Первое, что видит человек, приходя в этот мир, – лицо матери. Ее руки дарят тепло и защиту, ее голос поет колыбельные на ночь. В юности сердце молодого человека трепещет от восторга и упоения первым чувством – к прекрасной юной девушке, заворожившей его блеском глаз и хрустальным смехом. Взрослый мужчина ищет спутницу жизни и обретает счастье, встретив достойную пару. Но и юные девы, и зрелые женщины, и старенькие бабушки – все они обладают каким-то особым чувством, позволяющим угадать, где следует уступить, а где стать опорой, где защитить, а где проявить слабость. Хранительница, воительница, советчица, подруга и мать – все это ты, о мудрая женщина!
Подлинное бесстрашие
Ввек эмансипированных женщин трудно представить, что совсем недавно, если судить мерками истории, для того, чтобы открыто выступать в защиту своей семьи, оправдывать поступки любимого чувствами, спорить с власть имущими, требовалось подлинное бесстрашие. И русская женщина в полной мере обладала этим достойнейшим качеством.
«Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать Божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке.
Слух о моем аресте поразил все мое семейство. <…> Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию.
Прошло несколько недель… Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б **. Князь писал ему обо мне. <…> Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась в горьких жалобах. „Как! – повторял он, выходя из себя. – Сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..“ Испуганная его отчаянием матушка не смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения. Отец мой был неутешен.
Храброму сердцу нет невозможного.
Марья Ивановна мучилась более всех. Будучи уверена, что я мог оправдаться, когда бы только захотел, она догадывалась об истине и почитала себя виновницею моего несчастия. Она скрывала от всех свои слезы и страдания и между тем непрестанно думала о средствах, как бы меня спасти.
Однажды вечером батюшка сидел на диване, перевертывая листы Придворного календаря; но мысли его были далеко, и чтение не производило над ним обыкновенного своего действия. Он насвистывал старинный марш. Матушка молча вязала шерстяную фуфайку, и слезы изредка капали на ее работу. Вдруг Марья Ивановна, тут же сидевшая за работой, объявила, что необходимость ее заставляет ехать в Петербург и что она просит дать ей способ отправиться. Матушка очень огорчилась. „Зачем тебе в Петербург? – сказала она. – Неужто, Марья Ивановна, хочешь и ты нас покинуть?“ Марья Ивановна отвечала, что вся будущая судьба ее зависит от этого путешествия, что она едет искать покровительства и помощи у сильных людей как дочь человека, пострадавшего за свою верность».
А. Корзухин. Девичник, 1889. Проводили девичник шутихи-обрядницы. У каждой из них была особая роль, обрядовое назначение
Любовью отомкнуть оковы
С древних пор мужчины уходили воевать за свою землю, за своих жен и детей. И с древних пор жены оставались дожидаться ратников, со страхом и надеждой ожидая гонцов с вестями. Не всем суждено было вернуться, а поражение мужей, случалось, оборачивалось для их семей пленом, а то и гибелью.
Жена без мужа – вдовы хуже.
Но век за веком они любили, хранили верность и ждали, молились за жизни любимых и за их победы. И скольким воинам, попавшим в полон, эти слезные молитвы и беззаветная любовь помогали все выдержать, выстоять и вернуться домой! Ведь кто знает, как все обернулось бы, не жди их верные жены?
«Ярославнин голос слышится
На стене Путивля-города:
„Полечу я, – говорит она, —
По реке Дунаю зегзицей,
Омочу рукав бобровый мой
Во струях Каялы быстрыя,
Раны оботру кровавые
Я на теле друга милого!“
Ярославнин голос слышится
На стене Путивля-города:
„О ветрила, ветры буйные!
Вы к чему так сильно веете?
Вы бушуйте средь песков и вод,
Корабли носите по морю,
Но зачем мое веселие,
Как ковыль-траву, развеяли?
Быстротечный и преславный Днепр!
Принеси скорей назад ко мне
Моего супруга милого.
Я бы рано посылать к нему
Перестала слезы по морю!..“»
Молодец в кафтане, девка в сарафане
Русское женское платье сильно отличалось от того, что носили в Европе. Его особенностью была многослойность, основными элементами – рубаха и сарафан. Поверх сарафана при необходимости надевали душегрейку – короткую, в пояс курточку с длинным рукавом. Свободный крой не стеснял движений, натуральные материалы позволяли телу «дышать» в жару, а наслаивание тканей создавало воздушную прослойку, дополнительно согревающую зимой.
Повседневный костюм был максимально прост (6–7 предметов), праздничный мог насчитывать до 20 предметов одежды.
К. Маковский. За прялкой, 1890-е
Без мужа – как без головы, а без жены – как без ума
Спроси любого, кто главный сказочный герой? Наверняка, скажут: Иван-дурак. Но дурак-то он дурак, а женится всегда с умом! В какую бы беду ни попал, всегда жена выручит, с любой бедой справится, на любое лихо управу придумает.
И не потому ли так все время в сказках поворачивается, что славяне мужчин глупыми считали, будь они пахарями или царевичами. Но женщины всегда были ближе к природе, и за эту природную мудрость их издревле уважали и почитали.
«Говорит Василиса Премудрая:
– Иван-царевич! Припади к сырой земле – не слыхать ли погони?
Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
– Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.
– Это сам царь скачет.
Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича – селезнем, а сама сделалась уткою.
Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень; ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что не разлетится сверху… вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего не смог сделать. Поскакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.
Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство.
– Подожди меня в этом лесочке, – говорит Иван-царевич Василисе Премудрой, – я пойду доложусь наперед отцу, матери.
– Ты меня забудешь, Иван-царевич!
– Нет, не забуду.
– Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, как станут два голубка в окна биться!
Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его; на радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую.
Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься к какой-то королевне.
Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить; она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.
– Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков?
– А что будет? Съедим их – вот и все!
– Нет, не угадала!
Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно – и в ту ж минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать прочь.
Женщины без мужского общества блекнут, а мужчины без женского глупеют.
Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери и стали все вместе жить да поживать да добра наживать».
Когда честь выше любви
Романтики говорят, что ради любви можно поступиться чем угодно. Но будет ли мужчина ценить женщину, которая ради него пожертвовала честью? Чувства могут быть сильны, но законы – не человеческие, а божеские – для того и даны, чтобы в минуты сомнений и смятения быть опорой и направлять нас. И потому понятие чести для женщины было священным не менее, чем для мужчины. Пусть нет любви, но держать данное перед алтарем слово и хранить верность – это и есть женская честь.
Где же рассудочность, там холодность, а холодные люди – нечего греха таить – не знают целомудрия.