Кто мне скажет правду обо мне, если не друг.
«– Знаете, отчего мы так сошлись с вами, – сказал он, добродушным и умным взглядом отвечая на мое признание, – отчего я вас люблю больше, чем людей, с которыми больше знаком и с которыми у меня больше общего? Я сейчас решил это. У вас есть удивительное, редкое качество – откровенность.
– Да, я всегда говорю именно те вещи, в которых мне стыдно признаться, – подтвердил я, – но только тем, в ком я уверен.
– Да, но чтобы быть уверенным в человеке, надо быть с ним совершенно дружным, а мы с вами не дружны еще, Nicolas; помните, мы говорили о дружбе: чтобы быть истинными друзьями, нужно быть уверенным друг в друге.
– Быть уверенным в том, что ту вещь, которую я скажу вам, уже вы никому не скажете, – сказал я. – А ведь самые важные, интересные мысли именно те, которые мы ни за что не скажем друг другу.
– И какие гадкие мысли! такие подлые мысли, что ежели бы мы знали, что должны признаваться в них, они никогда не смели бы заходить к нам в голову. Знаете, какая пришла мне мысль, Nicolas, – прибавил он, вставая со стула и с улыбкой потирая руки. – Сделаемте это, и вы увидите, как это будет полезно для нас обоих: дадим себе слово признаваться во всем друг другу. <…>
– Давайте, – сказал я.
И мы действительно сделали это».
Дружба должна быть прочною штукою, способною пережить все перемены температуры и все толчки той ухабистой дороги, по которой совершают свое жизненное путешествие дельные и порядочные люди.
Вера не разделит настоящих друзей
Предваряя свое «Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине», Николай Лесков написал: «Это есть истинная история, в древние годы действительно бывшая». Подобные истории случались всегда и происходят по сей день: люди ссорятся и воюют из-за религиозных различий. Но герои «Сказания», соседи, с детства росшие вместе, смогли преодолеть разобщенность и понять, что Бог вовсе не желает вражды между ними. Мораль этой истории можно выразить так: настоящий друг не будет унижать веру своего товарища и превозносить свою, а проявит уважение и терпимость.
«А как они добрались перед светом до дому, то Абрам сказал Федору:
– Друг Федор! Ты оказал мне правду и милосердие. Я твой должник буду на всю мою жизнь, а еще мне всего дороже то, что ты человек справедливый и Бога больше, чем людей, боишься.
Федор ответил:
– Друг Абрам! Это и не должно быть иначе: так нам Иисус Христос велел, а я хочу быть Его ученик.
Абрам говорит:
– Да, но не все ученики твоего Учителя понимают Его учение так, как ты.
– Что же делать, – отвечал Федор. – Ведь и у евреев то же самое: внушения человеческие для многих закрывают заповеди божеские.
– Правда, – молвил Абрам и, вздохнув, добавил: – Поймут ли когда-нибудь все люди истину, что Творец не желает в них разделения?
– Поймут все, только не в одно время.
– Приблизь, Господь, это время.
Федор улыбнулся.
– Вот, – говорит, – Абрам, мы с тобой в детях друг друга любили, когда вместе играли и вместе под одним кустом спали, а потом люди нас заставили врознь быть. А сейчас ты, я думаю, не заметил, что сталось: мы ведь вместе одною молитвой к Богу помолились!..
Абрам говорит:
– Пусть живет в вас дух Учителя вашего, а не иных, кои имя Его знают, да духа Его не имеют.
После этого они стали опять приятелями и, по старой детской привычке, находили большое удовольствие, чтобы после трудов друг с другом постоять и поговорить».
Г. Чернецов и Н. Чернецов. Пушкин, Крылов, Жуковский и Гнедич в Летнем саду, 1832. Дружба творческих людей
Д. Левицкий. Портрет Е. Н. Хрущовой и Е. Н. Хованской, 1773. Подруги-смолянки
И царь может дружить с простолюдином
Пути судьбы неисповедимы, иногда случается и так, что высочайшие лица государства находят товарищей и единомышленников среди самых низких сословий. Известнейший пример такой дружбы в русской истории – это отношения Петра I и Александра Меншикова. Бывший торговец пирогами, Меншиков сумел завоевать расположение царя, стать его опорой в государственных делах и незаменимым наперсником в развлечениях. Царь платил ему взаимностью, осыпая своего любимца чинами и наградами.
«Тогда-то чрезвычайная понятливость, любознательность и большая исполнительность Меншикова расположили к нему царя. Меншиков как будто заранее угадывал, чего царю нужно, и во всем спешил угодить его желанию. Случалось, запальчивый царь ругал его и даже бивал, Меншиков все переносил безропотно и терпеливо. И Петр привязался к Меншикову до такой степени, что чувствовал потребность в постоянной близости его. <…> Петр нашел в нем большого поклонника любимой царской мысли – преобразовать Русское государство на иноземный лад, Меншиков во всем казался Петру ненавистником старых русских жизненных приемов и обычаев и с жадностью готов был походить на западного европейца…
Настоящий друг – не матрац, но положиться на него можно.
Меншиков был неразлучен с Петром, с ним он работал на амстердамской верфи, с ним посещал университетские кабинеты и мастерские художников. Меншиков заранее еще в России подучился по-голландски и по-немецки, а находясь за границей, в глазах Петра быстро освоился с этими языками. Везде и во всем умел он нравиться своему властелину, разделял с ним и трудные работы по кораблестроению, и буйные попойки, и оргии. <…> Не было ничего, в чем бы Петр отказал своему другу Александру Даниловичу или просто Данилычу, как он называл его».
Общее дело укрепляет дружбу
Михаил Ломоносов и Георг Рихман были не просто коллегами, а соратниками, стоявшими на передних рубежах науки и боровшимися с предрассудками окружающих.
Многолетняя дружба ученых росла и крепла в совместной работе; иногда они спорили, не соглашаясь по каким-то вопросам, но эти споры только укрепляли их отношения, ведь для обоих главное было – найти истину. Один из экспериментов по исследованию атмосферного электричества, проводимый учеными порознь, оказался смертельным для одного из них. Георг Рихтер погиб от удара молнии. Потрясенный Ломоносов написал графу Шувалову письмо, отрывки из которого представлены ниже.
Друг неиспытанный, что орех нерасколотый.
«Что я ныне к вашему превосходительству пишу, за чудо почитайте, для того что мертвые не пишут. Я не знаю еще или по последней мере сомневаюсь, жив ли я или мертв. Я вижу, что г. профессора Рихмана громом убило в тех же точно обстоятельствах, в которых я был в то же самое время. <…>
Только я за столом посидел несколько минут, внезапно дверь отворил человек покойного Рихмана, весь в слезах и в страхе запыхавшись. Я думал, что его кто-нибудь на дороге бил, когда он ко мне был послан. Он чуть выговорил: „Профессора громом зашибло“. В самой возможной страсти, как сил было много, приехав увидел, что он лежит бездыханен. <…> Мы старались движение крови в нем возобновить, затем что он еще был тепл, однако голова его повреждена, и больше нет надежды. Итак, он плачевным опытом уверил, что электрическую громовую силу отвратить можно, однако на шест с железом, который должен стоять на пустом месте, в которое бы гром бил сколько хочет. Между тем умер г. Рихман прекрасною смертию, исполняя по своей профессии должность. Память его никогда не умолкнет…»
Друзья детства самые надежные
Александр Герцен и Николай Огарев, несмотря на все жизненные перипетии, смогли сохранить свою дружбу на всю жизнь. Они познакомились в очень юном возрасте, сразу прониклись горячей симпатией друг к другу и решили, в лучших романтических традициях, принести клятву товарищества и верности идеалам справедливости. Судьба уготовила им немало испытаний, но в самые тяжелые часы воспоминание о чистой детской дружбе придавало им сил.
«Дружба наша должна была с самого начала принять характер серьезный. Я не помню, чтоб шалости занимали нас на первом плане, особенно когда мы были одни. Мы, разумеется, не сидели с ним на одном месте, лета брали свое, мы хохотали и дурачились, дразнили Зонненберга и стреляли на нашем дворе из лука; но основа всего была очень далека от пустого товарищества; нас связывала, сверх равенства лет, сверх нашего „химического“ сродства, наша общая религия. Ничего в свете не очищает, не облагороживает так отроческий возраст, не хранит его, как сильно возбужденный общечеловеческий интерес. Мы уважали в себе наше будущее, мы смотрели друг на друга, как на сосуды избранные, предназначенные.
Часто мы ходили с Ником за город, у нас были любимые места – Воробьевы горы, поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом часов в шесть или семь утра и, если я спал, бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
<…>
Самая неразрывная дружба есть та, которая начинается в юности.
Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу.