Куинджи под влиянием друга заинтересовался химическими свойствами красок и использовал новейшие научные открытия для совершенствования живописных эффектов. Дружба не только доставляла им радость, но и приносила обоюдную пользу.
Менделеев никогда не писал статей о живописи, считая, что ему, не эксперту в данной области, это не пристало. Но увидев «Лунную ночь на Днепре» Куинджи, не удержался, уж очень сильное впечатление произвела на него эта картина.
«Когда Куинджи показал картину „Днепр“, Менделеев закашлялся. Архип Иванович спросил его:
– Что вы так кашляете, Дмитрий Иванович?
– Я уже шестьдесят восемь лет кашляю, это ничего, а вот картину такую вижу в первый раз.
Всеобщий восторг вызвал и новый вариант „Березовой рощи“.
– Да в чем секрет, Архип Иванович? – опять начал разговор Менделеев.
– Секрета нет никакого, Дмитрий Иванович, – смеясь, сказал Куинджи, задергивая картину.
– Много секретов есть у меня в душе, – заключил Менделеев, – но не знаю я вашего секрета…»
Для дружбы любое бремя легко. Вселенная вечна, встречи с друзьями кратки.
«Перед „Днепровской ночью“ А. И. Куинджи, как я думаю, забудется мечтатель, у художника невольно явится своя новая мысль об искусстве, поэт заговорит стихами, в мыслителе же родятся новые понятия – всякому она даст свое. Позвольте же и мне, естествоиспытателю, передать внушенное этой картиною. <…>
И века наши будут когда-нибудь характеризовать появлением естествознания в науке и пейзажа в искусстве. Оба черпают из природы, вне человека. Старое не умерло, не брошено и не забыто, а новое родилось и усложнило число понятий, упростив и уяснив понимание прежнего. Бесконечное, высшее, разумнейшее, божественное и вдохновляющее нашлось вне человека, в понимании, изображении, изучении и образе природы. Самопознание от этого возросло».
Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Творческий дуэт – прекрасная основа для крепкой дружбы
Сергей Рахманинов и Федор Шаляпин познакомились во время работы в опере Мамонтова. Рахманинов в то время был набирающим популярность композитором, Шаляпин – начинающим певцом. Сергей Васильевич опекал Шаляпина, старался развить его музыкальный вкус и обучить основам гармонии. Вскоре они стали выступать дуэтом: Шаляпин исполнял романсы Рахманинова, композитор ему аккомпанировал. Где еще может быть такое взаимопонимание, такое слияние интересов и целей, как не в творческом и дружеском дуэте певца и композитора! Они вместе репетировали, вместе ездили на гастроли, вместе отдыхали. Через много лет каждый из них знал друга, как самого себя.
«С самого начала знакомства между ними возникла дружба. Сергей Васильевич восхищался талантом отца, его поразительной музыкальностью, необычайной способностью быстро разучивать не только свою партию, но и всю оперу целиком. Он с увлечением занимался с Федором Ивановичем, стараясь привить ему хороший вкус, помогая разобраться в теории музыки. Сергей Васильевич очень ценил отца, даже гордился им. Федор Иванович преклонялся перед талантом Сергея Васильевича как пианиста, дирижера и композитора».
Ни раба, ни повелителя дружбе не надо. Дружба любит равенство.
«Вспоминается один осенний вечер 1904 года, совершенно исключительный по впечатлению. <…> А Шаляпин, как только вошел, сейчас же заявил нам шутливо:
– Братцы! Петь до смерти хочется!
Он тут же позвонил по телефону и вызвал Сергея Васильевича Рахманинова, и ему тоже сказал:
– Сережа! Возьми скорее лихача и скачи на „Среду“. Петь до смерти хочется. Будем петь всю ночь!
Рахманинов вскоре приехал. Шаляпин не дал ему даже чаю напиться. Усадил за пианино – и началось нечто удивительное».
Под знаменами князя
Само слово «дружина» содержит намек на то, что оно связано с дружбой, с близкими и товарищескими отношениями. Так и было на Руси. Дружины появились в те времена, когда страна была поделена на отдельные княжества, и каждому правителю нужно было свое войско. Но дружина представляла собой нечто большее, чем просто военный отряд. Ее членов связывали обеты товарищества, преданности и взаимовыручки. Дружинники – это земляки, соплеменники, многие из которых были родственниками, в этом один из секретов их сплоченности и готовности стоять горой друг за друга.
Хотя у дружины был глава – князь, и ему, конечно, подчинялись, все же отношения внутри организации были вполне демократическими. Добыча делилась поровну или по заслугам, каждый дружинник имел право голоса; другой вопрос: к кому прислушивались, а к кому нет. Авторитет в дружине и в глазах князя нужно было заслужить, показав храбрость на поле боя, ум при решении политических вопросов, смекалку в быту и молодецкую удаль в развлечениях.
В. Васнецов. Отдых великого князя Владимира Мономаха после охоты, 1848. В княжескую дружину входило несколько сотен человек
А. Кившенко. Долобский съезд князей – свидание князя Владимира Мономаха с князем Святополком в 1103 году, 1880. Дружинники были не только военной силой, но и советниками князя
Дружба не всегда идет прямой дорогой
Отношения Александра Блока и Андрея Белого, которые они сами называли «дружба-вражда», продолжались почти двадцать лет. За это время было все: периоды горячей симпатии, бурные ссоры, любовь к одной женщине, ревность, вызовы на дуэль, поэтические разногласия, искренние примирения, снова раздоры… Но все же их противоречивая дружба не разрушилась, их души тянулись друг к другу вопреки внешним обстоятельствам, потому что чувствовали близкое родство.
Таинство одно твердой связи достойных друзей – уметь прощать недоразумения и просвещать неотложно в недостатках.
«Наше письменное знакомство завязалось, когда Вы сообщили через Ольгу Михайловну Соловьеву, что хотите писать мне. Я сейчас же написал Вам, и первые наши письма сошлись.
С первых же писем, как я сейчас думаю, стараясь определить суть дела, сказалось различие наших темпераментов и странное несоответствие между нами – роковое, сказал бы я. Вот как это выражалось у меня: я заранее глубоко любил и уважал Вас и Ваши стихи. Ваши мысли были необыкновенно важны для меня, и, сверх всего (это самое главное), я чувствовал между нами таинственную близость, имени которой никогда не знал и не искал. В то время я жил очень неуравновешенно, так что в моей жизни преобладало одно из двух: или страшное напряжение мистических переживаний (всегда высоких), или страшная мозговая лень, усталость, забвение обо всем. Кстати, – я думаю, что в моей жизни все так и шло и долго еще будет идти тем же путем. Теперь вся разница только в том, что надо мною – „холодный белый день“, а тогда я был „в тумане утреннем“. <…> В ту пору моей жизни, когда мы встретились с Вами, я узнал и драматическую симфонию (не помню, до или после знакомства), и вся наша переписка, сплетаясь с моей жизнью, образовала для меня симфонию необычайной и роковой сложности».
Друзья – это две половинки целого
Как-то во время откровенной беседы Ильф и Петров признались друг другу, что испытывают чувство мучительной неуверенности в собственных силах. Поодиночке они не ощущали себя настоящими писателями, но когда работали вместе, как будто появлялся кто-то третий, уверенный, талантливый, успешный – настоящий мэтр юмористической прозы.
«Как-то, по просьбе одной редакции, мы сочинили юмористическую автобиографию, в которой было много правды. Вот она:
„Очень трудно писать вдвоем. Надо думать, Гонкурам было легче. Все-таки они были братья. А мы даже не родственники. И даже не однолетки. И даже различных национальностей: в то время как один русский (загадочная славянская душа), другой еврей (загадочная еврейская душа).
Итак, работать нам трудно.
Труднее всего добиться того гармонического момента, когда оба автора усаживаются наконец за письменный стол. <…>
Если ты не можешь прямо, откровенно, даже резко сказать другу все, что ты думаешь о нем, о его поступках, или выслушать от него такую же правду о себе, значит, вы не верите по-настоящему друг другу, не понимаете и не уважаете друг друга.
Тогда как один из авторов полон творческой бодрости и горит желанием подарить человечеству новое художественное произведение, как говорится, широкое полотно, другой (о, загадочная славянская душа!) лежит на диване, задрав ножки, и читает историю морских сражений. При этом он заявляет, что тяжело (по всей вероятности, смертельно) болен.
Бывает и иначе.
Славянская душа вдруг подымается с одра болезни и говорит, что никогда еще не чувствовала в себе такого творческого подъема. Она готова работать всю ночь напролет. Пусть звонит телефон – не отвечать, пусть ломятся в дверь гости – вон! Писать, только писать. Будем прилежны и пылки, будем бережно обращаться с подлежащим, будем лелеять сказуемое, будем нежны к людям и строги к себе.