как спор ведется с другим человеком, который обнаруживается в сновидении благодаря единственному указанию. Если обычно в сновидении речь идет о протесте против других людей, за которыми скрывается отец, то здесь происходит обратное; отец выступает как подставное лицо, чтобы скрыть других, а сновидение может так откровенно заниматься им – человеком, которого обычно свято чтят, потому, что при этом свою роль играет полная уверенность в том, что на самом деле его в виду не имеют. Этот факт вытекает из поводов к сновидению. То есть оно возникло после того, как я услышал, что мой старший коллега, мнение которого считается непререкаемым, выразил критику и удивление по поводу того, что один из моих пациентов уже пятый год продолжает у меня психоаналитическую работу. Вступительная часть сновидения в прозрачной форме указывает на то, что этот коллега когда-то взял на себя обязанности, которые не мог больше выполнять отец (выплаты издержек, помещение в больницу). Но когда наши дружеские отношения начали ослабевать, у меня возник такой же конфликт чувств, который при разногласиях между сыном и отцом неизбежно возникает из-за роли и прежних заслуг отца. Мысли сновидения отчаянно защищаются против упрека в том, что я не движусь вперед быстрее, этот упрек, вначале относящийся к лечению данного пациента, распространяется затем и на многое другое. Но разве он знает кого-нибудь, кто мог бы это сделать быстрее? Разве ему неизвестно, что состояния подобного рода обычно вообще неизлечимы и продолжаются всю жизнь? Что значат четыре-пять лет по сравнению с целой жизнью, тем более если жить пациенту за время лечения стало значительно легче?
Характер абсурдности этого сна во многом обусловлен тем, что фрагменты из различных областей мыслей сновидения нагромождаются друг на друга без каких-либо опосредствующих переходов. Так, например, фраза: «Я иду к нему в соседнюю комнату и т. д.» оставляет тему, связанную с предыдущими фрагментами, и в точности воспроизводит ситуацию, в которой я сообщил отцу о своей помолвке. Таким образом, она хочет напомнить мне о благородном бескорыстии, проявленном тогда пожилым человеком, и противопоставить его поведению другой, новой персоны. Я замечаю здесь, что сновидение вправе насмехаться над отцом, потому что в мыслях сновидения он пользуется полным признанием и ставится в пример другим. Сущность всякой цензуры состоит в том, что о непозволительных вещах можно, скорее, сказать то, что не соответствует истине, нежели правду. Следующий фрагмент, где он вспоминает, будто однажды был сильно пьян, и поэтому его заперли, уже не содержит ничего, что относилось бы к отцу в реальности. Скрывающийся за ним человек – это не больше и не меньше, как великий Мейнерт[295], по стопам которого я последовал с таким почитанием и отношение которого ко мне после короткого периода предпочтения сменилось открытой враждебностью. Сновидение напоминает мне, во‑первых, его собственный рассказ о том, как в молодые годы он приобрел привычку одурманивать себя хлороформом и из-за этого был вынужден посещать лечебницу, и, во‑вторых, мою встречу с ним незадолго до его кончины. Я вел с ним ожесточенный литературный спор по поводу мужской истерии, которую он отрицал, и когда я навестил его, смертельно больного, и спросил о его самочувствии, он какое-то время описывал свое состояние и закончил словами: «Знаете, я всегда был одним из самых ярких примеров мужской истерии». Так, к моему удовлетворению и к моему удивлению, он согласился с тем, с чем так долго и упорно спорил. Но то, что в этой сцене сновидения я заменяю Мейнерта своим отцом, объясняется не найденной мной аналогией между двумя этими людьми, а тем лаконичным, но вполне достаточным изображением условного предложения в мыслях сновидения, которое в развернутой форме гласит: «Да, если бы я принадлежал ко второму поколению, был сыном профессора или гофрата, я бы наверняка продвигался быстрее». В сновидении я и делаю своего отца гофратом и профессором. Самая грубая и странная абсурдность сновидения заключается в том, что 1856 год ничем не отличается для меня от 1851 года, как будто разница в пять лет не имеет никакого значения. Но именно эта часть мыслей сновидения и должна найти свое выражение. Четыре-пять лет – это промежуток времени, в течение которого я пользовался поддержкой вышеупомянутого коллеги, но также время, которое пришлось ждать моей невесте, прежде чем мы заключили брак, и, наконец, это время, в течение которого моему самому близкому пациенту пришлось ожидать полного выздоровления. Последнее совпадение носит случайный характер, но тем охотнее пользуется им сновидение. «Что такое пять лет?» – задаются вопросом мысли сновидения. «Для меня это не время, я этого даже не беру в расчет. У меня еще много времени, и, точно так же как исполнилось то, во что вы тоже не хотели верить, я сумею сделать и это». Но кроме того, число 51, если убрать цифры столетия, детерминировано еще и иначе, причем в противоположном значении; поэтому оно и встречается в сновидении несколько раз. 51 год – это возраст, наиболее опасный для мужчины, это возраст, в котором внезапно умерло несколько моих коллег, а среди них мой коллега, который за несколько дней до смерти получил долгожданное звание профессора.
V
Еще одно абсурдное сновидение, которое оперирует числами.
Один мой знакомый, господин М., подвергся в одной статье нападкам со стороны, не больше и не меньше, как самого Гёте, по нашему общему мнению, с неоправданной горячностью. Этими нападками господин М. был, разумеется, уничтожен. Он горько жалуется на это, сидя в обществе за столом, но его уважение к Гёте от этих личных переживаний нисколько не пострадало. Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения, которые кажутся мне неправдоподобными. Гёте умер в 1832 году; поскольку его нападки на М. должны были произойти раньше, получается, что М. был тогда совсем молодым человеком. Мне представляется, что ему было восемнадцать лет. Но я не знаю точно, какой у нас сейчас год, и, таким образом, все расчеты погружаются в темноту. Впрочем, эти нападки содержатся в известной статье Гёте «Природа».
Вскоре у нас будут все средства, чтобы показать абсурдность этого сновидения. Господин М., с которым я познакомился в одном обществе за столом, недавно попросил меня обследовать его брата, у которого обнаруживаются признаки паралитического умственного расстройства. Его подозрения оправдались; во время этого визита произошла неприятная сцена: больной без всякого повода стал нападать на брата, намекая на его выходки в юности. Я спросил больного, когда он родился, и несколько раз заставил его произвести несложные вычисления, чтобы определить степень ослабления памяти; впрочем, с этим испытанием он справился вполне хорошо. Я уже понимаю, что веду себя в сновидении как паралитик. (Я не знаю точно, какой у нас сейчас год.) Остальной материал сновидения проистекает из другого источника. Редактор одного медицинского журнала, мой хороший знакомый, поместил в высшей степени нелицеприятную, «уничтожающую» критическую рецензию одного совсем молодого и малосведущего референта на последнюю книгу моего друга Фл. из Берлина. Я счел, что имею право вмешаться, и обратился к редактору, который высказал свое сожаление, но не обещал что-либо поправить. После этого я разорвал свои отношения с журналом, а в своем письменном отказе выразил редактору надежду, что наши личные отношения от этого случая не пострадают. Третьим источником этого сновидения является недавний рассказ одной пациентки о психическом заболевании ее брата, который впал в буйное помешательство с криком: «Природа, природа! [Natur]». Врачи полагали, что эти восклицания объясняются чтением прекрасной статьи Гёте и указывают на переутомление больного от своих натурфилософских занятий. Я же счел более предпочтительным подумать о сексуальном значении, в котором даже малообразованные среди нас люди говорят о «природе». И тот факт, что несчастный больной впоследствии изуродовал себе половые органы, свидетельствовал по меньшей мере, что я не так уж и был неправ. Когда случился первый припадок, больному было 18 лет.
Если я добавлю еще, что столь резко раскритикованная книга моего друга («Невольно спрашиваешь себя, кто сошел с ума, автор или ты сам», – сказал другой критик) посвящена проблеме временных отношений в жизни и сводит также продолжительность жизни Гёте к очень важному в биологии числу, то тогда нетрудно увидеть, что в сновидении я ставлю себя на место своего друга. (Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения.) Но я веду себя как паралитик, и сновидение принимает абсурдный характер. То есть мысли сновидения иронически говорят: «Естественно [natürlich], он [мой друг Фл.] – дурак, сумасшедший, а вы [критики] – гении, и лучше всех во всем разбираетесь. А может быть, наоборот?» И это «наоборот» широко представлено в содержании сновидения: Гёте нападает на молодого человека; это абсурдно, тогда как совсем молодой человек в наше время легко мог бы раскритиковать бессмертного Гёте; я произвожу подсчеты с года смерти Гёте, тогда как в действительности я попросил паралитика вести счет со дня его рождения.
Но я также обещал показать, что ни одно сновидение не руководствуется иными побуждениями, кроме эгоистических. То есть я должен доказать, что в этом сновидении я приписываю себе ситуацию с моим другом и ставлю себя на его место. Моей критической убежденности в бодрствующем состоянии для этого недостаточно. И тогда история 18-летнего больного и разнообразное истолкование его возгласа «природа» служит намеком на оппозицию, в которой я оказался по отношению к большинству врачей со своим утверждением о сексуальной этиологии психоневрозов. Я могу сказать себе: «Тебя ожидает такая же критика, как и в случае твоего друга, и отчасти тебя уже так и критикуют», и могу теперь заменить «он» в мыслях сновидения на «мы»: «Да, вы правы, мы оба дураки». То, что «mea res agitur», энергично указывает мне упоминание о небольшой, несравненно прекрасной статье Гёте, ибо изложение этой статьи в одной популярной лекции подвигло меня, сомневающегося абитуриента, на изучение естественных наук.
VI
За мною остался долг показать, что другое сновидение, в котором не проявляется мое «Я», является эгоистичным. Ранее я упомянул небольшое сновидение, в котором профессор М. говорит: «Мой сын, Миоп…» — и указал, что это лишь вступление к другому сну, в котором я играю определенную роль. Вот недостающее главное сновидение, абсурдное и непонятное словообразование которого требует от нас разъяснения. Вследствие каких-то событий в Риме необходимо вывести из города всех детей, что и происходит. Действие развертывается перед античными двойными воротами (Porta romana в Сиене, как мне становится ясным уже во сне). Я сижу на краю колодца; я очень расстроен, чуть не плачу. Какая-то женщина – сиделка, монахиня – приводит двоих детей и передает их отцу, которым я не являюсь. Старший из них – явно мой старший сын, лица второго я не вижу; женщина, приведшая мальчика, хочет поцеловать его на прощание. У нее большой красный нос. Мальчик целоваться с ней отказывается, но говорит, подавая ей на прощание руку: «Auf Geseres», а нам обоим (или одному из нас): «Auf Ungeseres». У меня появляется мысль, что последняя фраза означает предпочтение.
Это сновидение строится на клубке мыслей, вызванных пьесой «Новое гетто», которую я видел в театре. В соответствующих мыслях сновидения не составляет труда распознать еврейский вопрос, заботу о будущем детей, которым нельзя дать отечества, стремление воспитать их так, чтобы они смогли стать свободными.
«При реках Вавилона, там сидели мы и плакали»[296]. – Сиена, как и Рим, славится своими красивыми фонтанами; для Рима мне приходится подыскивать в сновидении замену из известных мне местностей. Возле Porta romana в Сиене мы видели большое, ярко освещенное здание. Мы узнали, что это Маникомио, дом для умалишенных. Незадолго до сновидения я слышал, что один мой единоверец был вынужден отказаться от своего штатного места в государственной психиатрической больнице, добиться которого стоило ему большого труда.
Наш интерес пробуждает фраза: «Auf Geseres» – в ситуации сновидения, где следовало ожидать слова «до свидания» [auf Wiedersehen], и ее совершенно бессмысленная противоположность: «Auf Ungeseres».
По сведениям, полученным мной от ученых мужей, geseres – древнееврейское слово, производное от глагола goiser; его можно перевести как «предопределенные судьбою страдания, злой рок». Исходя из жаргонного употребления этого слова, надо думать, что оно означает «плач и стенания». Ungeseres – это мое собственное словообразование, поэтому оно привлекает к себе мое внимание в первую очередь, но вначале приводит меня в полную растерянность. Небольшое замечание в конце сновидения, что Ungeseres означает предпочтение по сравнению с Geseres, открывает ворота мыслям и вместе с тем пониманию. Ведь такое же отношение касается икры: несоленая [ungesalz] икра ценится дороже соленой [gesalz]. Для народа икра – это «барская прихоть»: в этом содержится шутливый намек на одну женщину из числа моих домочадцев, на которую я возлагаю надежды, что она, будучи моложе меня, позаботится о будущем моих детей. С этим согласуется и то, что другая женщина, также относящаяся к домочадцам, наша славная бонна, явно изображается сновидением в виде сиделки (или монахини). Однако между парами gesalzen-ungesalzen и Geseres-Ungeseres пока еще нет опосредствующего перехода. Он содержится в паре «gesäuert-ungesäuert» [ «заквашенный – незаквашенный»]; во время своего похожего на бегство исхода из Египта дети Израиля не успели заквасить тесто и до сих пор в память об этом едят на Пасху пресный хлеб. Здесь я могу также привести одну внезапную мысль, которая пришла ко мне в этой части анализа. Я вспоминаю, что в последнюю Пасху мы – я и мой друг из Берлина – прогуливались по улицам незнакомого мне города Бреславля. Ко мне подошла маленькая девочка и спросила, как пройти на какую-то улицу; я вынужден был ответить, что не знаю, а затем сказал своему приятелю: «Надо надеяться, что в дальнейшей жизни малышка проявит бо́льшую зоркость при выборе людей, которые будут ее направлять». Вскоре после этого мне бросилась в глаза дощечка на двери: «Д-р Ирод. Приемное время…» Я заметил: «Надо надеяться, что коллега – не детский врач». Между тем мой приятель развивал мне свои взгляды на биологическое значение билатеральной симметрии и одну из своих фраз начал так: «Если бы у нас был всего один глаз посреди лба, как у Циклопа…» Это приводит нас к словам профессора М. в предварительном сновидении: «Мой сын, Миоп». И теперь я прихожу к главному источнику слова «Geseres». Много лет тому назад, когда этот сын профессора М., ныне самостоятельный мыслитель, еще сидел на школьной скамье, у него началась болезнь глаз, которую врач счел внушающей опасения. Он полагал, что пока она остается односторонней, это не будет иметь никого значения, но если она перейдет на другой глаз, то последствия будут серьезными. На одном глазу недуг исчез без следа, но вскоре после этого и в самом деле обнаружились признаки заболевания второго глаза. Напуганная мать тут же вызвала в деревню, где они в это время жили, врача. Но тот теперь встал на другую сторону. «Что вы мучаете себя понапрасну? [Was machen Sie für Geseres?] – прикрикнул он на мать. – Если на одной стороне зажило, заживет и на другой». Так оно и случилось.
Теперь по поводу отношения ко мне и к моим близким. Школьная скамья, на которой обучался первым премудростям сын профессора М., в качестве подарка матери перешла в собственность моего старшего сына, в уста которого я вкладываю в сновидении слова прощания. Одно из желаний, которые можно связать с таким переносом, разгадать нетрудно. Эта школьная парта благодаря своей особой конструкции должна предохранить ребенка от близорукости и однобокости. Отсюда в сновидении Миоп (за этим – Циклоп) и рассуждения о билатеральности. Беспокойство по поводу односторонности имеет различный смысл; наряду с физической односторонностью, здесь может иметься в виду односторонность умственного развития. Более того, не создается ли впечатление, что сцена в сновидении из-за своей абсурдности противоречит как раз этому беспокойству? Сказав свои слова прощания в одну сторону, ребенок говорит в другую сторону совершенно противоположное, словно для того, чтобы восстановить равновесие. Он ведет себя, как будто принимая в расчет билатеральную симметрию.
Таким образом, сновидение часто бывает наиболее глубокомысленным там, где оно кажется наиболее абсурдным. Во все времена те, кому нужно было что-то сказать, но не могли сказать этого, не ставя себя под удар, обычно надевали шутовской колпак. Слушатель, которому были адресованы запретные слова, терпел их, если мог посмеяться при этом и утешиться мыслью, что в неприятных словах явно есть нечто глупое. Точно так же, как в реальности сновидения, ведет себя в пьесе принц, которому приходится притворяться глупцом; поэтому и про сновидение можно сказать то же самое, что говорит о себе Гамлет, заменяя действительную ситуацию шуточно-непонятной: «Я безумен только при норд-норд-весте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли»[297].
Таким образом, я решаю проблему абсурдности сновидения в том смысле, что мысли сновидения никогда не бывают абсурдными – по крайней мере, в сновидениях умственно здоровых людей – и что работа сновидения создает абсурдные сны и сны с отдельными абсурдными элементами, если в мыслях сновидения присутствуют критика, ирония и насмешка, которые необходимо изобразить. Мне остается только показать, что работа сновидения полностью исчерпывается взаимодействием трех упомянутых моментов[298] – а также четвертого, который еще будет упомянут, – что она осуществляется не иначе как в форме перевода мыслей сновидения с учетом четырех предписанных ей условий и что вопрос, использует душа в сновидении все свои духовные способности или только часть из них, поставлен неправильно и не соответствует реальным условиям. Но поскольку есть множество сновидений, в содержании которых встречаются оценка, критика и утверждения, проявляется удивление по поводу отдельного элемента сна, предпринимаются попытки объяснения и предъявляются аргументы, я должен на нескольких избранных примерах опровергнуть возражения, вытекающие из подобных фактов.
Мое возражение таково: все, что в сновидениях внешне предстает как проявление функции суждения, нельзя трактовать как мыслительную деятельность работы сновидения, – оно относится к материалу мыслей сновидения и оттуда в форме готового образования попадает в явное содержание сна. К своему утверждению я бы еще добавил: даже в тех суждениях по поводу запомнившегося сна, которые возникают по пробуждении, в ощущениях, которые вызывает у нас воспроизведение этого сна, многое относится к скрытому содержанию сновидения, и оно должно быть включено в толкование.
I
Наглядный пример этого я уже приводил. Пациентка не хочет рассказать свой сон, потому что он слишком неясен. Ей приснился какой-то человек, и она не знает, кто это был – муж или отец. Затем последовала вторая часть сновидения, где появляется «ведро для мусора» [Misttrügerl], с которым связано следующее воспоминание. В роли молодой хозяйки она как-то в шутку сказала своему юному родственнику, часто бывавшему в их доме, что ее первоочередная забота – приобрести новое ведро для мусора. На следующее утро она получила такое ведро, которое, однако, было наполнено ландышами. Эта часть сновидения служит изображению оборота речи «Это не моя заслуга» [ «Nicht auf meinem eigenen Mist gewachsen»]. Продолжив анализ, я узнал, что в мыслях сновидения речь идет о «последействии» услышанной в юности истории, как одна девушка родила ребенка и ей было не ясно, кто, собственно, его отец. Таким образом, изображение в сновидении вторгается здесь в бодрствующее мышление и позволяет заменить один из элементов мыслей сновидения суждением обо всем сновидении, пришедшим на ум в бодрствовании.
II
Аналогичный случай. Одному моему пациенту приснился сон, который показался ему таким интересным, что сразу после пробуждения он сказал себе самому: «Я должен рассказать его доктору». Сновидение анализируется, в результате чего становятся очевидными явные намеки на любовные отношения, которые он завязал в период лечения и о которых он решил мне ничего не рассказывать[299].
III
Третий пример из моего собственного опыта.
Я иду в больницу вместе с П. по какой-то местности, на которой расположены дома и сады. При этом у меня появляется мысль, что эту местность я уже раз видел во сне. Но я не очень хорошо ориентируюсь; П. показывает мне дорогу, которая ведет за угол к ресторану (зал, не сад); там я спрашиваю о госпоже Дони и слышу в ответ, что она живет с тремя детьми на заднем дворе в маленькой комнатке. Я иду к ней и встречаю какого-то человека с двумя моими маленькими дочерьми. Постояв некоторое время с ними, я беру их с собой. Своего рода упрек моей жене за то, что она там их оставила.
При пробуждении я чувствую огромное удовлетворение, которое я объясняю себе тем, что сейчас узнаю из анализа, что это означает: мне это уже снилось. Но анализ ничего мне не разъясняет; он только показывает, что чувство удовлетворения относится к скрытому содержанию сна, а не к суждению о сновидении. Это удовлетворение от того, что у меня в браке есть дети. П. – это человек, с которым я прошел часть жизненного пути; затем он значительно опередил меня в социальном и материальном отношении, но его брак оставался бездетным. Два повода к сновидению могут заменить собой доказательство, полученное в результате тщательного анализа. Накануне я прочел в газете объявление, что некая госпожа Дона А… и (из чего я делаю Дони) умерла во время родов; я слышал от своей жены, что роды у покойной принимала та же акушерка, которая ухаживала за ней самой при рождении двух наших младших детей. Имя Дона привлекло мое внимание потому, что незадолго до этого я впервые встретил его в одном английском романе. Другой повод к сновидению вытекает из его даты; это была ночь накануне дня рождения моего старшего, по-видимому, поэтически одаренного сына.
IV
Такое же чувство удовлетворения осталось у меня после пробуждения от абсурдного сна, в котором отец после своей смерти играл видную политическую роль среди мадьяр; оно объясняется продолжением ощущения, сопровождавшего последнюю часть сновидения: «Я вспоминаю, что на смертном одре он был очень похож на Гарибальди, и радуюсь, что это предзнаменование все же сбылось…» (Продолжение было забыто.) В результате анализа я могу теперь вставить то, что относится к этому пробелу в сновидении. Это упоминание о моем втором сыне, которому я дал имя одного великого человека [Кромвеля], очень интересовавшего меня в юношеские годы, особенно после моего пребывания в Англии. Весь год, пока я ждал ребенка, я намеревался дать ему именно это имя, если бы это был мальчик, и с чувством удовлетворения приветствовал его появление на свет. Нетрудно заметить, как подавленная мания величия отца переносится в его мыслях на детей; более того, вполне верится в то, что это один из путей, по которым осуществляется ставшее необходимым ее подавление. Свое право быть включенным во взаимосвязь данного сновидения малыш приобрел тем, что с ним приключился тот же конфуз, вполне простительный для ребенка и для умирающего: он испачкал белье. Ср. в связи с этим намек «член тайного суда» и желание сновидения: остаться для детей великим и чистым.
V
Если мне теперь нужно подыскать суждения, которые остаются в самом сновидении и не продолжаются в бодрствовании или не переносятся на него, то я как огромное облегчение ощущаю, что могу воспользоваться для этого несколькими сновидениями, которые уже рассматривались нами в другом контексте. Сновидение о Гёте, обрушившемся с нападками на господина М., содержит, по-видимому, множество подобных суждений. Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения, которые кажутся мне неправдоподобными. Разве здесь не содержится критического сомнения в том, что Гёте мог обрушиться в литературной статье на молодого человека, моего знакомого? «Мне представляется вероятным, что ему было восемнадцать лет». Однако это вполне выглядит как результат неверного вычисления; а фраза: «Я не знаю точно, какой у нас сейчас год» – могла бы служить примером неуверенности или сомнения в сновидении.
Однако теперь из анализа этого сновидения я знаю, что акты суждения, осуществляемые, по-видимому, только в сновидении, допускают иную трактовку текста, благодаря которой они становятся необходимыми для толкования сновидений и вместе с тем благодаря которой устраняется любая абсурдность. Фразой: «Я пытаюсь несколько прояснить для себя временные соотношения» – я ставлю себя на место своего друга [Флисса], который действительно пытается прояснить временные соотношения в жизни. Тем самым фраза теряет значение суждения, которое противоречит бессмыслице предыдущих фраз. Дополнение: «…которые кажутся мне неправдоподобными» – связано с последующим: «Мне представляется». Примерно теми же словами я возразил даме, рассказывавшей мне о болезни своего брата: «Мне представляется неправдоподобным, что восклицание “Природа, природа!” имеет что-нибудь общее с Гёте; мне кажется гораздо более вероятным, что оно имело известное вам сексуальное значение». Здесь, правда, имеется некое суждение, пришедшее на ум, однако, не в сновидении, а в реальности; которое вспоминается и используется мыслями сновидения. Содержание сновидения присваивает это суждение подобно любому другому фрагменту мыслей сновидения.
Число 18, с которым бессмысленным образом связано в сновидении это суждение, все еще сохраняет следы взаимосвязи, из которой вырвано реальное суждение. Наконец, фраза: «Я не знаю точно, какой у нас сейчас год» – означает не что иное, как мою идентификацию с паралитиком, в обследовании которого сновидение действительно получило для себя отправную точку.
При разъяснении мнимых актов суждения в сновидении можно руководствоваться вышеуказанным правилом толкования, согласно которому связь отдельных элементов, созданную в сновидении, можно оставить в стороне как несущественную внешнюю видимость, подвергнув анализу каждый элемент сновидения как таковой. Сновидение – это конгломерат, который в целях исследования должен быть снова раздроблен на части. Но с другой стороны, наше внимание обращают на то, что в сновидениях проявляется психическая энергия, создающая эту мнимую связь; то есть полученный благодаря работе сновидения материал подвергается вторичной переработке. Мы имеем здесь дело с проявлениями той силы, которую мы обсудим позднее в качестве четвертого момента, имеющего непосредственное отношение к образованию сновидений.
VI
Я ищу другие примеры работы суждения в уже приведенных сновидениях. В абсурдном сне об извещении от совета общины я спрашиваю: «Ты вскоре после этого женился?» Я подсчитываю, что родился в 1856 году, что представляется мне событием, произошедшим непосредственно после этого. Это облекается в форму вывода [Schluß]. Отец женился в 1851 году, вскоре после приступа; я, старший, родился в 1856 году; это верно. Мы знаем, что этот вывод фальсифицирован исполнением желания, что идея, господствующая в мыслях сновидения, такова: «Четыре или пять лет – это не время, его даже не стоит брать в расчет». Однако каждая часть этого вывода как по содержанию, так и по форме детерминируется мыслями сновидения по-другому: жениться сразу после лечения собирается мой пациент, на терпение которого жалуется мой коллега. То, как я обращаюсь с отцом в сновидении, напоминает допрос или экзамен и вместе с тем вызывает воспоминание об одном университетском преподавателе, который, записывая студентов, обычно выспрашивал анкетные данные: «Когда родились?» – «В 1856-м». – «Отец?» Ему называли имя отца с латинским окончанием, и мы, студенты, предполагали, что гофрат из имени отца делает выводы, которые не всегда позволяли ему сделать имя заносимого в список студента. Таким образом, умозаключение в сновидении – это лишь повторение умозаключения, проявляющегося как часть материала в мыслях сновидения. Отсюда мы узнаем нечто новое. Если в содержании сна имеется вывод, то он, несомненно, исходит из мыслей сновидения; но в них он, возможно, содержится как часть материала воспоминаний, либо он может в качестве логической связи соединять ряд мыслей сновидения. В любом случае вывод в сновидении представляет собой вывод из мыслей сновидения[300].
Анализ этого сновидения следовало бы здесь продолжить. С допросом профессора связано воспоминание о списке студентов университета (в мое время составлявшемся на латыни). Далее, о моих учебных занятиях. Пяти лет, предусмотренных для обучения медицине, опять-таки оказалось для меня слишком мало. В последующие годы я беззаботно втягивался в работу, и в кругу моих знакомых меня считали беспутным, сомневаясь, что когда-нибудь я буду «готов». Тогда я решил поскорее сдать экзамены и своего добился – несмотря на отсрочку. Новое подкрепление мыслей сновидения, которые я упорно противопоставлял моим критикам: «Пусть вы не хотите в это верить, потому что я упускаю время, я все же буду готов, я приду к завершению [Schluß]. Так уже часто бывало».
Это же сновидение в своей начальной части содержит некоторые высказывания, за которыми нельзя не признать характера аргументации. И эта аргументация отнюдь не абсурдна, она с таким же успехом могла бы относиться и к бодрствующему мышлению. Я смеюсь в сновидении над извещением совета общины, ибо, во‑первых, в 1851 году меня не было еще на свете, а во‑вторых, мой отец, к которому это могло относиться, уже умер. И то и другое не только справедливо само по себе, но и полностью совпадает с реальными аргументами, которые я мог бы привести, получив подобное извещение. Из предыдущего анализа мы знаем, что это сновидение возникло на почве мыслей, исполненных язвительным сарказмом; если, кроме того, мы примем во внимание мотивы цензуры, то поймем, что работа сновидения имеет все основания создать безупречное опровержение абсурдного предположения по образцу, содержащемуся в мыслях сновидения. Однако анализ показывает нам, что на работу сновидения не возлагается здесь задача свободного творчества – она должна была воспользоваться для этого материалом из мыслей сновидения. Все это похоже на то, как если бы в алгебраическом уравнении, помимо знаков «плюс» и «минус», имелись еще знаки степени и радикала, и кто-нибудь, описывая это уравнение и не понимая его, переписал бы эти знаки вместе с цифрами в полном беспорядке. Оба аргумента [в содержании сновидения] можно свести к следующему материалу. Мне неприятно думать, что некоторые предположения, которые я кладу в основу своего психологического понимания психоневрозов, став известными, вызовут недоверие и насмешки. Так, например, я утверждаю, что уже впечатления второго года жизни, а иногда даже первого, оставляют прочный след в эмоциональной жизни будущего больного, и, хотя эти впечатления многократно искажаются и преувеличиваются памятью, они все-таки могут служить первой и самой глубокой основой истерического симптома. Пациенты, которым я об этом рассказываю в подходящий момент, обычно пародируют полученное разъяснение, выискивая воспоминания о том времени, когда их еще не было на свете. Такой же прием, согласно моим ожиданиям, может встретить и выявление неожиданной роли, которую в самых ранних сексуальных побуждениях у больных женщин играет отец. И все же, по моему глубокому убеждению, и то и другое верно. В подтверждение этого я перебираю в уме отдельные примеры, когда ребенок потерял отца в очень раннем возрасте, а последующие события, которые нельзя объяснить иначе, доказывали, что ребенок все же бессознательно сохранил воспоминания о столь рано исчезнувшем человеке. Я знаю, что оба мои утверждения покоятся на выводах, справедливость которых оспаривается. Таким образом, исполнение желания здесь заключается в том, что для создания безупречных выводов работой сновидения используется материал именно тех выводов, оспаривания которых я опасаюсь.
VII
В сновидении, которое ранее я затронул лишь вскользь, вначале отчетливо проявляется удивление по поводу возникающей темы.
«Старый Брюкке, должно быть, поставил передо мной какую-то задачу; странным образом она касается препарирования нижней части моего собственного тела – таза и ног. Я вижу их перед собой, как в анатомическом театре, но не чувствую, что у меня их нет, и нисколько не испытываю при этом ужаса. Рядом стоит Луиза Н. и производит со мной работу. Таз выпотрошен; его видно то сверху, то снизу. Можно увидеть большие кровавые наросты (в связи с которыми еще во сне я думаю о геморрое). Надо было также тщательно отделить то, что находилось над ними и напоминало смятую фольгу[301]. Затем я снова стал владельцем собственных ног и прошелся по городу, но (из-за усталости) взял извозчика. К моему удивлению, извозчик въехал в ворота какого-то дома, которые сами открылись, и мы попали в узкий проезд, который в конце завернул за угол и привел на открытую местность[302]. В конце концов я отправился куда-то вместе с альпийским проводником, который нес мои вещи. Какое-то расстояние он нес меня, потому что у меня устали ноги. Почва была болотистой; мы шли по краю. На земле, словно цыгане или индейцы, сидели люди, среди них одна девушка. Перед этим я шел по этой болотистой местности самостоятельно, все время удивляясь тому, что у меня это так хорошо получается после препарирования. Наконец мы пришли в какой-то маленький деревянный дом, который оканчивался открытым окном. Там проводник спустил меня на пол и положил на подоконник две лежавшие рядом доски, чтобы я мог перебраться через ров под окном. Тут я действительно испугался за мои ноги. Но вместо ожидаемой переправы я увидел двух взрослых мужчин, лежавших на деревянных скамьях вдоль стен, и рядом с ними двух спящих детей. Как будто не доски, а дети должны были обеспечить переправу. Я просыпаюсь с неприятными мыслями.
У кого появилось должное впечатление об интенсивности процесса сгущения в сновидении, тому нетрудно представить себе, сколько страниц должен занять подробный анализ этого сновидения. Однако ради связности изложения я воспользуюсь им лишь как примером удивления во сне, которое выражается вставкой: «Странным образом». Перехожу к поводу сновидения. Им послужил визит той самой дамы Луизы Н., которая ассистирует и в сновидении. «Дай мне что-нибудь почитать». Я предлагаю ей роман «Она» Райдера Хаггарда. «Странная книга, но в ней много скрытого смысла, – начинаю я говорить, – здесь и вечная женственность, и бессмертие наших чувств». И тут она меня перебивает: «Это я уже знаю. Нет ли у тебя чего-нибудь своего?» – «Нет, мои собственные бессмертные произведения еще не написаны». – «Так когда же выйдут твои так называемые последние разъяснения, которые, как ты обещал, можно будет прочесть также и нам?» – спрашивает она чуть язвительно. Теперь я заметил, что ее устами со мной говорит другой, и замолкаю. Я думаю о том, как мне придется преодолевать себя, чтобы представить общественности работу о сновидениях, в которой я вынужден раскрыть столько подробностей своей личной жизни.
«Все лучшие слова, какие только знаешь,
Мальчишкам ты не можешь преподнесть».
Таким образом, препарирование собственного тела, которое мне видится во сне, есть не что иное, как самоанализ, связанный с сообщением сновидений. Старый Брюкке вполне здесь уместен; уже в эти первые годы научной работы случилось так, что я оставил в стороне одно открытие, но он заставил меня его опубликовать, дав соответствующее задание. Однако дальнейшие мысли, связанные с разговором с Луизой Н., простираются слишком глубоко, чтобы стать осознанными; они отклоняются от своего пути из-за материала, который при этом возник из-за упоминания о романе «Она» Райдера Хаггарда. Мое суждение «странным образом» восходит к этой и к еще одной книге – «Сердце мира» – того же автора, а многочисленные элементы сновидения заимствованы из двух этих фантастических романов. Болотистая почва, по которой несут человека на себе, ров, который нужно перейти по принесенным с собой доскам, и т. п. относятся к роману «Она»; индейцы, девушка и деревянный домик – к «Сердцу мира». В обоих романах есть женщина-проводница, в обоих идет речь об опасных странствованиях, в романе «Она» – о полном приключений пути в неизведанную страну, где едва ли ступала нога человека. Усталые ноги – это, судя по замечанию, которое я делаю в сновидении, реальное ощущение от предыдущих дней. Вероятно, этому соответствовала общая усталость и полная сомнений мысль: «Сколько еще будут носить меня ноги?» В романе «Она» приключения завершаются тем, что проводница, вместо того чтобы обеспечить бессмертие себе и другим, находит смерть в таинственном «центральном огне». Очевидно, такой же страх возник в мыслях сновидения. «Деревянный дом» – это, несомненно, гроб, то есть гробница. Однако, изображая эту самую неприятную из всех мыслей посредством исполнения желания, работа сновидения создала мастерское произведение. Я действительно был однажды в гробнице, но это была этрусская гробница в окрестностях Орвиетто, тесная комнатка с двумя каменными скамьями вдоль стен, на которых лежали скелеты двух взрослых людей. Точно так же выглядит внутри деревянный дом в сновидении, разве что камень заменен деревом. Сновидение, по-видимому, говорит: «Если уж тебе суждено пребывать в гробу, то пусть уж это будет этрусская гробница», и этой подменой оно превращает самые печальные ожидания в поистине желанные. К сожалению, как мы увидим, оно может обратить в свою противоположность лишь представление, сопровождающее аффект, но далеко не всегда сам аффект. Поэтому я просыпаюсь с «неприятными мыслями», после того как находит свое изображение еще одна мысль, что дети, быть может, достигнут того, чего не достиг отец, – новый намек на странный роман, в котором утверждается мысль о сохранении идентичности человека на протяжении двух тысяч лет благодаря целому ряду поколений.
VIII
В связи с другим сновидением тоже проявляется выражение удивления по поводу пережитого во сне. Но оно связано с попыткой столь необычного, вычурного и чуть ли не остроумного объяснения, что уже по одной этой причине мне пришлось бы подвергнуть анализу все сновидение, даже если бы в нем не было двух других элементов, представляющих для нас интерес. Ночью с 18 на 19 июля я еду по Южной железной дороге и слышу во сне: «Голлтурн, десять минут!» У меня тут же возникает мысль о Голотурии – естественно-историческом музее, – что это место, где храбрые люди безуспешно боролись с превосходящими силами своего правителя. – Да, контрреформация в Австрии! – Как будто это место в Штирии или Тироле. И вот я смутно вижу небольшой музей, в котором хранятся останки или завоевания этих людей. Я хочу выйти из вагона, но не решаюсь. На перроне много женщин, торгующих овощами; они сидят, подобрав ноги, и протягивают пассажирам корзины. Я не решался выйти из вагона, сомневаясь, есть ли у нас еще время, но мы продолжаем стоять. Вдруг я оказываюсь в другом купе, в котором сиденья такие узкие, что упираешься спиной прямо в спинку. Я удивляюсь этому, но ведь мог же я в сонном состоянии перейти в другое купе. Здесь несколько человек, среди них брат с сестрой, англичане; на полке на стене целый ряд книг. Я вижу «Национальное достояние» и «Материя и движение» ([Клерка] – Максвелла) – толстые книги в коричневых холщовых переплетах. Мужчина спрашивает сестру, не забыла ли она взять книгу Шиллера. Эти книги то ли мои, то ли их. Мне хочется, ответив утвердительно, вмешаться в их разговор… Я просыпаюсь весь в поту, потому что все окна в купе закрыты. Поезд стоит в Марбурге.
Сновидение начинается с названия станции; должно быть, возглас кондуктора не полностью меня разбудил. Я заменяю это название, Марбург, Голлтурном. То, что я с первого или, возможно, со второго раза услышал восклицание «Марбург», доказывается упоминанием в сновидении о Шиллере, который родился в Марбурге, пусть и не в Штирии[303]. В этот раз я ехал в очень некомфортных условиях, хотя и в первом классе. Поезд был переполнен, в купе, в которое я вошел, уже сидели господин и дама очень важного вида, которые не умеют себя вести или не сочли нужным хоть как-то скрыть свое неудовольствие, вызванное моим вторжением. На мое вежливое приветствие они не ответили; хотя мужчина и женщина сидели рядом (в направлении, противоположном движению поезда), женщина поспешила занять своим зонтиком место напротив у окна, прямо перед моими глазами. Двери они сразу закрыли, демонстративно заговорив об открытом окне. Наверное, по мне было видно, что я испытываю недостаток воздуха. Ночь была теплая, и в купе, закрытом со всех сторон, вскоре стало нестерпимо душно. По опыту своих поездок я знаю, что такое бесцеремонное поведение отличает людей, которые свои билеты вообще не оплачивали или оплатили только половину их стоимости. Когда пришел кондуктор и я предъявил свой дорогой билет, раздался надменный, чуть ли не грозный окрик дамы: «У моего мужа есть удостоверение». Она была внушительного вида с недовольным выражением лица, в возрасте, близком к тому, когда увядает женская красота; ее муж вообще не произнес ни слова и сидел безучастно. Я попытался уснуть. Во сне я учиняю страшную месть своим нелюбезным спутникам; трудно представить себе, какие оскорбления и ругательства скрываются за отрывочными фрагментами первой половины сновидения. После удовлетворения этой потребности дало о себе знать второе желание – сменить купе. Сновидение так часто меняет сцену, причем даже без малейшего повода к изменению, что едва ли было бы что-нибудь необычное в том, если бы вскоре я заменил своих попутчиков более приятными, взятыми из моих воспоминаний. Но здесь получается так, что что-то возражает против изменения сцены и считает необходимым дать ему объяснение. Как я попал вдруг в другое купе? Я ведь не мог вспомнить, чтобы я пересаживался. Имелось только одно объяснение: должно быть, я покинул вагон в сонном состоянии – редкое явление, примеры которого, однако, приводят невропатологи. Мы знаем о людях, которые предпринимают путешествия по железной дороге в сумеречном состоянии, ничем, однако, не выдавая своего ненормального состояния, пока на какой-то станции они не приходят полностью в себя, а затем сами удивляются пробелам в своей памяти. Именно таким случаем «automatisme ambulatoire» я и объясняю уже в сновидении то, что произошло со мной.
Анализ позволяет дать и другое истолкование. Попытка объяснения, которая так меня озадачивает, когда я приписываю ее работе сновидения, не оригинальна, а скопирована с невроза одного из моих пациентов. Я уже рассказывал в другом месте об одном высокообразованном и мягкосердечном в жизни молодом человеке, который вскоре после смерти родителей начал обвинять себя в преступных наклонностях и страдал от предохранительных мер, которые ему приходилось применять для защиты от них. Это был случай тяжелой формы навязчивых представлений при полностью сохранном рассудке. Сначала ему отбивала охоту к прогулкам по улице необходимость отдавать себе отчет в том, куда исчезают встречные прохожие; если кто-нибудь вдруг ускользал от его преследующего взгляда, у него возникало неприятное ощущение и свербела мысль, не мог ли он его «устранить». За этим, помимо прочего, скрывалась фантазия о Каине, ибо «все люди братья». Из-за невозможности справиться с этой задачей он отказался от прогулок и проводил свою жизнь, запершись в четырех стенах. Однако в его комнату через газеты постоянно попадали сообщения об убийствах, совершаемых в городе, и его совесть внушала ему в виде сомнения, что он и есть искомый преступник. Сознание того, что он уже несколько недель не покидал своей квартиры, какое-то время защищало его от этих обвинений, пока однажды ему не пришла в голову мысль, что он мог покинуть свой дом в бессознательном состоянии и, таким образом, сам того не ведая, совершить убийство. После этого он запер парадную дверь, передал ключ старой экономке и категорически запретил ей отдавать ему этот ключ даже по его требованию.
Таким образом, отсюда берет начало попытка моего объяснения, что я перешел в другое купе в бессознательном состоянии, – она в готовом виде была принесена в сон из материала мыслей сновидения и, очевидно, должна служить в сновидении отождествлению меня с личностью того пациента. Воспоминание о нем пробудилось во мне в результате напрашивающейся ассоциации. Несколько недель назад я совершил с этим мужчиной свою последнюю ночную поездку. Он выздоровел и сопровождал меня в провинцию к своим родственникам, которые пригласили меня к себе; мы заняли отдельное купе, оставили открытыми на ночь все окна и, пока я не лег спать, мило беседовали. Я знал, что причиной его заболевания были враждебные импульсы против отца, возникшие в его детстве на сексуальной основе. Таким образом, отождествив себя с ним, я хотел признаться себе в чем-то аналогичном. Вторая сцена сновидения действительно объясняется озорной фантазией, что мои стареющие попутчики вели себя со мной столь нелюбезно именно потому, что своим появлением я помешал их нежностям, которыми они задумали обменяться ночью. Эта фантазия восходит, однако, к сцене из раннего детства, когда ребенок, побуждаемый, вероятно, сексуальным любопытством, проникает в спальню родителей, но изгоняется оттуда властным окриком отца.
Я считаю излишним нагромождать другие примеры. Все они лишь подтвердили бы вывод, сделанный нами из уже приведенных примеров, что акт суждения в сновидении представляет собой лишь повторение некоего прототипа из мыслей сновидения. Чаще всего это неудачно пристроенное, введенное в неподходящий контекст повторение, но иногда, как в наших последних примерах, использованное настолько умело, что поначалу складывается впечатление самостоятельной мыслительной деятельности в сновидении. В дальнейшем мы обратимся к рассмотрению той психической деятельности, которая хотя, по-видимому, и не всегда содействует образованию сновидений, но, если содействует, стремится безупречно и осмысленно слить воедино элементы сна, несопоставимые по своему происхождению. Но перед этим нам кажется необходимым рассмотреть выражения аффектов, возникающих в сновидении, и сравнить их с теми аффектами, которые выявляет анализ в мыслях сна.
З. Аффекты в сновидении
Своим проницательным замечанием Штиккер обратил наше внимание на то, что проявления аффектов в сновидении не допускают того пренебрежительного отношения, с которым мы, проснувшись, обычно отмахиваемся от содержания сновидения. «Если я в сновидении боюсь грабителей, то пусть разбойники и воображаемые, зато страх реален»; точно так же обстоит дело в том случае, когда я радуюсь во сне. Как свидетельствуют наши ощущения, аффект, пережитый в сновидении, отнюдь не менее значителен, чем такой же по интенсивности аффект, испытанный в бодрствовании, а своим аффективным содержанием сновидение еще энергичней, чем содержанием своих представлений, претендует на то, чтобы быть одним из действительных переживаний нашей души. Однако мы не принимаем его во внимание в бодрствовании, потому что не умеем психически оценивать аффект иначе, как во взаимосвязи с содержанием представления. Если же аффект и представление по своему характеру и интенсивности не совпадают, наше бодрствующее суждение оказывается сбитым с толку.
В сновидениях всегда вызывало удивление то, что содержания представлений не сопровождаются воздействием аффектов, которые мы бы сочли обязательными в бодрствующем мышлении. Штрюмпель (1877) утверждал, что в сновидении представления лишены своей психической ценности. Однако в сновидении можно наблюдать и противоположное явление, когда интенсивный аффект возникает в связи с содержанием, которое вроде бы не дает к этому ни малейшего повода. Я нахожусь в сновидении в ужасной, опасной, отвратительной ситуации, но не испытываю при этом ни страха, ни отвращения; и наоборот, в другой раз я возмущаюсь безобидными вещами и радуюсь какой-то безделице.
Эта загадка сновидения разрешается столь неожиданно и столь полно, как никакая другая, если мы перейдем от явного содержания сновидения к скрытому. Мы даже не будем заниматься ее объяснением, ибо ее больше не существует. Анализ показывает нам, что содержания представления подверглись смещениям и замещениям, тогда как аффекты остались незыблемыми. Поэтому неудивительно, что содержание представления, измененное искажением в сновидении, уже не соответствует оставшемуся сохранным аффекту; но и не возникает удивления, когда в результате анализа истинное содержание оказывается на своем прежнем месте[304].
В психическом комплексе, подвергшемся воздействию сопротивления цензуры, резистентным компонентом являются аффекты, и только он может подсказать нам верное направление. Еще более отчетливо, чем в сновидении, эта способность проявляется в психоневрозах. Аффект здесь всегда оправдан, по крайней мере, по своему качеству; и только его интенсивность может повыситься в результате смещений невротического внимания. Если истерик удивляется тому, почему он так сильно боится какого-то пустяка, или если мужчина, страдающий навязчивыми представлениями, недоумевает, почему из-за какой-то мелочи у него возникают такие мучительные угрызения совести, то оба они заблуждаются, считая самым важным содержание представления – пустяк или мелочь, – и они безуспешно борются, беря это содержание представления за исходную точку своей мыслительной деятельности. В таком случае психоанализ показывает им правильный путь, напротив, признавая аффект оправданным и отыскивая относящееся к нему представление, вытесненное путем замещения. При этом мы предполагаем, что аффективная связь и содержание представления не представляют собой того неразрывного органического единства, каким мы привыкли его считать, – обе части могут быть просто спаяны друг с другом, а потому их можно разъединить посредством анализа. Толкование сновидений показывает, что так действительно и бывает.
Сначала я приведу пример, в котором анализ разъясняет кажущееся отсутствие аффекта при наличии содержания представления, которое должно было вызвать аффективную связь.
I
Она видит в пустыне трех львов, один из которых смеется, но она их не боится. Затем, должно быть, она все же от них бежит, ибо она хочет влезть на дерево, но обнаруживает наверху свою кузину, учительницу французского языка и т. д.
Анализ добавляет к этому следующий материал. Индифферентным поводом к сновидению стала фраза из задания по английскому языку: грива – украшение льва [Löwe]. Ее отец носил бороду, которая, словно грива, обрамляла лицо. Ее учительницу английского языка зовут мисс Лайонс (lions – львы). Один знакомый прислал ей баллады Лёве. Вот и три льва; почему их надо бояться? Она прочитала рассказ, в котором за негром, подстрекавшим других к мятежу, охотятся с легавыми собаками, и, чтобы спастись, он влезает на дерево. За этим следуют отрывки воспоминаний юмористического характера, например, наставление, как поймать львов из журнала «Fliegende Blätter»: возьмите пустыню и просейте ее через решето, песок просеется, а львы останутся. Затем очень забавный, но не совсем приличный анекдот про одного служащего, которого спросили, почему он не постарается заслужить благосклонность своего начальника, на что он ответил: «Я постарался было влезть, но его заместитель был уже наверху»». Весь материал становится понятным, если учесть, что накануне сновидения эта дама принимала у себя дома начальника своего мужа. Он был очень любезен, поцеловав ей руку, и она совсем не боялась его, хотя он – очень «крупный зверь» и играет в столице роль «светского льва». Таким образом, этого льва можно сравнить со львом в комедии «Сон в летнюю ночь», под маской которого скрывается Миляга, столяр, и таковы все сны про львов, которых не боится сновидец.
II
В качестве второго примера я приведу сновидение той девушки, которая увидела во сне лежащим в гробу маленького сын ее сестры, но при этом, как я теперь добавлю, не испытала ни боли, ни печали. Из анализа мы уже знаем почему. Сновидение скрывало лишь ее желание снова увидеть любимого человека; по-видимому, аффект был направлен на желание, а не на его сокрытие. Поэтому для печали не было никакого повода.
Во многих сновидениях аффект все же сохраняет хоть какую-то связь с тем содержанием представления, которое заменило соответствующее ему. В других сновидениях ослабление комплекса продолжается. Аффект кажется полностью отделенным от соответствующего ему представления и находит себе какое-то другое место в сновидении, где он включается в новую взаимосвязь элементов сна. Это похоже на то, что мы уже узнали из рассмотрения актов суждения в сновидении. Если в мыслях сновидения имеется какой-нибудь важный вывод, то таковой содержит и сновидение; но вывод в сновидении может сместиться на совершенно другой материал. Нередко такое смещение происходит по принципу противоположности. Последнюю возможность я хотел бы обсудить на примере следующего сновидения, которое я подверг самому исчерпывающему анализу.
III
Замок на берегу моря, но затем он располагается не на море, а на берегу узкого канала, ведущего в море. Господин П. – губернатор. Я стою вместе с ним в большом трехоконном зале, перед которым, словно зубцы крепости, возвышаются стенные выступы. Я – морской офицер, прикомандированный к гарнизону. Мы опасаемся нападения вражеских военных кораблей, потому что находимся в состоянии войны. Господин П. намеревается уйти; он дает мне инструкции, как действовать в случае нападения. Его больная жена вместе с детьми находится тут же в крепости. Когда начнется бомбардировка, надо будет очистить большой зал. Он тяжело дышит и хочет удалиться; я удерживаю его и спрашиваю, как в случае необходимости послать ему донесение. В ответ он мне что-то говорит, но тут же падает мертвый. Наверное, я чересчур его утомил своими вопросами. После его смерти, которая не производит на меня никакого впечатления, я думаю о том, останется ли вдова в замке, нужно ли мне донести о его смерти главнокомандующему и будет ли в приказе мне поручено, как следующему по старшинству, командовать крепостью. Я стою возле окна и смотрю на проплывающие мимо корабли; по темной воде быстро мчатся купеческие суда, одни с несколькими трубами, другие с выпуклыми палубами (похожими на вокзальные здания в нерассказанном – предварительном сновидении). Затем возле меня оказывается мой брат; мы оба смотрим из окна на канал. При виде одного корабля мы пугаемся и восклицаем: «Военный корабль!» Однако оказывается, что это возвращаются те же суда, которые я уже знаю. Проплывает небольшое судно, комично обрезанное и оканчивающееся поэтому посередине своей длины; на палубе видны странные предметы, похожие на банки или жестянки. Мы кричим в один голос: «Корабль для завтрака».
Быстрое движение кораблей, темная синева воды, черный дым труб – все это вместе производит мрачное, гнетущее впечатление.
Место действия в этом сновидении составлено из воспоминаний о нескольких путешествиях по Адриатике (Мирамаре, Дуиньо, Венеция, Аквилейя[305]). Непродолжительная, но необычайно приятная поездка вместе с моим братом в Аквилейю за несколько недель до сновидения еще была свежа у меня в памяти. Свою роль играют также морская война между Америкой и Испанией и с нею связанное беспокойство за судьбу моих родственников, живущих в Америке. В двух местах этого сновидения имеются аффективные проявления. В одном месте ожидаемый аффект отсутствует – здесь категорически подчеркивается, что смерть управляющего не производит на меня никакого впечатления; в другом месте, думая, что я вижу военный корабль, я пугаюсь и испытываю во сне все ощущения страха. В этом превосходно построенном сновидении аффекты размещены настолько удачно, что устранено любое явное противоречие. У меня нет никаких оснований пугаться смерти губернатора, и вполне естественно, что в качестве коменданта крепости я пугаюсь при виде военного корабля. Однако анализ показывает, что господин П. – это лишь замена моего собственного «Я» (в сновидении я являюсь его заместителем). Я – губернатор, который внезапно умирает. Мысли сновидения касаются будущего моих близких после моей преждевременной смерти. Ни одной другой неприятной мысли в мыслях сновидения нет. Страх, связанный в сновидении с видом военного корабля, нужно перенести оттуда сюда. Анализ, напротив, показывает, что область мыслей сновидения, из которых взят военный корабль, полон самых светлых воспоминаний. Год тому назад мы были в Венеции, волшебно-чудесным днем мы стояли у окна нашей комнаты на Рива Скьявони и смотрели на голубую лагуну, где в этот раз движение было гораздо более оживленным, чем обычно. Ожидалось прибытие английских кораблей, которые должны были торжественно встретить. Вдруг моя жена радостно, как ребенок, воскликнула: «Английский военный корабль!» В сновидении при тех же словах я пугаюсь; мы снова видим, что речь в сновидении происходит от речи в реальной жизни. Вскоре я покажу, что элемент «английский» в этой фразе тоже не оказался потерянным для работы сновидения. Таким образом, я курсирую здесь между мыслями и содержанием сновидения, обращая радость в страх; я должен лишь указать, что с помощью такого превращения я выражаю часть скрытого содержания сновидения. Однако этот пример доказывает, что работе сновидения дозволено выделить повод к аффекту из его связей в мыслях сновидения и где угодно вставить его в содержание сновидения.
Я воспользуюсь здесь случаем, чтобы подвергнуть более детальному анализу «корабль для завтрака», появление которого в сновидении столь бессмысленно завершает рационально построенную ситуацию. Концентрируя внимание на объекте сновидения, я задним числом вспоминаю, что этот корабль был черного цвета; со стороны своего срезанного конца он был похож на предмет, вызывавший наш интерес в музеях этрусских городов. Это была прямоугольная чаша из черной глины с двумя ручками; в ней стояли предметы, похожие на кофейные или чайные чашки; все вместе это чем-то напоминало современный сервиз для обеденного стола. Мы узнали после расспросов, что это туалет этрусской дамы с принадлежностями для румян и для пудры, и мы в шутку сказали, что было бы неплохо привезти такую вещь хозяйке дома. Следовательно, объект сновидения означает черный туалет, траур и непосредственно намекает на смерть. С другого конца объект сновидения напоминает сделанную из бревна лодку, νέχυς [ «мертвое тело»], как сообщил мне мой друг-лингвист, на которую в древние времена клали тело умершего и предавали его захоронению в море. С этим непосредственно связано то, что в сновидении суда возвращаются.
«Тихо, на спасенной ладье, в гавань вплывает старик»[306].
Это возвращение после кораблекрушения [Schiffbruch], ведь «корабль для завтрака» [Frühstücksschiff] словно разломан [abgebrochen] посередине. Откуда же название корабль «для завтрака»? Здесь использовано слово «английский», которого мы лишили военные корабли. Завтрак = breakfast, нарушение поста [Fastenbrecher]. Нарушение [Brechen] опять-таки связано с кораблекрушением, а пост [Fasten] имеет отношение к черному туалету.
Однако у этого корабля для завтрака только название образовано сновидением. Сам предмет существовал, и он напоминает мне о самых радостных часах последнего путешествия. Не доверяя качеству продуктов питания в Аквилейе, мы взяли с собой провизию из Гёрца, купили в Аквилейе бутылку превосходнейшего истрийского вина и, пока небольшой почтовый пароход медленно плыл по каналу дель Мее, направляясь в расположенный в безлюдной лагуне Градо, мы, единственные пассажиры, пребывая в прекраснейшем настроении, устроили себе на палубе завтрак, который пришелся нам по вкусу, как никогда. Следовательно, это и был «корабль для завтрака», и именно за этим воспоминанием о самом беззаботном наслаждении жизнью сновидение скрывает печальные мысли о неизвестном и тревожном будущем.
Отделение аффектов от представлений, вызвавших их проявление, – это то, что сильнее всего обращает на себя внимание при образовании сновидения, но далеко не единственное и не самое главное изменение, которому они подвергаются на пути от мыслей сновидения к его явному содержанию. Если сравнить аффекты в мыслях сновидения с аффектами в сновидении, то сразу становится ясно: если в сновидении имеется аффект, то он имеется и в мыслях сновидения, но не наоборот. В целом, сновидение беднее аффектами, чем психический материал, из переработки которого оно возникло. Реконструируя мысли сновидения, я наблюдаю, как в них постоянно стараются заявить о себе самые интенсивные душевные побуждения, как правило, борясь с другими, им полностью противоречащими. Обратившись затем к сновидению, я нередко обнаруживаю, что оно бесцветно и не имеет интенсивной эмоциональной окраски. В результате работы сновидения на уровне индифферентного оказывается не только содержание, но и зачастую эмоциональный тон моего мышления. Я мог бы даже сказать, что работой сновидения осуществляется подавление аффектов. Возьмем, например, сновидение о монографии по ботанике. В мышлении ему соответствует страстная речь в защиту моей свободы, права делать то, что я делаю, и устраивать свою жизнь так, как мне самому кажется единственно верным. Возникшее из этого сновидение кажется равнодушным: я написал монографию, она лежит передо мной, снабженная цветными таблицами, к каждому экземпляру приложено засушенное растение. Все это напоминает тишину кладбища; не слышно и следа шума битвы.
Бывает, правда, и по-другому, когда в само сновидение могут войти проявления бурных аффектов; но сначала мы бы хотели остановиться на том неоспоримом факте, что очень многие сновидения кажутся индифферентными, тогда как в мысли сновидения никогда нельзя войти, не испытав глубокого волнения.
Дать здесь полное теоретическое объяснение этого подавления аффектов во время работы сновидения не представляется возможным; оно предполагало бы самое подробное рассмотрение теории аффектов и механизма вытеснения. Я позволю себе упомянуть здесь только две мысли. Освобождение аффекта я вынужден – по другим соображениям – считать центрифугальным процессом, направленным вовнутрь тела, аналогичным моторным и секреторным процессам иннервации[307]. Подобно тому как в состоянии сна, по-видимому, не происходит передачи моторных импульсов во внешний мир, так и центрифугальное пробуждение аффектов может быть затруднено бессознательным мышлением во время сна. Аффективные импульсы, сопровождающие мысли сновидения, сами по себе очень слабые, следовательно, не могут быть более сильными и те из них, которые попадают в сновидение. В соответствии с этим «подавление аффектов» – это не результат работы сновидения, а лишь следствие состояния сна. Быть может, так оно и есть, но невозможно, чтобы все сводилось лишь к этому. Мы должны также вспомнить о том, что любое обладающее более сложной композицией сновидение оказывается компромиссным результатом столкновения психических сил. С одной стороны, мысли, образующие желание, вынуждены бороться с сопротивлением цензурирующей инстанции, с другой стороны, мы не раз наблюдали, что даже в бессознательном мышлении каждая часть мысли сочеталась со своей контрадикторной противоположностью. Поскольку все эти части мысли способны вызывать аффекты, то по большому счету мы едва ли ошибемся, если будем понимать подавление аффектов как следствие торможения, которое оказывают друг на друга противоположности, а также цензура, направленная против подавленных ею стремлений. В таком случае подавление аффектов будет вторым результатом цензуры в сновидении, тогда как первым ее результатом было искажение во сне.
Я хочу привести еще один пример сновидения, в котором индифферентный эмоциональный тон содержания сна можно объяснить противоречивостью мыслей сновидения. Я должен буду рассказать небольшое сновидение, ознакомление с которым у любого читателя, наверное, вызовет отвращение.
IV
Возвышение; на нем нечто вроде отхожего места; очень длинная скамья, на одном конце которой большое отверстие. Весь задний край покрыт испражнениями различной величины и свежести. Позади скамейки кустарник. Я мочусь на скамейку; длинная струя мочи смывает грязь, засохшие фекалии легко отделяются и падают в отверстие. Но на конце как будто остается что-то еще.
Почему в этом сновидении я не испытывал никакого отвращения?
Потому, как показывает анализ, что возникновению этого сновидения содействовали самые приятные мысли. При анализе мне тотчас приходит в голову мысль об авгиевых конюшнях, очищенных Гераклом. Этот Геракл – я. Возвышение и кустарник относятся к местности в Аусзее, где сейчас находятся мои дети. Я раскрыл детскую этиологию неврозов и благодаря этому уберег собственных детей от заболевания. Скамейка (исключая, разумеется, отверстие) – это точная копия мебели, которую мне подарила одна благодарная пациентка. Она напоминает мне о том, как уважают меня мои пациенты. И даже музею человеческих экскрементов можно дать радующее сердце истолкование. Эти экскременты, не вызывающие у меня во сне никакого отвращения, являются воспоминанием о прекрасной стране Италии, в маленьких городах которой, как известно, ватерклозеты устроены именно так. Струя мочи, смывающая все вокруг, – это явный намек на манию величия. Точно так же Гулливер тушит пожар у лилипутов; этим, правда, он навлекает на себя немилость крошечной королевы. Но и Гаргантюа, сверхчеловек мэтра Рабле, мстит аналогичным образом парижанам, садясь верхом на Нотр-Дам и направляя на город струю мочи. Книгу Рабле с иллюстрациями Гарнье я как раз вчера вечером перелистывал перед сном. И удивительно: снова доказательство того, что я сверхчеловек! Площадка на Нотр-Дам была моим излюбленным местом в Париже; каждый свободный вечер я обычно взбирался там на башни церкви между чудовищ и дьявольских гримас. То, что все фекалии так быстро исчезают под струей, относится к изречению: «Afflavit et dissipati sunt», которое я когда-нибудь использую в качестве эпиграфа к разделу, посвященному лечению истерии.
А теперь действенный повод сновидения. В жаркий летний вечер я читал лекцию о взаимосвязи истерии с перверсиями, и все, что я говорил, мне совершенно не нравилось, казалось лишенным всякой ценности. Я был уставшим, не испытывал никакого удовлетворения от своей тяжкой работы и стремился прочь от этого копания в человеческой грязи к своим детям и к красотам Италии. В таком настроении я отправился из аудитории в кафе, чтобы посидеть немного на воздухе и слегка перекусить, ибо аппетита у меня не было. Но со мной пошел один из моих слушателей; он попросил разрешения посидеть со мной, пока я выпью кофе, и начал читать мне панегирик: сколькому он от меня научился, он смотрит теперь на все другими глазами, я очистил авгиевы конюшни заблуждений и предрассудков в учении о неврозах, словом, я – великий человек. Мое настроение плохо подходило к его хвалебной песни; я с трудом подавил отвращение, ушел поскорее домой, чтобы избавиться от него, перелистал перед сном книгу Рабле и прочел рассказ К. Мейера «Страдания одного мальчика».
Из этого материала и возникло сновидение. Новелла Мейера затронула воспоминание о сценах из детства (ср. сновидение о графе Туне, последнюю часть). Дневное настроение, проникнутое чувством отвращения и пресыщенности, проявилось в сновидении в том смысле, что оно предоставило почти весь материал содержанию сна. Однако ночью возникло противоположное ему настроение энергичного и даже чрезмерного выпячивания себя, которое устранило первое. Содержанию сновидения пришлось принять такую форму, которая позволила бы в одном и том же материале выразить и манию самоуничижения и завышенную самооценку. В этом компромиссном образовании проявилось двусмысленное содержание сновидения, а результатом взаимного торможения противоположностей стал его индифферентный эмоциональный тон.
Согласно теории исполнения желаний, это сновидение было бы невозможным, если бы к чувству отвращения не добавилась хотя и подавленная, но исполненная удовольствием противоположная мысль о своем величии. Ибо неприятное не должно изображаться во сне; неприятное в наших дневных мыслях может попасть в сновидение только в том случае, если оно одалживает свое облачение исполнению желания.
Работа сновидения может обходиться с аффектами, сопровождающими мысли сновидения, также и несколько иначе, нежели допускать их или низводить до нулевой точки. Эти аффекты она может обращать в их противоположность. Мы уже познакомились с правилом толкования, согласно которому любой элемент сновидения при толковании точно так же может изображать свою противоположность, как и самого себя. Никогда нельзя знать заранее, что следует брать – то или другое; определяющим является только контекст. Очевидно, догадка о таком положении вещей проникла и в народное сознание; очень часто при толковании сновидений сонники поступают по принципу контраста. Такое превращение в противоположность становится возможным благодаря внутренней ассоциативной связи, которая в нашем мышлении соединяет представление о каком-либо предмете с представлением о его противоположности. Как и любое смещение, оно служит целям цензуры, но часто также становится инструментом исполнения желания, ибо исполнение желания состоит не в чем ином, как в замещении неприятной вещи ее противоположностью. Подобно представлениям о предмете, во сне могут обращаться в противоположность и аффекты, сопровождающие мысли сновидения, и вполне вероятно, это превращение аффекта, как правило, осуществляется цензурой сновидения. Подавление аффекта, равно как и обращение аффекта, также и в социальной жизни, продемонстрировавшей нам известную аналогию с цензурой сновидения, служит прежде всего притворству. Если я разговариваю с человеком, с которым должен так или иначе считаться, а мне хотелось бы выразить ему враждебные чувства, то для меня важнее скрыть от него проявления моего аффекта, нежели смягчить словесное выражение своих мыслей. Даже если я не разговариваю с ним невежливо, но сопровождаю свои слова взглядом или жестом презрения и ненависти, эффект, который я достигаю у этого человека, мало чем отличается от впечатления, которое возникло бы у него, если бы я без пощады прямо в лицо высказал ему свое презрение. Стало быть, цензура заставляет меня прежде всего подавлять свои аффекты, и если я хороший актер, то, притворяясь, продемонстрирую противоположный аффект: буду смеяться там, где мне хочется возмущаться, и буду ласковым там, где мне хочется уничтожить.
Мы знаем уже один превосходный пример такого обращения аффектов, служащего цензуре сновидения. В сновидении о «дядиной бороде» я испытываю огромное нежное чувство к своему другу Р., тогда как – и именно потому – мысли сновидения обзывают его дураком. Из этого примера превращения аффектов мы получили первое указание на существование цензуры сновидения. Также и здесь нет надобности предполагать, что работа сновидения совершенно по-новому создает этот противоположный аффект; обычно она находит его готовым в материале мыслей сновидения и попросту усиливает его благодаря психической энергии защитных мотивов до тех пор, пока он не становится пригодным для образования сновидения. В упомянутом сне о дяде противоположный нежный аффект, вероятно, проистекает из детского источника (как намекает продолжение сновидения), ибо отношения дяди и племянника из-за особого характера моих самых ранних детских переживаний стали для меня источником всех дружеских и враждебных чувств.
Прекрасным примером такого обращения аффекта служит сновидение, сообщенное Ференци (1916): «Одного пожилого господина ночью будит жена, напуганная тем, что он очень громко и безудержно смеялся во сне. Позднее мужчина рассказал, что ему приснилось следующее сновидение: “Я лежал в своей постели, в комнату вошел один мой знакомый, я хотел включить свет, но не смог, пытался сделать это снова и снова – все тщетно. Затем встала с постели моя жена, чтобы мне помочь, но и ей тоже ничего не удалось сделать; но, стесняясь предстать перед этим господином в неглиже, она в конце концов отказалось от этого и снова легла в кровать; все было настолько комично, что мне стало ужасно смешно”. Жена повторяла: “Что ты смеешься, что ты смеешься?”, но я только продолжал смеяться, пока не проснулся. На следующий день этот господин выглядел угнетенным, и у него болела голова – наверное, из-за того, что смеялся до упаду, думал он.
Если проанализировать, то этот сон выглядит не столь веселым. “Знакомый господин”, который входит в комнату, в скрытых мыслях сновидения является образом смерти как “великого неизвестного”. Накануне у пожилого господина, который страдает артериосклерозом, была причина задуматься о смерти. Безудержный смех возникает вместо плача и рыданий при мысли, что он умрет. То, что он не может больше включить, – это свет жизни. Возможно, эта печальная мысль связалась с предпринятой незадолго до этого неудачной попыткой полового сношения, при которой ничем не помогло ему и содействие жены в неглиже; он заметил, что его дела идут все хуже. Работа сновидения сумела превратить печальную мысль об импотенции и смерти в комичную сцену, а рыдания – в смех».
Есть класс сновидений, особо претендующих именоваться «лицемерными» и подвергающих теорию исполнения желаний трудному испытанию. Я обратил на них внимание, когда госпожа доктор М. Хильфердинг представила для обсуждения в Венском психоаналитическом объединении следующий сон из произведения Розеггера.
Розеггер (в «Лесной родине», 2-й том) в новелле «Уволен» рассказывает: «Обычно я вкушаю все радости безмятежного сна, но очень много ночей лишался покоя. Наряду со своей скромной жизнью студента и литератора, многие годы я, словно призрак, вел монотонную жизнь портного, от которой не мог избавиться.
Не то чтобы днем меня столь часто и живо занимали мысли о прошлом. Богоборцу и бунтарю, выросшему из филистера, есть чем заняться и помимо этого. Но и о своих ночных снах бесшабашный парень едва ли думал; только позднее, когда я приучился размышлять обо всем или же когда во мне снова начинал потихоньку заявлять о себе филистер, я задумался над тем, каким образом – если мне вообще что-либо снилось – я всякий раз оказывался подмастерьем у портного и почему в этом качестве уже долгое время я работал безо всякого вознаграждения в мастерской своего наставника. Когда я сидел возле него, шил или гладил, я всегда прекрасно осознавал, что, собственно говоря, это уже не моя забота, что как горожанин я должен заниматься другими делами; но у меня постоянно были каникулы, я всегда отправлялся в деревню и, таким образом, оказывался подсобным рабочим у мастера. Часто мне становилось не по себе, я сожалел о потерянном времени, которое мог бы использовать лучше и с большей пользой. Иной раз, когда что-нибудь получалось не так, я терпеливо сносил его брань; однако о вознаграждении никогда не было даже и речи. Часто, сидя сгорбившись в темной мастерской, я представлял себе, что заявляю об уходе с работы и увольняюсь. Однажды я даже так и поступил, но мастер не придал этому никакого значения, и на следующий день я снова сидел возле него и шил.
Как же радовало меня пробуждение после таких томительных и скучных часов! И тогда я решил: когда этот тягостный сон еще раз возникнет, энергично отбросить его от себя и громко воскликнуть: “Это всего лишь фантасмагория, я лежу в постели и сплю…” Но в следующую ночь я снова сидел в мастерской портного.
Так в жутком однообразии проходил год за годом. Однажды, когда мы, мастер и я, работали в Альпельхофере, том крестьянском селении, где я поступил в учение, мой мастер казался особенно недовольным моею работой. “Хотелось бы знать, где только твои мысли!” – сказал он и подозрительно посмотрел на меня. Я подумал, что самым разумным было бы встать, сказать мастеру, что я работаю на него лишь из любезности, после чего уйти. Но я этого не сделал. Я спокойно отнесся к тому, что мастер нанял еще одного ученика и велел мне освободить для него место на скамейке. Я отодвинулся в угол и начал шить. В этот же день был нанят еще один подмастерье, настоящий ханжа; это был богемец, который работал у нас девятнадцать лет назад и однажды на обратном пути из трактира упал в ручей. Он хотел сесть за работу, но для него не было места. Я посмотрел вопросительно на мастера, и тот мне сказал: “У тебя нет способности к портновскому делу. Можешь идти, ты уволен”. Меня охватил такой ужас, что я проснулся.
Через прозрачные окна в мое уютное жилище проникали предрассветные сумерки. Меня окружали предметы искусства; в стильном книжном шкафу меня ожидал вечный Гомер, исполинский Данте, несравненный Шекспир, прославленный Гёте – все величественные, бессмертные. Из соседней комнаты доносились звонкие голоса проснувшихся детей, ласкавшихся к своей матери. Мне казалось, будто я заново обрел эту идиллически сладостную, мирную, поэтичную и озаренную светом духа жизнь, в которой я так часто и глубоко испытывал мечтательное человеческое блаженство. И все же мне не давало покоя, что я не опередил моего мастера уведомлением, а получил от него отставку.
И как странно все для меня получилось: с той ночи, когда мастер “уволил” меня, я наслаждаюсь покоем; мне больше не снятся сны о давно минувшей поре, когда я работал у портного, такой веселой в своей непритязательности, но все же отбросившей столь длинную тень на мои последующие годы жизни».
В этой серии сновидений писателя, в свои юные годы бывшего подмастерьем у портного, трудно усмотреть господство исполнения желания. Все радостное относится к дневной жизни, тогда как сновидение как будто тащит за собой лишь призрачную тень окончательно преодоленного безрадостного существования. Собственные сновидения подобного рода предоставили мне возможность дать некоторое объяснение таких снов. Будучи молодым врачом, я долгое время работал в химическом институте, не сумев проявить требуемых там умений, и поэтому в бодрствовании стараюсь никогда не думать об этом бесполезном и, собственно говоря, постыдном эпизоде моей учебы. И наоборот, мне стал сниться повторяющийся сон, будто я работаю в лаборатории, делаю анализы, переживаю разные события и т. д.; эти сновидения так же неприятны, как сны об экзаменах, и никогда не бывают очень ясными. При толковании одного из этих сновидений я в конце концов обратил внимание на слово «анали», которое и дало мне ключ к пониманию. Ведь я стал теперь «аналитиком», делаю анализы, которые очень хвалят, правда, психоанализы. Теперь я понял: если я в дневной жизни горжусь подобного рода анализами, хочу похвастаться перед самим собой, каких я достиг успехов, то ночью сновидение изображает мне те другие неудачные анализы, гордиться которыми у меня не было никаких оснований. Это сны о наказании выскочки, подобные сновидениям портновского подмастерья, ставшего знаменитым писателем. Но каким образом в конфликте между гордостью парвеню и самокритикой сновидению удается встать на сторону последней и вместо недозволенного исполнения желания включить в свое содержание разумное предостережение? Я уже упоминал, что ответ на этот вопрос создает немалые трудности. Мы можем заключить, что основой сновидения послужила прежде всего высокомерная честолюбивая фантазия; но вместо нее в содержание сновидения попали ее заглушение и чувство стыда. Можно вспомнить о том, что в душевной жизни имеются мазохистские тенденции, которым мы могли бы приписать подобное превращение. Я не имею ничего против того, чтобы этот вид сновидений в качестве сновидений о наказании отделить от сновидений об исполнении желания. Я бы усматривал в этом не ограничение ранее представленной теории сновидения, а просто языковое выражение точки зрения, которой совпадение противоположностей представляется чуждым. Однако более детальное исследование таких сновидений позволяет выявить еще и нечто другое. В неясном вступлении к одному из моих сновидений о лаборатории я был именно в том возрасте, к которому относится этот самый безрадостный и неудачный период моей медицинской карьеры. У меня еще не было положения, и я не знал, как мне обеспечивать свою жизнь, но при этом я неожиданно обнаружил, что у меня есть выбор между несколькими женщинами, на которых я был должен жениться! Таким образом, я снова был молод, и, главное, была снова молода и она – женщина, разделившая со мной все эти тяжелые годы. Тем самым в качестве бессознательного возбудителя сновидения было распознано одно из непрестанно терзающих желаний стареющего мужчины. Хотя борьба между тщеславием и самокритикой, бушующая в других слоях психики, и обусловила содержание сновидения, но только более глубоко коренящееся желание молодости позволило ей проявиться в виде сновидения. Иной раз человек говорит сам себе в состоянии бодрствования: «Сейчас все хорошо, а когда-то были трудные времена; но как же тогда было прекрасно, ведь ты был еще таким молодым»[308].
Другая группа сновидений, которые я часто обнаруживал у себя самого и обозначил как лицемерные, имеет своим содержанием примирение с людьми, дружеские отношения с которыми давно уже угасли. В таких случаях анализ постоянно выявляет повод, который мог бы заставить меня отбросить в сторону последний остаток уважения к этим бывшим друзьям и обходиться с ними как с посторонними людьми или врагами. Однако сновидение находит свое удовольствие в том, чтобы изобразить противоположные отношения.
При рассмотрении сновидений, которые рассказывает писатель, довольно часто можно предположить, что он исключает из описания детали содержания сновидения, воспринимаемые им как помеха и кажущиеся несущественными. В этом случае его сновидения представляют для нас загадку, разгадать которую при точной передаче содержания сна было бы не так сложно.
О. Ранк обратил мое внимание на то, что в сказке братьев Гримм о храбром портняжке или «Одним махом семерых» рассказывается совершенно аналогичное сновидение выходца из низов. Портному, ставшему героем и зятем короля, однажды ночью снится его прежнее ремесло; и принцесса, его супруга, у которой зародились подозрения, на следующую ночь ставит возле него стражников, которые должны услышать сказанное во сне и установить личность сновидца. Но портняжка предупрежден и знает теперь, как скорректировать сновидение.
Сложность процессов устранения, принижения и превращения, благодаря которым из аффектов, сопровождающих мысли сновидения, появляются аффекты сна, можно хорошо наблюдать при надлежащем синтезе полностью проанализированных сновидений. Я бы хотел обсудить здесь еще несколько примеров аффективных импульсов в сновидении, которые в нескольких из представленных случаев оказываются реализованными.
V
В сновидении о странном задании, данном мне старым Брюкке, препарировать свой собственный таз, я не испытываю ни малейшего ужаса даже в самом сне. Это – исполнение желания, причем не в единственном смысле. Препарирование означает самоанализ, проводимый мною, так сказать, через опубликование книги о сновидениях; которое на самом деле было для меня настолько неприятным, что я отложил печатание подготовленной рукописи больше чем на год. У меня появляется желание устранить это сдерживающее чувство, и поэтому в сновидении никакого ужаса [Grauen] я не испытываю. Но я бы с удовольствием избежал «Grauen» и в другом смысле; я уже изрядно поседел, и эта седина [Grau] волос также побуждает меня перестать колебаться. Мы ведь знаем, что в конце сновидения находит выражение мысль, что я должен предоставить детям прийти к цели после трудных странствий.
В двух сновидениях, в которых чувство удовлетворения переносится на первые мгновения после пробуждения, это удовлетворение в одном случае обусловлено ожиданием, что теперь я узнаю, что означает «это мне уже снилось», и, собственно говоря, относится к рождению первого ребенка, а в другом случае – убеждением, что сейчас произойдет то, что «предсказано предзнаменованием», и именно с таким чувством удовлетворения в свое время я приветствовал появление на свет второго сына. Здесь в сновидении сохранились аффекты, которые господствуют в мыслях сна, но, пожалуй, ни в одном сновидении дело не обстоит так просто. Если чуть-чуть углубиться в оба анализа, то узнаешь, что это не подлежащее цензуре удовлетворение получает подкрепление из источника, который должен бояться цензуры и аффект которого, несомненно, привел бы к разладу, если бы он не скрывался за аналогичным, но вполне допустимым аффектом удовлетворения из дозволенного источника, так сказать, не прокрадывался бы вслед за ним. К сожалению, я не могу сам подтвердить этого на примере сновидения, но пример из другой области пояснит мою мысль. Предположим следующий случай: возле меня находится человек, которого я ненавижу, из-за чего у меня возникает естественный импульс порадоваться, если с ним что-то случится. Но этот импульс противоречит моей моральности; я не решаюсь выразить это желание, и если затем с этим человеком действительно что-нибудь происходит, я подавляю свою удовлетворенность этим и вынуждаю себя к мыслям и выражениям сожаления. Каждому, наверное, приходилось бывать в таком положении. Но если случается так, что ненавистный человек, совершив проступок, вызывает вполне заслуженное неодобрение, тогда я вправе свободно выразить свое удовлетворение тем, что его постигло справедливое наказание, и в этом я буду единодушен со многими другими людьми, которые относятся к нему беспристрастно. Но я могу заметить, что мое удовлетворение оказывается более интенсивным, чем у других; оно получило подкрепление из источника моей ненависти, которая не могла проявить аффект из-за препятствий со стороны внутренней цензуры, а теперь, при изменившихся условиях, помех уже не имеет. Такое часто случается в обществе, где антипатичные люди или представители отвергаемого меньшинства оказываются в чем-либо виноваты. В таком случае их наказание соответствует обычно не их вине, а вине, помноженной на не имевшую доселе выхода антипатию, которая на них направляется. Те, кто наказывает, совершают при этом несомненную несправедливость, но осознать это мешает им чувство удовлетворенности, которое доставляет им устранение подавления, столь долго продолжавшегося в их душе. Хотя в таких случаях аффект правомерен по своему качеству, но не по своей интенсивности, а самокритика, успокоенная в одном пункте, слишком просто пренебрегает проверкой второго пункта. Когда двери вдруг оказываются открытыми, через них проходит больше людей, чем предполагалось пропустить сначала.
Только так можно объяснить – если этому вообще есть психологическое объяснение – бросающуюся в глаза особенность невротического характера, состоящую в том, что поводы, способные вызвать аффект, достигают эффекта, правомерного в качественном, но чрезмерного в количественном отношении. Излишек же проистекает из оставшихся бессознательными, до сих пор подавленных аффективных источников, которые могут установить ассоциативную связь с реальным поводом, а безупречный и дозволенный аффективный источник открывает высвобождению аффектов желанный путь. Это указывает нам на то, что мы должны учитывать не только отношения взаимного торможения между подавленной и подавляющей душевными инстанциями. Столь же большого внимания заслуживают и те случаи, в которых обе инстанции в результате взаимодействия и обоюдного подкрепления дают патологический эффект. Эти вскользь обозначенные нами принципы психической механики можно использовать для понимания аффективных выражений во сне. Чувство удовлетворения, проявляющееся в сновидении и, разумеется, тотчас обнаруживаемое в его мыслях, не всегда объясняется полностью одним только этим указанием. Как правило, в мыслях сновидения приходится искать второй его источник, который находится под давлением цензуры и под этим давлением должен давать не удовлетворение, а противоположный аффект. Однако благодаря наличию первого источника сновидения он становится способным избежать вытеснения своего аффекта удовлетворения и получает подкрепление из другого источника. Таким образом, аффекты в сновидении предстают образованными из нескольких притоков и сверхдетерминированными с точки зрения материала, который содержится в мыслях сновидения; в процессе работы сновидения аффективные источники, способные давать один и тот же аффект, соединяются для его создания[309].
Некоторое понимание этих запутанных отношений можно получить благодаря анализу прекрасного сновидения, центральное звено которого образует фраза «Non vixit». В этом сновидении проявления аффектов различного качества соединены в двух местах явного содержания. Враждебные и неприятные побуждения (в сновидении это называется: «Охваченный какими-то странными эмоциями») перекрывают друг друга там, где я уничтожаю двумя словами своего друга-противника. В конце сновидения я необычайно рад, а затем с удовлетворением рассматриваю (признаваемую в бодрствовании абсурдной) возможность того, что есть ревенанты, которых можно устранить простым желанием.
Я еще не сообщал о поводе к этому сновидению. Он существенен и приводит вплотную к пониманию сновидения. От своего друга в Берлине (которого я назвал Фл.) я получил известие, что ему предстоит операция и что дальнейшие сведения о его самочувствии я могу получить от его родственников, живущих в Вене. Эти первые сообщения после операции не были радостными и вызвали у меня беспокойство. Я бы сам поехал к нему, но как раз в это время страдал болезненным недугом, доставлявшим мне муки при каждом движении. Из мыслей сновидения я узнаю, что опасался за жизнь дорогого друга. Его единственная сестра, с которой я никогда не был знаком, как я знаю, умерла в юные годы после непродолжительной болезни. (В сновидении: Фл. рассказывает о своей сестре и говорит: «Через три четверти часа она была мертва».) Должно быть, я подумал, что и его натура не намного устойчивее, и представил себе, как после гораздо худших известий я в конце концов все же отправляюсь к нему – и приезжаю слишком поздно, из-за чего я буду вечно себя попрекать[310]. Этот упрек, вызванный опозданием, стал центральным пунктом сновидения, но нашел свое выражение в сцене, в которой Брюкке, уважаемый в мои студенческие годы мэтр, упрекает меня страшным взглядом своих голубых глаз. Чем вызвано отклонение этой сцены, мы скоро увидим; саму сцену сновидение не может воспроизвести именно так, как я ее пережил. Хотя оно и наделяет другого голубыми глазами, но уничтожающую роль возлагает на меня; эта инверсия, по всей видимости, представляет собой продукт исполнения желания. Беспокойство о жизни друга, упрек, что я к нему не еду, чувство стыда (он, «оставаясь незамеченным», приехал – ко мне – в Вену), моя потребность оправдаться своей болезнью – все это вызывает ясно ощущаемую во сне бурю чувств, бушующую в этой области мыслей сновидения.
В поводе к сновидению было, однако, еще и нечто другое, оказавшее на меня совершенно противоположное воздействие. Вместе с неблагоприятными известиями в первые дни после операции я получил также напоминание никому обо всем этом не говорить, которое меня покоробило, ибо оно основывалось на неверии в мое умение хранить тайну. Хотя я знал, что эта просьба исходила не от моего друга, а объяснялась бестактностью или чрезмерной тревожностью посредников, упрек, скрывавшийся в ней, меня неприятно задел, потому что он не был таким уж безосновательным. Другие упреки, отличающиеся от тех, в которых «что-то есть», как известно, не задевают и не нервируют. Хотя к данному случаю это не относится, но когда-то, в гораздо более юные годы, в обществе двух друзей, которые к моей чести тоже называли меня своим другом, я понапрасну разболтал, что один из них сказал про другого. Я не забыл также упреков, которые мне пришлось тогда услышать. Одним из друзей, между которыми я посеял тогда семя раздора, был профессор Фляйшль, имя другого можно заменить на Йозеф, – именно так зовут появляющегося в сновидении моего друга и противника П.[311]
Об упреке в том, что я ничего не умею хранить в себе, свидетельствует в сновидении элемент «оставаясь незамеченным» и вопрос Фл., что именно я рассказывал о нем П. Включение этого воспоминания [о моей тогдашней болтливости и ее последствиях] переносит упрек в опоздании из настоящего в то время, когда я работал в лаборатории Брюкке, и, замещая второго человека Йозефом в сцене «уничтожения» во сне, я позволяю этой сцене изобразить не только упрек в опоздании, но и другой упрек, гораздо сильнее подвергшийся вытеснению, – упрек в том, что я не храню тайн. Работа сгущения и смещения в сновидении, а также ее мотивы становятся здесь очевидными.
Незначительная в настоящее время досада, вызванная напоминанием ничего не рассказывать [о болезни Фл.], получает, однако, подкрепление из источников, струящихся в глубине, и, таким образом, превращается в поток враждебных импульсов по отношению к любимым на самом деле людям. Источник, который обеспечивает подобное подкрепление, берет свое начало в детских переживаниях. Я уже говорил, что все мои теплые дружеские и враждебные отношения с ровесниками восходят к моим детским отношениям с племянником, старше меня на один год, в которых он был заводилой, а я очень рано научился обороняться. Мы были неразлучны и любили друг друга, хотя, как свидетельствуют люди постарше, нередко дрались и ябедничали. Все мои друзья в определенном смысле являются воплощениями этого первого образа, «туманного виденья, мне в юности мелькнувшего давно»[312], ревенантами. Сам мой племянник вновь появился в юные годы, и мы держались тогда друг с другом как Цезарь и Брут. Близкий друг и заклятый враг всегда оставались необходимыми потребностями моей эмоциональной жизни. Я научился снова и снова их создавать, и нередко детский идеал проявлялся настолько сильно, что друг и враг сливались в одном лице, разумеется, уже не одновременно и не в постоянно сменяющихся ипостасях, как это, наверное, бывало в первые годы детства…
Но то, каким образом при существующих взаимосвязях недавний повод к аффекту может использовать детские переживания, уступая им место с целью аффективного воздействия, я здесь прослеживать не буду. Это относится к психологии бессознательного мышления и найдет свое место при психологическом объяснении неврозов. Предположим в целях толкования сновидений, что возникает детское воспоминание или образуется фантазия следующего содержания: двое детей вступают друг с другом в спор из-за какого-то объекта – какого, для нас здесь не так важно, хотя воспоминание или иллюзия воспоминания имеет в виду совершенно определенный объект. Каждый утверждает, что пришел первым и потому имеет на него преимущественное право; дело доходит до потасовки, сила торжествует над правом; по намекам, имеющимся в сновидении, возможно, я понял, что был не прав (самостоятельно замечая свою ошибку); но на сей раз я оказываюсь сильнейшим, поле битвы остается за мной, побежденный спешит к отцу или деду, жалуется на меня, а я защищаюсь, по рассказам отца, известными словами: «Я побил его, потому что он побил меня». Таким образом, это воспоминание или, более вероятно, фантазия, возникшая у меня во время анализа сновидения – без дальнейшего ручательства, я сам не знаю как, – является средоточием мыслей сновидения, где скапливаются, словно на дне колодца стекающиеся воды, аффективные импульсы, господствующие в мыслях сновидения. Отсюда мысли сновидения текут следующими путями: «То, что тебе пришлось уступить мне место, совершенно справедливо; почему ты хотел вытеснить меня с моего места? Ты мне не нужен, я найду себе другого товарища, с которым буду играть» и т. д. Затем открываются пути, по которым эти мысли опять вливаются в изображение сновидения. В подобном «Ôte-toi que je m‘y mette», должно быть, я в свое время упрекал своего друга Йозефа [П.]. Он, будучи аспирантом, пошел по моим стопам в лаборатории Брюкке, но продвижение по службе там было медленным. Ни один из двух ассистентов не сдвигался с места, и молодежь теряла терпение. Мой друг, который знал, что время его жизни ограничено, и которого не связывали близкие отношения с вышестоящим коллегой, при случае выразил вслух свое нетерпение. Поскольку этот вышестоящий коллега [Фляйшль] был тяжело болен, желание, чтобы он освободил свое место, помимо значения: в результате повышения по службе – могло допускать и предосудительное побочное истолкование. Разумеется, за несколько лет до этого такое же желание занять освободившееся место было у меня еще более сильным; где бы в мире ни существовала иерархия и продвижение по службе, открыт путь для желаний, нуждающихся в подавлении. Шекспировский принц у постели больного отца не может избавиться от искушения посмотреть, идет ли ему корона[313]. Но сновидение, понятное дело, карает за это безнравственное желание не меня, а его[314].
«Он был властолюбив, и я убил его»[315]. Он не мог подождать, пока другой освободит ему место, и за это сам был устранен. Эти мысли возникли у меня непосредственно после того, как я присутствовал в университете на открытии памятника, установленного другому. Таким образом, часть испытанного в сновидении удовлетворения означает следующее: справедливое наказание, ты его заслужил.
При погребении этого друга [П.] один молодой человек сделал показавшееся неуместным замечание: «Оратор говорил так, как будто мир теперь не сможет существовать без одного этого человека». В нем говорил протест правдивого человека, у которого скорбь была нарушена преувеличением. Но с этим замечанием связываются следующие мысли сновидения: незаменимых людей действительно не бывает; скольких я уже похоронил, но сам-то я еще жив, я пережил их всех, место осталось за мной. Подобная мысль как раз в тот момент, когда я боюсь не застать своего друга [Флисса] в живых, поехав к нему, допускает только такое развитие: я радуюсь, что переживу еще одного человека, что умер не я, а он, что место осталась за мной, как когда-то в воображаемой детской сцене. Это удовлетворение тем, что место осталось за мной, проистекающее из детских источников, покрывает бо́льшую часть аффекта, вошедшего в сновидение. Я радуюсь, что пережил другого, я выражаю это с наивным эгоизмом одного из супругов в анекдоте: «Когда один из нас умрет, я перееду в Париж». В своих ожиданиях я нисколько не сомневаюсь, что этим «одним» буду не я.
Нельзя не признать того, что толковать и сообщать свои сновидения – непростая задача, предполагающая преодоление себя. Приходится разоблачать себя как единственного злодея среди всех остальных благородных людей, с которыми вместе живешь. Поэтому я нахожу совершенно естественным, что ревенанты существуют лишь до тех пор, пока их терпишь, и что их можно устранить желанием. Стало быть, это и есть то, за что наказан мой друг Йозеф. Вместе с тем противники являются последовательными воплощениями моего друга детства; я, следовательно, испытываю удовлетворение от того, что постоянно замещал этого человека, да и теперь найдется замена тому, кого я боюсь потерять. Незаменимых людей не бывает.
Но где тут цензура сновидения? Почему не выдвигает она самого энергичного возражения против этих мыслей, исполненных самым отъявленным эгоцентризмом, и не превращает связанного с ними удовлетворения в тягостное чувство неудовольствия? Я думаю, потому, что другие безупречные мысли об этих же людях вызывают удовлетворение и своим аффектом покрывают чувства, проистекающее из запретного инфантильного источника. В другом слое мыслей, возникших во время того торжественного открытия памятника, я сказал себе: «Я потерял так много близких друзей – одни умерли, с другими разошлись; как хорошо все-таки, что я нашел им замену, что я приобрел друга, который значит для меня больше, чем все остальные, и которого я теперь, в том возрасте, когда дружеские отношения завязать уже нелегко, сохраню навсегда». Удовлетворение тем, что я нашел эту замену потерянным друзьям, я могу беспрепятственно перенести в сновидение, но за ним прокрадывается и удовлетворение враждебного свойства из детского источника. Несомненно, детские нежные чувства помогают укрепить нынешние, имеющие под собой основания; но и детская ненависть проторила себе путь в изображение сновидения.
Но, кроме того, в сновидении содержится явное указание на другой ход мыслей, который может завершиться чувством удовлетворения. Недавно у моего друга [Флисса] после долгого ожидания родилась дочка. Я знал, как он горевал по своей рано умершей сестре, и написал ему, что на этого ребенка он перенесет любовь, которую испытывал к сестре; эта маленькая девочка поможет ему наконец забыть о невосполнимой потере.
Таким образом, и этот ряд снова связывается с промежуточными мыслями скрытого содержания сновидения, откуда пути расходятся в самых разных направлениях: «Незаменимых людей не бывает. Есть только ревенанты; все, что утрачено, возвращается». И теперь ассоциативная связь между противоположными составными частями мыслей сновидения становится более тесной благодаря тому случайному обстоятельству, что маленькая дочка моего друга носит такое же имя, как и подруга моей юности, одного со мной возраста сестра моего самого давнего друга и противника. Я с удовлетворением услышал имя «Паулина» и, чтобы указать на это совпадение, заменил в сновидении одного Йозефа другим и счел невозможным устранить начальные звуки в фамилиях Фляйшль и Фл. Отсюда нить мыслей ведет к именам моих собственных детей. Я настоял на том, чтобы называть детей не модными именами, а в память о близких людях. Их имена делают детей «ревенантами». И наконец, разве не через детей мы получаем единственный для всех нас доступ к бессмертию?
Относительно аффектов в сновидении я добавлю лишь несколько замечаний с другой точки зрения. В душе спящего человека в качестве доминирующего элемента может иметься склонность к аффекту – то, что мы называем настроением, – и детерминировать в таком случае сновидение. Это настроение может определяться переживаниями и мыслями предыдущего дня, оно может иметь соматические источники; в обоих случаях оно будет сопровождаться соответствующими ему мыслями. То, что это содержание представления в мыслях сновидения в одном случае первично обусловливает склонность к аффекту, а в другом – вторично вызывается эмоциональной диспозицией соматического происхождения, для образования сновидения никакого значения не имеет. Всякий раз оно ограничено тем, что может изобразить только то, что представляет собой исполнение желания, и что свою психическую энергию может заимствовать лишь у желания. Актуально существующее настроение подвергается такому же обращению, что и ощущение, актуально возникающее во время сна, которое либо игнорируется, либо получает иное истолкование в смысле исполнения желания. Неприятные настроения во время сна становятся движущими силами сновидения, пробуждая энергичные желания, которые должен исполнить сон. Материал, с которым они соединяются, перерабатывается до тех пор, пока он не становится пригодным для изображения исполнения желания. Чем более интенсивным и доминирующим является элемент неприятного настроения в мыслях сновидения, тем надежнее используют возможность найти себе выражение наиболее подавленные импульсы желания, поскольку из-за актуально существующего неудовольствия, которое в противном случае им пришлось бы создавать самим, уже оказывается выполненной более трудная часть работы, совершаемой ими, чтобы достичь своего изображения. Этими рассуждениями мы снова затрагиваем проблему страшных снов, выступающих в качестве пограничного случая в работе сновидения.
И. Вторичная переработка
Теперь наконец мы можем перейти к рассмотрению четвертого момента, участвующего в образовании сновидения.
Если продолжить анализ содержания сновидения начатым ранее способом, исследуя происхождение обращающих на себя внимание элементов содержания сна из мыслей сновидения, то обнаружатся также элементы, для объяснения которых потребуется совершенно новая гипотеза. Я напомню о тех случаях, когда сновидец удивляется, сердится, сопротивляется из-за какой-части содержания сновидения. Большинство этих критических импульсов в сновидении не направлено против содержания сна, а оказывается заимствованными и надлежащим образом использованными частями материала сновидения, как это мною показано на соответствующих примерах. Но кое-что в эту схему не укладывается; коррелята этому в материале сновидения найти не удается. Что означает, например, совсем не редкая в сновидении критика: «Ведь это всего лишь сон?» Это – самая настоящая критика сновидения, которую я мог бы высказать в бодрствовании. Совсем не редко она является предвестником пробуждения; еще чаще ей самой предшествует неприятное чувство, исчезающее после констатирования состояния сна. Мысль: «Ведь это всего лишь сон», – возникающая в самом сновидении, преследует, однако, ту же самую цель, которая звучит в устах прекрасной Елены в опере Оффенбаха[316]; эта мысль старается принизить значение только что пережитого и помочь вытерпеть то, что будет происходить дальше. Она служит усыплению одной известной инстанции, которая в данный момент имела бы все основания заявить о себе и запретить продолжение сновидения или эпизода. Но гораздо приятнее продолжать спать и терпеть сновидение, «потому что это всего лишь сон». Я полагаю, что пренебрежительная критика: «Ведь это всего лишь сон» – возникает в сновидении только в таком случае, если никогда не дремлющая цензура чувствует себя захваченной врасплох уже допущенным сновидением. Подавлять его поздно, и она встречает его с тем выражением тревоги или неприятным ощущением, которое проявляется в сновидении. Это – выражение esprit d’escalier со стороны психической цензуры.
Вместе с тем этот пример служит нам безупречным доказательством того, что не все содержимое сновидения проистекает из его мыслей, – свой вклад в содержание сновидения может вносить и некая психическая функция, которую нельзя отличить от нашего бодрствующего мышления. Теперь возникает вопрос: происходит ли это лишь в исключительных случаях или же психическая инстанция, выступающая обычно в качестве цензуры, участвует в образовании сновидения постоянно?
Безо всяких колебаний следует высказаться в пользу второго предположения. Не подлежит никакому сомнению, что цензурирующая инстанция, влияние которой до сих пор мы обнаруживали лишь в ограничениях и пропусках в содержании сновидения, является также виновником вставок и дополнений. Зачастую эти вставки легко распознать; о них рассказывают нерешительно, предваряя словами «как будто», сами по себе они не отличаются особой живостью и приводятся всегда в тех местах, где они могут служить соединению двух частей содержания сновидения или установлению взаимосвязи между двумя отдельными сновидениями. Они слабее удерживаются в памяти, чем настоящие производные материала сновидения; если сновидение забывается, то они исчезают в первую очередь, и у меня есть серьезное подозрение, что наша частая жалоба, что нам многое снилось, но почти все забылось и сохранились только фрагменты, основывается на быстром исчезновении именно этих связующих мыслей. При более полном анализе эти вставки порой выдают себя тем, что в мыслях сновидения не находится соответствующего им материала. Однако при более тщательном рассмотрении я должен назвать этот случай достаточно редким; в большинстве случаев вставочные мысли все-таки можно свести к материалу в мыслях сновидения, который, однако, ни своей ценностью, ни сверхдетерминацией не мог бы претендовать на включение в сновидение. Похоже, что психическая функция при образовании сновидения, которую мы сейчас рассматриваем, лишь в самых крайних случаях прибегает к новообразованиям; до тех пор, пока это еще возможно, она использует то, что может выбрать из пригодного материала сновидения.
Что характеризует и выдает эту часть работы сновидения, так это ее тенденция. Эта функция ведет себя так, как философ, по язвительному замечанию поэта: своими заплатами и лоскутами она хочет заштопать прорехи в строении сновидения[317]. Благодаря ее стараниям сновидение теряет видимость абсурдности и бессвязности и приближается к образцу понятного переживания. Но эти старания не всегда увенчиваются полным успехом. В результате возникают сновидения, которые при поверхностном рассмотрении кажутся безупречно логичными и корректными; они исходят из какой-нибудь возможной ситуации, продолжают ее, внося изменения, в которых нет противоречий, и приводят – хотя и реже всего – к концу, не кажущемуся нам удивительным. Эти сновидения подверглись самой радикальной переработке со стороны психической функции, аналогичной бодрствующему мышлению; они кажутся нам осмысленными, но этот смысл необычайно далек от истинного значения сновидения. Анализируя их, убеждаешься, что вторичная переработка сновидения обошлась с материалом самым вольным образом, мало что оставив от его отношений. Это сновидения, которые, так сказать, уже были истолкованы до того, как мы подвергли их толкованию в бодрствовании. В других сновидениях эта тенденциозная переработка удалась лишь отчасти; сначала сновидение кажется взаимосвязанным, но затем становится бессмысленным и запутанным, возможно, чтобы потом в своем течении еще раз внешне предстать понятным. В иных сновидениях переработка вообще не удалась; мы беспомощно стоим перед бессмысленным нагромождением обрывков содержания.
У этой четвертой образующей сновидение силы, которая вскоре покажется нам знакомой – из четырех «творцов» сновидения она и в самом деле является единственной, которую мы хорошо знаем, – итак, у этого четвертого момента я не хотел бы безапелляционно оспаривать способность творчески вносить новый вклад в сновидение. Однако не подлежит сомнению, что и ее влияние, как и влияние других факторов, выражается в основном в предпочтении и выборе уже образованного психического материала в мыслях сновидения. И только в одном случае ее работа, заключающаяся, так сказать, в построении фасада сновидения, оказывается излишней благодаря тому, что в материале мыслей сновидения уже имеется готовый элемент, ожидающий своего применения. Этот элемент мыслей сновидения, который я имею в виду, я обычно называю «фантазией»; возможно, мне удастся избежать недоразумений, если в качестве аналогии из бодрствующей жизни я сразу укажу на дневные грезы[318]. Роль этого элемента в нашей душевной жизни пока еще не была исчерпывающе выяснена и раскрыта психиатрами; как мне кажется, многообещающий почин в этом отношении сделал М. Бенедикт. От проницательного взгляда поэта не ускользнуло значение снов наяву; всем хорошо известно изображение А. Доде в «Набобе» дневных грез одного из второстепенных персонажей романа. Изучение психоневрозов приводит нас к неожиданному открытию, что эти фантазии или дневные грезы являются ближайшими предшественниками истерических симптомов – по крайней мере, целого ряда из них; истерические симптомы связываются не с самими воспоминаниями, а с фантазиями, созданными на основе воспоминаний. Из-за частого появления сознательных дневных фантазий эти образования становятся нам знакомыми; но, наряду с такими сознательными фантазиями, существует и огромное множество бессознательных, которые вынуждены оставаться бессознательными из-за своего содержания и происхождения из вытесненного материала. Более глубокое исследование характера этих дневных фантазий нам показывает, насколько правомерно этим образованиям досталось то же название, которое носят наши ночные мыслительные продукты, – название грезы. Они обладают многими свойствами, которые объединяют их с ночными снами; собственно говоря, их исследование могло бы открыть нам ближайший путь к пониманию ночных снов.
Как и сновидения, они представляют собой исполнения желаний; как и сновидения, они в значительной степени основываются на впечатлениях, оставленных детскими переживаниями; как и сновидения, в своих произведениях они пользуются определенной халатностью цензуры. Исследуя их структуру, мы замечаем, как мотив желания, задействованный в их производстве, перемешивает, преобразует и соединяет в новое целое материал, из которого они построены. К воспоминаниям детства, к которым они восходят, они находятся примерно в таком же отношении, как некоторые римские дворцы в стиле барокко – к античным развалинам, плитняки и колонны которых дали материал для строительства в современных формах.
Во «вторичной переработке», которую мы приписали нашему четвертому моменту образования сновидений, мы обнаруживаем ту же деятельность, которая при создании дневных грез может проявляться независимо от прочих влияний. Мы могли бы даже сказать, что наш четвертый момент стремится из представленного ему материала создать нечто похожее на дневную грезу. Но там, где такая дневная греза уже образована во взаимосвязи с мыслями сновидения, этот фактор работы сновидения охотно к ней обратится и будет стремиться к тому, чтобы она попала в содержание сновидения. Бывают такие сновидения, которые состоят только из повторения дневной фантазии, оставшейся, возможно, бессознательной, например, сновидение мальчика, что он вместе с героями Троянской войны едет на колеснице. В моем сне об «автодидаскере» по меньшей мере вторая часть сновидения представляет собой точное повторение безобидной дневной фантазии о моем общении с профессором Н. Она проистекает из комплекса условий, которым должно удовлетворять сновидение при своем возникновении, – тому, что предшествующая фантазия чаще всего образует лишь часть сновидения или что только одна ее часть проникает в содержание сновидения. В целом же с фантазией обходятся точно так же, как и с любой другой составной частью скрытого материала; но зачастую она по-прежнему проявляется в сновидении как единое целое. В моих сновидениях нередко встречаются места, которые выделяются совершенно иным впечатлением. Они кажутся мне плавными, более связными, но вместе с тем менее долговечными, чем другие части того же сна; я знаю, что это – бессознательные фантазии, которые в связном виде попали в сновидение, но зафиксировать такую фантазию мне никогда не удавалось. В остальном эти фантазии, как и все другие составные части мыслей сновидения, смещаются, сгущаются, напластовываются одна на другую и т. п. Однако существуют переходы от того случая, где они, не подвергшись почти никаким изменениям, могут образовать содержание сновидения или, по крайней мере, его фасад, к противоположному случаю, где они представлены в содержании сновидения лишь одним из своих элементов или отдаленным намеком на таковой. Очевидно, что и для судьбы фантазий в мыслях сновидения решающее значение имеет то, какие преимущества они могут дать по отношению к требованиям цензуры и необходимости сгущения.
При выборе примеров толкования сновидений я по возможности избегал сновидений, в которых значительную роль играют бессознательные фантазии, поскольку введение этого психического элемента потребовало бы пространных рассуждений из области психологии бессознательного мышления. И все же полностью обойти эти «фантазии» я не могу и в этом контексте, потому что часто они полностью попадают в сновидение и еще чаще отчетливо просвечивают сквозь него. Я хочу привести еще одно сновидение, состоящее из двух различных, противоположных, но в некоторых местах перекрывающих друг друга фантазий, одна из которых носит поверхностный характер, а другая словно становится истолкованием первой[319].
Сновидение – это единственный сон, о котором у меня нет подробных записей – выглядит примерно так. Сновидец – неженатый молодой человек – сидит в своем, правильно увиденном, ресторане; появляются несколько человек, они пришли за ним, один из них хочет его арестовать. Он говорит своим соседям по столику: «Я заплачу потом, я вернусь». Но те замечают с иронической улыбкой: «Мы это уже проходили, все так говорят». Один из посетителей кричит ему вслед: «Еще один уходит!» Его приводят в какое-то тесное помещение, где он видит женщину с ребенком на руках. Один из его спутников говорит: «Это господин Мюллер». Комиссар или еще какой-то служащий перебирает пачку бумаг или записей, повторяя при этом: «Мюллер, Мюллер, Мюллер». Наконец тот задает ему вопрос, на который он отвечает утвердительно. Затем он оглядывается на женщину и замечает, что у нее появилась длинная борода.
Обе составные части разделить здесь нетрудно. На поверхности лежит фантазия об аресте; она представляется нам заново созданной работой сновидения. Но за ней в качестве материала, претерпевшего наибольшую трансформацию в результате работы сновидения, обнаруживается фантазия о женитьбе, и черты, которые могут быть у них общими, снова особенно отчетливо проступают, как в смешной фотографии Гальтона. Обещание прежнего холостяка вновь занять свое место за ресторанным столиком, недоверие его наученных опытом собутыльников и восклицание: «Еще один уходит (женится)!» – все это признаки, которые легко понять и при другом толковании. Равно как и утвердительный ответ служащему. Перебирание пачки бумаг, когда повторяется одно и то же имя, соответствует второстепенной, но хорошо известной особенности свадебной церемонии – прочтению целой кипы поздравительных телеграмм, где все время звучат одни и те же имена. В личном появлении невесты в этом сновидении фантазия о женитьбе даже одержала победу над покрывающей ее фантазией об аресте. То, что у невесты в конце появляется борода, я сумел разъяснить благодаря одной информации – анализу это не подвергалось. Накануне сновидец вместе с другом, таким же противником брака, как и он сам, прогуливался по улице и обратил внимание этого друга на красивую брюнетку, которая им повстречалась. Приятель, однако, заметил: «Эх, если бы только у этих женщин с годами не вырастали бороды, как у их отцов».
Разумеется, также и в этом сновидении нет недостатка в элементах, где искажение в сновидении проделало основательную работу. Так, например, фраза: «Я заплачу потом», возможно, касается внушающего тревогу поведения тестя в отношении приданого. Очевидно, разного рода сомнения мешают сновидцу с удовольствием предаваться фантазии о женитьбе. Одно из этих сомнений, что, женившись, человек теряет свободу, трансформировалось и воплотилось в сцене ареста.
Если мы еще раз вернемся к тому, что работа сновидения предпочитает пользоваться обнаруженной в готовом виде фантазией, а не компоновать ее из материала мыслей сновидения, то благодаря такому пониманию мы можем решить, пожалуй, одну из интереснейших загадок сновидения. Ранее я рассказал сновидение Маури, который после падения на его шею полочки проснулся, находясь под впечатлением длинного сновидения – настоящего романа из времен Великой революции. Поскольку сновидение представляется взаимосвязанным и его можно полностью объяснить воздействием внешнего раздражителя, о возникновении которого спящий не мог и подозревать, то остается только предположить, что все это богатое сновидение было скомпоновано и произошло за короткий промежуток времени между падением полки на шейный позвонок Маури и его пробуждением от этого удара. Мы бы не взяли на себя смелость приписывать мыслительной работе в бодрствовании такой быстроты и, таким образом, приходим к тому, чтобы признать преимуществом работы сновидения удивительную скорость процесса.
Против этого вывода, который очень быстро стал популярным, решительно возражают новые авторы (Le Lorrain, 1894, 1895; Egger, 1895 и др.). Отчасти они сомневаются в точности передачи самим Маури своего сновидения, отчасти пытаются показать, что быстрота нашей мыслительной работы в бодрствовании не уступает скорости сновидения. Эта дискуссия поднимает ряд принципиальных вопросов, разрешения которых в ближайшее время ожидать не приходится. Я должен, однако, признать, что аргументация, например Эггера, именно в связи со сновидением Маури о гильотине убедительного впечатления на меня не произвела. Я предложил бы следующее объяснение этого сновидения: разве было бы совершенно невероятным, что сновидение Маури представляет собой фантазию, которая в готовом виде хранилась в его памяти и пробудилась – я бы сказал: проявилась в виде намека – в тот момент, когда он почувствовал раздражитель? В таком случае прежде всего отпадает проблема, состоящая в компоновке такой длинной историю со всеми ее деталями за чрезвычайно короткое время, которым здесь располагает сновидец; эта история была уже заранее скомпонована. Если бы деревянная часть задела шею Маури в бодрствовании, то у него, возможно, появилась бы мысль: «Это похоже на то, как если бы тебя гильотинировали». Но так как полка ударила его во сне, работа сновидения моментально использует этот раздражитель для исполнения желания, как если бы она подумала (разумеется, это следует понимать фигурально): «Сейчас есть удобная возможность воплотить фантазию-желание, которую тогда-то и тогда-то я создал при чтении». То, что приснившийся роман и есть такая фантазия, часто возникающая у юноши под влиянием сильных впечатлений, кажется мне неоспоримым. Кто не увлекся бы – тем более будучи французом и историком культуры – изображением эпохи террора, когда аристократия, мужчины и женщины, цвет нации, показывала, как можно умирать со спокойной душой, вплоть до роковой смерти сохраняя свежесть своего остроумия и красоту души? Как соблазнительно представлять себя одним из молодых людей, которые на прощание целуют даме руку, перед тем как бесстрашно взойти на эшафот! Или, если главным мотивом фантазирования было честолюбие, представлять себя одной из тех могущественных личностей, которые одной только силой своих мыслей и своего пламенного красноречия властвуют над городом, где в то время бьется сердце человечества, без колебаний посылают на смерть тысячи людей и прокладывают путь к преобразованию Европы, но при этом сами не уверены за свои головы и в конце концов подставляют их под нож гильотины, – например, в роли жирондиста или героя Дантона! То, что фантазия Маури, по-видимому, носила такой честолюбивый характер, указывает сохранившийся в памяти элемент – «в сопровождении огромной толпы».
Однако всю эту давно уже готовую фантазию совсем необязательно проживать во сне; достаточно, если до нее, так сказать, «слегка дотрагиваются». Я имею в виду следующее. Если раздается несколько тактов и кто-нибудь, как в «Дон Жуане», говорит: «Это из “Женитьбы Фигаро” Моцарта», – то у меня сразу всплывают воспоминания, из которых в следующий момент ни одно по отдельности не может достичь сознания. Ключевое слово служит пунктом вторжения, откуда одновременно приводится в возбуждение целое. Едва ли иначе обстоит дело и в бессознательном мышлении. Под действием раздражителя возбуждается психический пункт, открывающий доступ к фантазии о гильотине. Но она проявится уже не во сне, а только в воспоминании проснувшегося человека. Проснувшись, он теперь вспоминает во всех деталях фантазию, затронутую в сновидении как единое целое. При этом у него нет способа убедиться, что он действительно вспоминает нечто приснившееся. Это же объяснение – то есть что речь здесь идет о готовых фантазиях, которые как целое возбуждаются под действием раздражителя, – можно применить и к другим сновидениям, возникшим в ответ на раздражитель, ставший причиной пробуждения, например к сновидению Наполеона при взрыве адской машины. Среди сновидений, которые Жюстин Тобовольска собрала в своей диссертационной работе о мнимой продолжительности времени во сне, наиболее убедительным мне представляется сон одного драматурга, Казимира Бонжура, о котором сообщает Макарио (1857). Однажды он захотел присутствовать на первом представлении своей пьесы, но был так утомлен, что задремал, сидя на своем месте за кулисами, прямо в тот момент, когда поднялся занавес. В своем сне он пережил все пять актов своей пьесы и наблюдал самые разнообразные признаки взволнованности, которую проявляли зрители в отдельных сценах. По окончании представления он был беспредельно счастлив, слыша, как объявляют его имя посреди самых бурных проявлений одобрения. Неожиданно он проснулся. Он не мог поверить ни своим глазам, ни ушам – представление одолело только первые стихотворные строки первой сцены; он проспал не больше двух минут. Наверное, не будет слишком смелым сказать об этом сновидении, что прорабатывание пяти актов театральной пьесы и наблюдение за поведением публики в отдельных сценах не нуждаются в новой продукции во время сна, а могут повторить уже совершенную работу фантазии в указанном смысле. Тобовольска вместе с другими авторами в качестве общей характеристики сновидений с ускоренным течением представлений подчеркивает, что они кажутся особенно когерентными, совсем не такими, как другие сны, и что воспоминание о них является скорее суммарным, а не детальным. Но это как раз и есть признаки, которыми должны обладать такие готовые фантазии, затронутые работой сновидения; однако этого вывода авторы не делают. Я не хочу утверждать, что все сны, приводящие к пробуждению, допускают подобное объяснение или что проблему ускоренного течения представлений в сновидении можно целиком разрешить таким способом.
Здесь неизбежно встает вопрос об отношении этой вторичной переработки содержания сновидения к факторам работы сновидения. Не происходит ли так, что факторы, образующие сновидение, – стремление к сгущению, необходимость избежать цензуры и учет изобразительных возможностей в психических средствах сновидения – сначала создают из материала временное содержание сновидения, затем оно дополнительно трансформируется до тех пор, пока не будет как можно больше удовлетворять требованиям второй инстанции? Это маловероятно. Скорее, следует предположить, что требования этой инстанции с самого начала представляют собой одно из условий, которым должно удовлетворять сновидение, и что это условие, равно как и условие сгущения, сопротивления цензуры и изобразительности, одновременно оказывает индуцирующее и избирательное влияние на огромный материал мыслей сновидения. Однако из четырех условий образования сновидений требования последнего, по крайней мере, кажутся наименее принудительными для сновидения. Идентификация этой психической функции, которая предпринимает так называемую вторичную переработку содержания сновидения, с работой нашего бодрствующего мышления с большой вероятностью вытекает из следующих рассуждений. Наше бодрствующее (предсознательное) мышление ведет себя по отношению к любому материалу восприятия точно так же, как рассматриваемая функция – по отношению к содержанию сновидения. Для него вполне естественно наводить порядок в таком материале, устанавливать соотношения, создавать ожидаемую четкую взаимосвязь. Пожалуй, мы заходим в этом чересчур далеко; фокусники своими трюками дурачат нас, опираясь на эту нашу интеллектуальную привычку. Стремясь понятным образом сопоставить имеющиеся чувственные впечатления, мы часто совершаем самые странные ошибки или даже искажаем истину предъявляемого нам материала. Относящиеся сюда доказательства слишком хорошо всем известны, чтобы требовать подробного обсуждения. Мы не замечаем искажающих смысл опечаток, создавая себе иллюзию правильности. Редактор одного популярного французского журнала держал пари, что в каждое предложение длинной статьи он впечатает слова «спереди» и «сзади» и ни один читатель этого не заметит. Пари он выиграл. Комичный пример ошибочной взаимосвязи несколько лет назад мне попался на глаза в газете. После того заседания французской палаты, на котором Дюпюи своим хладнокровным возгласом «La séance continue»[320] предотвратил панику, едва не возникшую, когда разорвалась бомба, брошенная в зал одним анархистом, публику на галерке допрашивали как свидетелей покушения. Среди этой публики было два человек из провинции; один из них рассказал, что сразу после выступления депутата он услышал взрыв, но подумал, что в парламенте заведен обычай – всякий раз, когда оратор заканчивает, производить выстрел. Другой человек, который, по-видимому, уже слышал нескольких ораторов, подумал то же самое, но с той поправкой, что подобные выстрелы в знак признания раздаются только после особенно удачных речей.
Таким образом, едва ли другая психическая инстанция, кроме нашего обычного мышления, требует от содержания сновидения, чтобы оно было понятным, подвергает его первому истолкованию и тем самым приводит к его полному непониманию. При толковании мы должны придерживаться следующего правила: во всех случаях оставлять без внимания внешнюю взаимосвязь в сновидении как подозрительную по своему происхождению и, каким бы ни было содержание – ясным или запутанным, – идти тем же обратным путем к материалу сновидения.
Но при этом мы замечаем, от чего, в сущности, зависит шкала качества сновидений, простирающаяся от запутанности до ясности, которая была упомянута ранее. Нам кажутся ясными те части сновидения, в которых вторичная переработка сумела что-то исправить, запутанными – те, где она со своей задачей не справилась. Поскольку запутанные части сновидения зачастую оказываются и менее выраженными, мы можем сделать вывод, что вторичную работу сновидения следует сделать ответственной и за пластичную интенсивность отдельных его образований.
Если бы для окончательной формы сновидения, которая получается при содействии обычного мышления, я должен был где-либо подобрать объект сравнения, то мне приходит на ум не что иное, как загадочные надписи, которыми журнал «Fliegende Blätter» так долго развлекал своих читателей. В отношении определенной фразы, ради контраста выраженной на диалекте и имеющей как можно более гротескное значение, должно возникнуть предположение, что она содержит латинскую надпись. С этой целью буквенные элементы слова выдергиваются из слогов и располагаются в другом порядке. Местами возникает настоящее латинское слово, в других местах нам кажется, что мы имеем перед собой сокращения таких слов, а еще в других местах надписи исчезнувшие части и пробелы вводят нас в заблуждение относительно бессмысленности отдельно стоящих букв. Чтобы не попасться на удочку, мы должны не обращать внимания на все реквизиты надписи, учитывать только буквы и, невзирая на предложенную расстановку, составлять их в слова нашего родного языка.
Вторичная переработка – это тот момент в работе сновидения, значение которого было отмечено и оценено большинством авторов. Х. Эллис (1911) описывает ее результаты, используя яркий наглядный образ:
«Фактически мы можем представить себе это так, что сознание во сне обращается к самому себе: “Скоро придет наш хозяин, бодрствующее сознание, которое придает необычайно большое значение разуму, логике и т. п. Быстро! Соберите все вещи, приведите их в порядок, годится любое расположения – прежде, чем он войдет, чтобы завладеть местом действия”».
Об идентичности такого способа функционирования с работой бодрствующего мышления особенно определенно говорит Делакруа (1904): «Cette fonction d’interprétation n’est pas particulière au rêve; c’est le même travail de coordination logique que nous faisons sur nos sensations pendant la veille»[321].
Дж. Салли (1893) отстаивает это же мнение. Равно как и Тобовольска: «Sur ces successions incohérentes d’hallucinations, l’esprit s’efforce de faire le même travail de coordination logique qu’il fait pendant la veille sur les sensations. Il relie entre elles par un lien imaginaire toutes ces images décousues et bouche les écarts trop grands qui se trouvaient entre elles»[322] (1900).
Некоторые авторы допускают, что эта упорядочивающая и истолковывающая деятельность начинается еще во время сновидения и продолжается в бодрствовании. Например, Полан (1894): «Cependant j’ai souvent pensé qu’il pouvait y avoir une certaine déformation, ou plutôt réformation, du rêve dans le souvenir … La tendence systématisante de l’imagination pourrait fort bien achever après le réveil ce qu’elle a ébauché pendant le sommeil. De la sorte, la rapidité réelle de la pensée serait augmentée en apparence par les perfectionnements dus à l’imagination éveillée»[323].
[Бернар] – Леруа и Тобовольска (1901, 592): «Dans le rêve, au contraire, l’interprétation et la coordination se font non seulement à l’aide des données du rêve, mais encore à l’aide de celles de la veille…»[324]
Нельзя не заметить, что значение этого единственно выявленного момента образования сновидения переоценивалось, и поэтому ему приписывали всю основную работу по созданию сновидения. Его создание должно происходить в момент пробуждения, как полагают Гобло (1896) и еще более категорично Фуко (1906), которые наделяют бодрствующее мышление способностью образовывать сновидение из возникающих во сне мыслей.
[Бернар] – Леруа и Тобовольска (1901) высказываются об этом воззрении: «On a cru pouvoir placer le rêve au moment du réveil, et ils ont attribué à la pensée de la veille la fonction de construire le rêve avec les images présentes dans la pensée du sommeil»[325].
К оценке вторичной переработки я добавлю один из новых вкладов в работу сновидения, который был показан Г. Зильберером благодаря его тонким наблюдениям. Зильберер, как уже отмечалось в другом месте, ухватил преобразование мыслей в образы, так сказать, in flagranti, вынуждая себя умственной деятельности в состояниях утомления и сонливости. В таком случае обрабатываемая мысль ускользала, а вместо нее возникало видение, которое оказывалось заменой, как правило, абстрактной мысли. Во время этих попыток случалось так, что возникавший образ, сопоставимый с элементом сновидения, представлял собой нечто иное по сравнению с мыслью, подлежавшей переработке, а именно само утомление, затруднение или отвращение к этой работе, то есть субъективное состояние человека, который прилагает усилия, и его функционирование вместо предмета его усилий. Такие очень часто возникавшие у себя случаи Зильберер назвал «функциональным феноменом» в противоположность ожидаемому «материальному».
Например: «Однажды вечером совершенно сонный я лежу на своем диване, но заставляю себя размышлять о философской проблеме. То есть я стараюсь сравнить представления о времени Канта и Шопенгауэра. Из-за сонливости мне не удается удержать рядом друг с другом два ряда мыслей, что было бы необходимо для сравнения. После нескольких тщетных попыток, напрягая всю силу воли, я еще раз стараюсь запомнить вывод Канта, чтобы потом применить его к постановке проблемы Шопенгауэром. Затем я перевожу свое внимание на последнюю; когда же теперь я хочу вернуться к идее Канта, оказывается, что она опять исчезла; я тщетно стараюсь ее снова извлечь. Я лежу с закрытыми глазами, и тут эти напрасные усилия снова найти затерянные где-то в моей голове материалы по Канту представляются мне, как в образе сновидения, в виде наглядно-пластичного символа: “Я прошу дать мне некую информацию неприветливого секретаря, который, склонившись перед письменным столом, не намерен беспокоить себя моей настойчивой просьбой. Наполовину выпрямившись, он недовольно на меня смотрит и собирается отказать”» (Silberer, 1909).
Другие примеры, относящиеся к колебанию между сном и бодрствованием.
«Пример № 2. – Условия: утром при пробуждении. Размышляя в состоянии определенного по глубине сна (сумеречном состоянии) о предшествовавшем сновидении, в какой-то мере снова в него погружаясь, я чувствую, что все больше приближаюсь к бодрствующему сознанию, но мне хочется еще немного побыть в сумеречном состоянии.
Сцена: “Я переступаю ногой через ручей, но тут же отступаю назад, стремлюсь остаться на той стороне”» (Silberer, 1912, 625.).
«Пример № 6. – Условия как в примере № 4. (Ему хочется еще немного полежать, не засыпая.) Я хочу еще немного предаться сну.
Сцена: “Я с кем-то прощаюсь и договариваюсь с ним (или с ней) вскоре снова увидеться”». [Ibid, 627.]
«Функциональный» феномен, «изображение состояния вместо предмета», Зильберер в основном наблюдал в двух условиях – засыпания и пробуждения. Нетрудно понять, что для толкования сновидений значение имеет только последний случай. Зильберер показал на прекрасных примерах, что заключительные части явного содержания многих сновидений, непосредственно за которыми следует пробуждение, представляют собой не что иное, как намерение или процесс самого пробуждения. Этому намерению служит следующая символика: человек переступает через порог («символика порога»), покидает одно помещение, чтобы войти в другое, уезжает, возвращается домой, расстается со спутником, погружается в воду и др. Правда, я не могу не высказать замечания, что в моих собственных сновидениях и в сновидениях анализировавшихся мною людей элементы сна, которые можно отнести к символике порога, встречались мне гораздо реже, чем это следовало ожидать исходя из сообщений Зильберера.
Вполне вероятно, что этой «символикой порога» можно было объяснить также некоторые элементы в середине сновидения, например в тех местах, где речь шла о колебаниях между глубоким сном и склонностью прервать сновидение. И все же убедительные примеры этого пока еще не приведены. Более частым представляется случай сверхдетерминации, когда место в сновидении, которое получает свое материальное содержание из структуры мыслей сновидения, кроме того, используется для изображения состояния в процессе психической деятельности.
Очень интересный функциональный феномен Зильберера не по вине первооткрывателя стал причиной большого числа злоупотреблений, поскольку старая склонность к абстрактно-символическому толкованию сновидений нашла в нем опору. У некоторых авторов предпочтение «функциональной категории» заходит настолько далеко, что они говорят о функциональном феномене везде, где в содержании мыслей сновидения имеют место интеллектуальная деятельность или эмоциональные процессы, хотя в качестве дневных остатков этот материал имеет не большее и не меньшее право входить в сновидение, чем любой другой.
Мы хотим признать, что феномены Зильберера представляют собой второй вклад в образование сновидения со стороны бодрствующего мышления, который, однако, является не столь константным и значимым, как первый, введенный нами под названием «вторичная переработка». Как выяснилось, часть внимания, активного днем, сохраняется, обращенная к сновидению, также и в состоянии сна, контролируя его, критикуя и оставляя за собой право его прерывать. Напрашивается мысль признать в этой остающейся бодрствовать психической инстанции цензора[326], которому надлежит оказывать такое сильное ограничивающее влияние на формирование сновидения. Наблюдения Зильберера добавляют тот факт, что при определенных обстоятельствах некоторую роль здесь играет своего рода самонаблюдение, которое вносит свой вклад в содержание сновидения. Вероятные отношения этой самонаблюдающей инстанции, которая, возможно, играет особую роль у людей философского склада, с эндопсихическим восприятием, с бредом значения, с совестью и с цензором сновидения следует рассмотреть в другом месте[327].
Теперь я попытаюсь подытожить эти пространные рассуждения о работе сновидения. Мы поставили перед собой вопрос, применяет ли душа все свои способности во всей их полноте к образованию сновидения или только часть их, ограниченную в своем проявлении? Наши исследования приводят нас к тому, чтобы вообще отказаться от такой постановки вопроса как не отвечающей имеющимся условиям. Но если все же ответить на этот вопрос, оставаясь на той почве, на которой он возникает, то мы должны будем согласиться с обеими внешне взаимоисключающими точками зрения. Психическая работа при образовании сновидения распадается на две функции: на создание мыслей сновидения и на их превращение в содержание сновидения. Мысли сновидения образованы совершенно корректно и со всеми психическими затратами, на которые мы способны; они относятся к нашему неосознанному мышлению, из которого благодаря определенной трансформации проистекают также и сознательные мысли. Сколько бы ни было в них любопытного и загадочного, все же эти загадки не имеют особого отношения к сновидению и не заслуживают того, чтобы их обсуждать среди проблем сновидения[328]. Напротив, та другая часть работы, которая превращает бессознательные мысли в содержание сновидения, присуща жизни во сне и для нее характерна. Эта собственная работа сновидения гораздо более далека от образца бодрствующего мышления, чем полагали даже те, кто самым решительным образом умаляет психическую деятельность при образовании сновидения. Она не является более небрежной, некорректной, забывчивой, неполной, нежели бодрствующее мышление; она есть нечто качественно совершенно иное, а потому не поддающееся сравнению с ним. Она вообще не мыслит, не считает, не выносит суждений, а ограничивается лишь преобразованием. Ее можно исчерпывающе описать, приняв во внимание условия, которым должно удовлетворять ее изделие. Этот продукт, сновидение, должен прежде всего уклониться от цензуры, и для достижения этой цели работа сновидения прибегает к смещению психических интенсивностей вплоть до переоценки всех психических ценностей; мысли должны воспроизводиться исключительно или по преимуществу в материале визуальных или акустических следов воспоминаний, и ввиду этого требования в работе сновидения происходит учет изобразительных возможностей, которым она соответствует благодаря новым смещениям. Должны быть созданы (вероятно) еще большие интенсивности, чем те, которые имеются ночью в распоряжении мыслей сновидения, и этой цели служит интенсивное сгущение, которое осуществляется с составными частями мыслей сновидения. На логические связи материала мыслей обращается не так много внимания; в конце концов, они находят свое скрытое выражение в формальных особенностях сновидения. Аффекты мыслей сновидения подвергаются меньшим изменениям, чем содержание их представлений. Как правило, они подавляются; там, где они сохраняются, они отделены от представлений и скомпонованы по их подобию. Только одна часть работы сновидения – непостоянная по своему объему переработка со стороны частично пробудившегося бодрствующего мышления – приблизительно соответствует точке зрения, которая, по мнению авторов, относится ко всей деятельности образования сновидений.