Обходя пентаграмму, я заметила, что засушенная голова поворачивается за мной на своей нитке. Скорее всего, виноват был сквозняк, но я на всякий случай отошла.
Стол, на котором дядя Саша проводил свои непонятные опыты, был испещрен следами грязных донышек и залит каким-то пригоревшим варевом. В колбах над погасшими спиртовками зеленела плесень. Тут же лежала старинная книга, раскрытая на середине; нужная строка была заложена линейкой. Я попыталась читать и нашла единственное знакомое слово: «Hydrargyrum» – ртуть. Книга была на латыни.
В конце стола на чистой бумажке стояла колбочка с голубой жидкостью. Судя по всему, бумажка была подложена специально, чтобы отделить ее от повсеместной грязи и неразберихи. Все выглядело так, словно дядя Саша делал сложный химический опыт, не отвлекаясь на уборку и мытье испачканной посуды. Грязные колбы бросал на месте, брал чистые и переходил к незанятой части стола. Делал-делал, пока не получил голубую жидкость. Тогда он вытер руки бумажным полотенцем (оно валялось на полу, скомканное), бросил на табуретку черный клеенчатый фартук, ушел и больше уже не возвращался.
Странно, что Пороховницын, который к нашему приезду вылизал весь дом, не убрался в колдовской лаборатории. Может, боялся сушеной головы? Я-то уж точно боялась. Бродила, что-то разглядывала, о чем-то думала, а затылком чувствовала, что ее лицо с сомкнутыми веками продолжает следить за мной. Оглянуться и проверить было страшно.
В конце концов я позорно сбежала из мансарды, ничего не поняв в дяди-Сашиных опытах и даже толком не рассмотрев. Закрывая за собой дверь, я отважилась посмотреть на голову. Она опять повернулась ко мне лицом!
На душе было беспокойно, как будто я сделала что-то запретное. Сейчас придет Синяя Борода – Пороховницын и зловещим голосом скажет: «Зачем ты ходила на чердак? Теперь придется и твою голову засушить и повесить на ниточке».
Чувствуя себя преступницей, я положила ключи на место и кинулась к «писюку». Вот где все просто и ясно. Комп, милый комп! Когда тебя еще не изобрели, некрасивые девчонки топились с тоски или записывались в боевые революционные кружки, чтобы застрелить ни в чем не повинного генерал-губернатора. А я сижу за «клавой» и переписываюсь со всем миром. Если парень попросит фотку, пошлю ему Ольгу Куриленко, французскую актрису из Бердянска, а он мне – Брэда Питта. И обоим приятно.
Глава V. Страшилки и загадки
Ночью копченый окорок попросил водички. Я на автопилоте добрела до кухни, приоткрыв один глаз, нашла заварочный чайник… В кухне что-то шуршало, так тихо, что я не различала за звуком своих шагов, а теперь остановилась и услышала. Ш-ш-ш… Как будто пересыпали что-то мелкое, манку или сахарный песок. Звук доносился отовсюду – от пола, от кухонного шкафчика, но явственней всего – от мойки. Мне представилось, что там ползает змея. Свернулась бубликом и нарезает круги.
Сон слетел мгновенно. Визжа, я отскочила от столешницы с мойкой, включила свет, и в глазах зарябило от снующих повсюду тараканов. Не меньше полусотни копошилось в мойке. Тоже пить захотели после копченого.
Заранее содрогаясь, я заглянула в чайник, из которого чуть не напилась. Три таракана плавали там, совершенно сваренные, распустив крылья, как мотыльки. Гурманы, чайку захотели. Я выплеснула их в мойку, остальные тараканы обрадовались заварочке, но ненадолго: открыв кран, я смыла всю компанию. На звук льющейся воды подтянулась еще полусотня. Держась на безопасном расстоянии, рыжие с наглым видом ждали, когда закончится водопад и можно будет подобрать оставшиеся в мойке капли… А я, выходит, у них при кране. Открываю-закрываю, чтобы напоить их сиятельства.
Я махнула рукой. Тараканы, что поближе, лениво отбежали. Ага, стану я вас бить голой рукой! Снимаю кроссовку, прячу за спиной, чтоб не спугнуть вражин, и – от пояса, по-ковбойски: бац! Бац! Бац!
Исчезли, наконец. Кого не накрыло, те разбежались. Взглядом победившего полководца я окинула поле боя с раздавленными тушками врагов. К горлу подкатил ком. Я дернулась бежать в туалет, поняла, что не донесу, и наклонилась над мойкой.
Корчась от рвотных спазмов, я решила: если когда-нибудь узнаю, что Пороховницын специально напустил в дом тараканов, то уничтожу его снадобьем из дяди-Сашиной колдовской книги. Буду учить латынь, разбирать книгу по словечку и предвкушать месть.
Снились мне, понятно, не ромашки. Тараканы гнались за мной, огромные, как тень, которая ползла по столу во время славного ужина с груздочками. Удирая от них, я взбиралась по врезавшейся в ладони нитке с засушенной головой.
– Наташа, подъем! – баритоном шептала голова и толкала меня в плечо.
Все было неправильно: и мужской голос у женской головы, и то, что она толкалась без рук.
– Вставай, а то уйду! – рассердилась голова.
Я задумалась, на чем она уйдет без ног. И проснулась.
Надо мной возвышался Пороховницын, громадный, как памятник. Вчерашний новенький камуфляж он сменил на застиранный, с обтрепанными рукавами и грубо зашитой прорехой на животе. Я сроду не видела военных в такой ухайдаканной форме (хотя понятно, что на полигоне она быстро рвется). Из-за этого лейтенант как никогда был похож на Данилу, наряженного для съемок в какой-то героической роли.
– Пошли, – шепнул он и отвернулся, чтобы я не стеснялась одеваться.
Ага, Данила. Море обаяния и такта: «Доброе утро, Натали», «Не соблаговолите ли прогуляться или сначала кофе в постель?»
Ворча про себя, я ставила рекорд скоростного одевания. Лежа натянула джинсы до бедер, встала, вздернула, вжикнула «молнией» и, вминая босые ноги в кроссовки, молча тронула Пороховницына за рукав, мол, готова… Плевать, что на голове копна и футболка измялась в постели. Это красивым надо прихорашиваться. А я умная и вижу, что человек спешит.
Пороховницын одобрительно кивнул и молча выскользнул в коридор.
Мимо большой спальни, занятой вчера папой и Дрюней, он крался по стеночке, чуть не влезая на плинтус. Я сообразила, что у стены половицы не скрипят, и запорхала следом, как бабочка. Вышли на крыльцо, и тут я позволила себе раскрыть рот:
– Дрюньку боитесь?
– Разбудить боюсь, – уточнил Пороховницын. – Заниматься с ним нет времени, а так уйти – он обидится…
Дом стоял среди запущенного сада с кривыми яблонями, похожими на задранные кверху птичьи лапы. Вчера я ничего толком не рассмотрела в темноте, да и сейчас было некогда приглядываться. Лейтенант сошел с крыльца и сразу свернул с дорожки, обходя дом. А я что? Побежала за ним… Когда четырнадцатилетнюю девчонку с внешностью Хрюши зовет увеличенный Данила Козловский, Хрюша не рассуждает, а идет, и сердце у нее трепещет от неясных ожиданий.
Пороховницына, как назло, тянуло в самые заросли, где яблони переплелись кронами. Мы куда-то шли, отгибая тонкие ветки и наклоняясь под толстыми. Моя копна на голове украсилась обломанными сучками и листиками. Штук пять я вычесала пальцами, еще столько же запуталось так, что на ходу не избавишься, разве что драть с волосами. Лейтенант загадочно молчал, я терялась в догадках.
Сад закончился обрывом. Внизу, играя солнечными зайчиками, текла Волга. Широченная, в четыре Москвы-реки у Кремля. Лодка у дальнего берега выглядела чаинкой. Наверное, в ней сидел рыбак, но без бинокля было не видно.
Пороховницын остановился у серой от старости деревянной лестницы. На взгляд она казалась надежной – сооружение древнего зодчества без единого гвоздя, при царе Горохе по ней ходили, и я пройду. Но когда сто килограммов лейтенантины встали на верхнюю ступеньку, сооружение задышало, зашаталось и оглушительно заскрипело.
Я прикинула, сколько придется падать, если лестница сломается (этажа три), и распрощалась с купанием в речке. Мертвые не купаются, а я умру со страху еще на первых ступеньках. Боюсь высоты.
Самый кошмар открылся, когда я отважилась подойти ближе и, вцепившись в офицерский ремень Пороховницына, заглянула под обрыв. Лестница вела к причалу размером с письменный стол. У причала покачивалась на волне полуигрушечная яхточка.
– Швертбот. За лето научишься кататься, – проронил лейтенант и повернул обратно.
– Дрюня знает?! – охнула я.
– Сказали, – кивнул Пороховницын. – Он вчера в бане капризничал, к маме хотел…
– …И вы с папой наобещали ему и бот этот, и черта в ступе… На полигон хоть не обещали сводить?
– Нечего ему там делать. Александр Григорьевич, тот водил на полигон и твоего папу, и меня с пацанами соседскими. Хотел, чтоб мы стали офицерами. Но брал кого постарше, а главное, тогда и технику обкатывали, и стрельбы чуть не каждый день. Было на что посмотреть! А сейчас испытания не проводят. Осталось десятка два разбитых танков… В общем, я Андрюшке так и сказал: смотреть не на что, зона там запретная, и пусть он даже не ходит в ту сторону!
– И, конечно, показали, в какую сторону нельзя ходить…
– Показали, само собой… А в чем дело? – забеспокоился Пороховницын.
«В двух взрослых балбесах», – вертелось у меня на языке. Но ссориться не хотелось, и я сказала:
– Да нет, все как обычно. Вы только предупредите часовых, чтобы поглядывали.
– Их каждый день предупреждают на все случаи. Но я тебя понял, будем бдить, – пообещал лейтенант.
Не знаю, чего я ждала, когда он повел меня в сад, но сейчас чувствовала себя обманутой. Никакой тебе тайны! Пороховницын всего лишь показывал дяди-Сашино хозяйство.
– Вон детский домик. Александр Григорьевич его строил с твоим отцом, а после мы с пацанами играли… Баню ты вчера видела… Теплица. Пленку кто-то порвал еще при Александре Григорьевиче, я не стал восстанавливать… Гараж… Машину Александр Григорьевич продал – ему, понимаешь, денег на опыты не хватало. А инструменты остались хорошие, целая мастерская. Только я ключ не нашел…
Из всех инструментов я пользуюсь консервным ножом, и то если больше некому открыть банку. Но когда Пороховницын сказал, что не смог найти ключ от гаража, у меня аж под ложечкой засосало от любопытства. Как это могло получиться, что все ключи есть, а одного нет? Потерялся, когда дядя Саша погиб на полигоне? А зачем ему на полигоне ключ от гаража без машины? Нет, где-то в доме он спрятан, и это уже интересно.