В школе Ирка заводила: как скажет, так и будут наши девчонки о тебе думать. Поссориться с ней – значит и со всем классом. Ляпнет про тебя что-нибудь, и все смеяться будут. А дома она тихая. Прикидывается моей подругой, да так ловко, что иногда я даже в это верю.
– Напеваю. Ты вроде на реку хотела? – Ирка все вечера торчит на реке. Там наши собираются летом, кто не разъехался. А меня не пускают из-за Костика.
– Далась тебе эта река! – Ирка достала из кармана рабочие перчатки и включилась в прополку с таким видом, будто за этим и пришла. – Обиделась – так и скажи.
Я покачала головой, хотя на Ирку мне было за что обижаться. Я, конечно, сама виновата, черт меня дернул ей рассказать про это пятно! Ирке нельзя доверить ни одной самой плохонькой тайны, обязательно разболтает на весь поселок. Все это знают и все доверяют, как загипнотизированные. Ирка никого специально не пытает, но как-то умеет так построить разговор, что ты сама ей все выболтаешь.
Так вот, про пятно: была у меня родинка на плече, здоровенная, почти черная, ужас, в общем. Тетьнюся – наша знахарка, давно говорила, что пятно нехорошее, надо-де избавляться, а то всякое приключиться может. Я не вникала, какое такое «всякое». Просто пришла к ней на днях да и свела безобразие. Теперь на том месте у меня ожог, маленький, почти черный… Говорю ж ерунда, а не тайна. Но Ирка разболтала всем, и это было обидно.
– Не обижайся! – Ирка тащила сорняки с таким рвением, будто они растут от ядра Земли, не меньше. – Подумаешь, родинка, никто ж не смеялся! Пахомова вон, весной за приворотным зельем к Тетьнюсе ходила, так та ее на смех подняла, да еще родителям рассказала.
– Это когда ее месяц потом из дома не выпускали?
– Ну да! А у тебя просто родинка, тьфу! – Она картинно плюнула на грядки и уставилась так выжидательно, что я сказала:
– Меня тоже из дома не выпускают. – Да и вывалила ей все про поездку и Костика.
– Практика студентов-археологов?! – Ирка даже траву рвать перестала. – Класс! То есть мать у тебя зверь, туда не пускать!
Я кивнула: точно, зверь.
– А сама не боишься? Могильники, мертвяки…
– Она то же самое говорит. И вспоминает какую-то Египетскую, что-то с ней на раскопе случилось не то. А меня из-за этой пирамиды…
– Когда? Погоди-погоди, знакомая фамилия…
Я фыркнула: еще бы не знакомая! Но Ирка уселась прямо на грядку и принялась тереть грязным кулаком лоб с таким видом, будто решает контрольную.
– Была в поселке Египетская! С твоими в одном институте работала, не помнишь, что ли? Ну дед еще твой их троих на работу возил: отца, мать и эту… Ну?
Я изобразила задумчивость, в надежде, что Ирка сама мне все расскажет. Плохо помню деда, маленькая была. Помню его фигуру около печки: дед открывал дверцу, разувался и протягивал ноги к самому огню. Смешно вздрагивал, случайно касаясь пальцами горячего металла дверцы. Закуривал вонючую папиросу и, согнувшись пополам, выдыхал в печку дым. Меня он звал Екатериной, даже когда сажал на горшок. Он приносил мне из леса «подарок от лисички» – лежалые бутерброды, которые взял с собой, уходя, да так и не съел в азарте грибника. Мать с отцом смеялись, потому что те же самые бутерброды, сделанные при мне за столом, я есть не хотела. Другое дело: подарок от лисички!
Дед умел со всеми ладить. Родителей и эту третью он возил на работу каждый день в город: пятьдесят километров туда и обратно. Они тогда еще работали в одном институте, даже на одной кафедре, но матери пришлось уйти, когда родился Костик. Это было через год после смерти деда. Почти сразу же уехал отец, а я стала не Екатериной, а Катькой. Точнее, Катькой-поиграй-с-братом, или Катькой-приберись, Катькой-помой-посуду, Катькой-иди-в-огород. Из человека я превратилась в набор функций, вроде микроволновки с кнопочками. Плохо помню деда, но прекрасно помню, как жизнь поделилась на до и после.
– Да возил еще кого-то вроде…
– Вот! А потом эта тетка пропала. Уехала со всеми на раскоп, а вернулись без нее. У нее в деревне родни-то не было, никто не ждал, не искал. Твои отмалчивались… Я думала, ты что-то знаешь.
– Можно подумать, кто-то обсуждал это при мне!
Странно, что Ирка помнит такие вещи. Она не старше меня, значит, ей было тогда, как мне, года четыре, а то и меньше. Она встала наконец-то с грядки и теперь отряхивалась, поглядывая на меня так, будто я виновата, что она джинсы испачкала.
– Хочешь зайти штаны почистить? – Я сперва предложила, а потом подумала, что именно этого она и хочет. Ей не терпится самой расспросить об этой Египетской. Не меня, конечно.
Ой, не вовремя! Пока я в огороде – меня нет, а значит, нет ни поездки, ни проблемы. Как только я появлюсь, да еще с этой Иркой, которая будет расспрашивать о раскопках десятилетней давности, мать тут же вспомнит, с чего все началось, и сама позвонит отцу, чтобы не приезжал завтра. М-да, кто меня за язык тянул…
– Ой, давай! А мать-то дома?
Я пробубнила какое-то «угу» и повела Ирку к себе, на ходу придумывая ей казни. Вон, в колодце вода уже остыла, сведет руки-ноги – и привет… Шучу.
– Теть Лен! – Эта проныра даже кеды не успела скинуть. – Теть Лен, мы тут с Катькой поспорили, что с Египетской-то случилось? Она говорит: «Мертвяки утащили», – а мне кажется, ерунда. Мы ж маленькие были, не помним. – Второй кед Ирка сковырнула уже на пороге кухни, пнула и проследила краем глаза его путь под шкаф, где последние десять лет пылились отцовские рыболовные снасти. Шкаф на полкоридора, и половина удочек под ним не зачехлена. Ох, напорется кто-то на крючок, когда доставать полезет!
Мать не ожидала такой атаки, растерялась, но быстро вернула лицо:
– Какая еще Египетская? Вы ж под стол пешком ходили, когда она пропала… На вот сухариков погрызи, я сегодня с обедом запаздываю. А ты, – глянула она на меня, как будто я выдала Ирке военную тайну, – не болтай глупости. Никто ее не утаскивал, сама куда-то сбежала. Мне вообще иногда кажется, что не было у нас никакой Египетской.
– Пирамиды были! – выкрикнул из комнаты Костик. Не надоело еще…
Ирка уселась на краешек скамейки, цапнула из блюда сухарик и заныла:
– Ну теть Лен!
– Это было десять лет назад!
– Страшная история! – подхватила Ирка. – А вы скрываете!
– Да ничего я не скрываю! – Мать отмахнулась и тоже взяла сухарик. Я подумала, что на этом разговор кончится, но нет, она просто напрягала память.
– Мы тогда с третьим курсом на практику ездили в Синие Горки. Египетская у них методистом была. И главное, полигон-то учебный, вдоль-поперек перекопанный, кило керамики найдешь – уже счастье. А мы захоронение нашли… То есть даже не захоронение, на том месте раньше озеро было.
– Утопленников?
– Да, если тебе так понятнее. Третий курс – уже большие ребята, вскрыли аккуратненько. И странное дело: все скелеты лежали в одной позе: руки-ноги за спиной, сами как будто выгнуты…
– Они связаны были! – ахнула Ирка.
– Факт. Так расправлялись с женщинами, подозреваемыми в ведовстве. Связывали крестом: правая рука – к левой ноге, и наоборот. А потом бросали в прорубь. Считалось, что ведьма не утонет.
– А эти, получается, утонули?
– Да. Непонятно только, откуда столько взялось на маленьком участке. Мы в шести квадратах троих нашли!
– И что?
– Да почти ничего, Ир. Перепугались все, конечно, ну да плох археолог, который скелетов боится. Поднимать без начальства такие вещи нельзя, мы вскрыли, позвонили в институт и стали ждать решения. А пока ждали, пол-лагеря разбежалось. Звуки какие-то мы слышали по ночам.
– Мертвяки стонали, – со знанием дела отметила Ирка.
– Вряд ли. Лагерь от раскопа – километрах в пяти, а все равно было какое-то чувство… Присутствия чужих. Ребята какие-то стали все пришибленные, как будто не высыпаются. Три девочки заболели сразу, их домой отправили…
А потом студенты стали убегать. Предыдущие хотя бы отпрашивались по болезни, а эти – как от пожара. Отец твой все телефоны их родителям оборвал, но ничего, до дома добрались.
И вроде ничего такого не происходило, а все равно страшно… Да! Как озеро вскрыли, лагерь просто атаковали жабы. Они ж сырость любят, а мы в степи, где за весь месяц ни дождинки не выпало. А жаб – видимо-невидимо было. Идешь с утра в столовку, они вдоль дороги сидят, смотрят. Ты бежишь, как уголовник сквозь строй, в кино небось видели? Только овчарки не гавкают, зато квакают жабы. В палатки забирались да чуть ли на стол не лезли! Подозреваю, что часть девочек разбежалась от них.
К концу месяца осталось пять человек и преподаватели. Раскоп-то мы забросали по-быстрому, пока институт телился с решением… И все равно было чувство, что кто-то кроме нас и тех жаб в лагере есть!
– А как же Египетская? – напомнила я.
– Еще с нами была. Вбили мы новые колышки в километре, наверное, от того места; керамики наковыряли, кость бычка – все как обычно. Уже зачистку делаем. Ползаем по дну ямы с ножичками, как первокурсники… Студентов-то мало осталось, а яму надо сдавать!
И тут Египетская говорит: «Жарко, пойду водички куплю». А вокруг – степь. Километров десять. Мы на грузовике приехали, на нем и уехать должны. И бидоны с водой в кузове – пей, не хочу!
– А она пошла?
– Пошла. Мы подумали, что по другому делу, в степи с этим проблема, кустов-то нет. За грузовик? Так его мужчина водил и все время сидел в кабине… Ну и решили мы, что она в степь отправилась, подальше. А когда хватились – уже в лагерь пора.
– Искали?
– А то! Все Синие Горки зигзагами объездили – не нашли. И знаете, что? В десяти метрах от раскопа, ну, с той стороны, куда она ушла, даже трава не потоптана была. Испарилась тетка. Десять шагов отошла и пропала.
– Ничего себе! – В дверях кухни, судя по всему, давно стоял ошалевший Костик. Мать его увидела и сразу смутилась. Такое лицо сделала: «Боже, что я несу, здесь же дети!»
– Так, ладно, девочки, плохой разговор.
– И так и не узнали, что… – не унималась Ирка.