Свет не горел, но я постучала все равно. Мне хотелось ее видеть, ох, как хотелось! Долго никто не отзывался. Я уже колотила в дверь ногой, уже в соседнем доме зажегся свет, когда в предбаннике зашуршали.
– Кто здесь?
– Тетьнюсь, я… – Я не знала, что бы такого сказать через дверь, чтобы меня впустили. Жаловаться сосновым доскам, что нашла у себя под подушкой подклад на смерть, как-то неумно. Но, кажется, знахарка догадалась, зачем я пришла.
– Иди домой, Катя. Завтра поговорим.
– А если я не доживу до завтра?
Тишина. Если б она ушла, было бы слышно. Она молча стояла за дверью. Значит, поняла? Я тоже молчала, пока за дверью не шаркнули тапочки, видимо, знахарка решила, что разговор окончен. Ну нет! Я опять заколотила ногой в дверь.
– Иди домой, не безобразничай. Все матери расскажу.
– Не забудьте сказать, что положили мне под подушку.
Опять пауза. Ну соври хоть что-нибудь, я поверю!
– Я же забрала. Не хотела вредить твоим. А тебе ничего не будет.
– Так это из-за вас они в больнице?!
– Тише! Из-за тебя. Но я забрала на всякий случай. На тебя-то точно не действует. За шкурой ты прибежала…
– Откройте наконец дверь и объясните все нормально! Я уж такого себе понадумала! Что за шкура?
– Иди домой. – Она ушла так быстро, что я даже не успела стукнуть по двери.
В другое время я бы разревелась и отправилась домой. Но тогда в меня, кажется, и правда вселился Черный Дьякон. На цыпочках я обежала дом, так и есть: окно в кладовку открыто. Сейчас она мне все расскажет! Я подтянулась на руках, шаркнула ногами по стене, кувырнулась через голову и пришла прямо на стол у окна. Здоровенный, как футбольное поле, он был заставлен склянками, завален сухой травой и всяким знахарским барахлом. А где сама хозяйка?
– Ответьте мне, Тетьнюсь! Что за шкура? Зачем подклад? Неужели убить хотели? Мне ж теперь с этим жить, а вы: «Домой иди», – как училка прямо. Тетьнюсь! – Я слезала со стола, пока все это говорила, а снаружи щелкнул замок. Знахарка заперла меня в кладовке. Боится? Значит, правда совесть не чиста?
– Ну Тетьнюсь!
Тишина за дверью. Может быть, ей хотелось повторить свое «иди домой», да как-то это не умно говорить тому, кого запер в кладовке. Хотя окно-то открыто. Значит, просто боится.
– Не нужно меня бояться! Ответьте на вопросы, и я уйду. Черт с ним с подкладом, но что за шкура?
– Шкура жертвенного животного приманивает ведьму. Не кричи на всю деревню, окно открыто.
Я подошла к двери и уселась, опершись спиной. С той стороны знахарка отшагнула в сторону, все-таки боится меня.
– Чего боитесь-то?
– У меня были кое-какие сомнения на твой счет. Пришлось пустить в ход шкуру.
– И теперь я точно ведьма, и надо меня в прорубь?
– Скорее всего, да. Но если ты не врешь про дьякона и не сама такой стала, то может быть…
– Что?
– Да все, что угодно! Это как инфекция: есть больные, а есть разносчики. Те, кто сам вроде не болен, но заразить и уморить соседа вполне может. Твой дьякон через тебя может полдеревни убить. Я вот тоже неважно себя чувствую. Как тебя вчера проводила, так давление зашкаливает.
– И щи у вас прокисли.
– Не болтай. Ты сама, может, ни в чем не виновата. Но ты его оружие, если, конечно, не врешь.
– А если вру? Как я, по-вашему, сама такой стала?!
– Ой, как будто сама не знаешь! Вы, девчонки, любите всякую мистику. Тут почитала, там услышала, а здесь, глядишь, и нашла кого надо, чтобы силу получить… Может, ты не первый год над этим работаешь, просто заметно стало только теперь.
– Ну, спасибо!
– Ты спросила, я ответила. У нас девочка жила. Давно, еще мы с твоим дедом были как ты нынешняя. Все книжки странные читала, специально в городскую библиотеку ездила, моя мать ей доставала абонемент. Потом чудить начала. Травки всякие собирать, на кладбище зачастила…
– Совсем как вы.
– Не груби. И еще… Есть такое понятие: «вотум наказуемости». Это я потом узнала, как это называется, а тогда все выглядело вполне безобидно. Всякий, кто ее обидит, бывал наказан. Вроде сама она ничего такого не делала. Могла даже не расслышать, если ей, например, ругнутся в спину. А тот, кто ругнулся, спотыкался потом на ровном месте, ну или врезался во что-нибудь…
– По-моему, это называется «справедливость».
– Много ты понимаешь. Над ней однажды ребята подшутили: столкнули в речку с мостков. Она выбралась, убежала. Так один из ребят потом, он у них заводилой был, поехал на поезде по делам. В товарняке сидел, сопровождал груз. И с чего-то ему втемяшилось залезть на крышу.
– Поезда?
– Да. Там он за провода зацепился, током ударило. И насмерть.
– Нет ума, считай калека. Она-то при чем, раз он сам туда полез?
– Я тебе говорю, это вотум наказуемости! А тот парень моим братом был.
Вот что мне было отвечать? Я люблю, когда заступаются за своих, несмотря ни на что. Даже если приходится выглядеть глупо. Но совсем не люблю оказываться чужой в такой ситуации. Человек, который, заступаясь за своих, не боится выглядеть глупо… Страшное дело. Спорить точно без толку. Девчонку жалко.
– А с этой что стало? Где она теперь?
– Не знаю и знать не хочу. Кто-то пытался ее дом спалить, да разве они горят?! Уехала она.
Все эти годы я знала нормальную Тетьнюсю. Бабку-знахарку, к которой можно бежать, если скотина болеет или братец вскрикивает по ночам. Обычную бабку без особых заскоков, добрую даже. Она работала за продукты или бесплатно, а однажды в сентябре принесла нам в школу яблоки. Какой-то новый сорт у нее наконец поспел, она и решила всех угостить. Все классы и учителей. Все эти годы я знала нормальную Тетьнюсю. А тут поняла, что значит «увидеть с другой стороны». Я сама обошла ее. Из стана своих перешла в чужие. И увидела это. Трусоватое, недоброе, неумное. И, кажется, опасное.
– Зачем вы мне это рассказали?
– Чтобы ты знала. Иди домой.
Я встала, чтобы идти. Передо мной был заваленный стол и открытое окно.
– Что же мне и обратно в окно вылезать?
– Погоди, открою. Только ты от двери отойди и не выходи, пока я не скажу.
– Ружье возьмете? – Я даже развеселилась, так это все было дико.
– Помалкивай. – Она долго чем-то шуршала и позвякивала, наверное, хотела кинуть мне в спину соль, как в прошлый раз. Пока она возилась, я некстати вспомнила, что на дворе ночь и что сейчас…
«Только не сейчас! Господи, только не сейчас!» – это была моя последняя человеческая мысль. Когда Тетьнюся крикнула: «Выходи!», – на меня уже навалилась белая темнота.
Во рту защекотали лапки, еще и еще одни, сколько может влететь комаров в открытое окно! А человеком я их не замечала. Я даже не успевала заметить, как ловлю этих комаров, реакция быстрее анализа, читали, знаем. Грязная дверь передо мной превратилась в белый холст, и ничего, кроме комаров, не было видно.
– Выходи же!
Квакнуть ей, что ли? Да ну, еще прибьет, пожалуй. Я попрыгала, чтобы кое-как разглядеть обстановку, и затаилась у двери. Она приоткроет, и я выскочу. Можно, конечно, попытаться выпрыгнуть в окно, но уж очень много склянок по дороге. Попаду в банку, а обратно не выберусь, придется до утра здесь куковать. Нет уж, лучше дверь.
– Ты там что, уснула? Выходи же!
Молчу. Белая темнота жутко действует на нервы. Как только откроется дверь, я увижу движение и прыгну.
– Катька! Плохая шутка, выходи!
Или все-таки квакнуть?
– Катерина!
Дверь ползет мне навстречу, я прыгаю прямо в пунктирное ребро…
– А-а! – Что-то тяжелое падает на затылок и шею одновременно. Боль, кажется, была, но я ее не помню. Помню, что впервые заметила, как выстреливает за комаром язык, да так и втягивается обратно пустой. Почему-то было обидно, что я напоследок ничего не поймала.
Глава X. Часть той силы
Проснулась я на полу в кладовке Тетьнюси. Не приснилось. Пол был грязненький, а на то, что валялось под дверью, я старалась не смотреть. Перешагнула дохлую жабу и пошла домой. По улице, не прячась в огородах. Было уже не важно, что подумают соседи. По дороге зачем-то долго рассматривала свои руки-ноги, а шея болела немилосердно. Зеркало дома показало огромный синяк, будто я всю ночь таскала хомут. Потом я кое-что вспомнила, включила компьютер, и тогда мне стало по-настоящему страшно.
Ведьмы умеют превращаться в животных, чаще в змей или жаб. Если животное убить, ведьма умирает в течение года.
Я перечитывала это много раз, я гуглила еще про ведьм и жаб, в надежде, что авторы врут. По каждой ссылке либо дублировался исходный текст, либо находилась какая-нибудь ерунда о жизни земноводных. Поисковик меня не пожалел, вот уж не думала, что узнаю о своей смерти по Интернету. Под ложечкой щекоталась надежда, что, может, я и не ведьма, а так, проводник, склад дьячей силы, как Тетьнюся говорила. Только разве это узнаешь, пока год не пройдет?
За монитором пестрели обои, рядом лежал пакет с Костиковыми лекарствами. Я прилипла к дедушкиному креслу с четырьмя подложенными подушками, и думала, что никогда отсюда не встану. Так и просижу весь год, буду читать всякую ерунду в Интернете и питаться пролетающими мухами, я умею вроде. Никто не заставит меня встать, пусть только попробуют! А через год и один день, если останусь жива, вскочу и побегу к реке, вопя что-нибудь радостное и задирая мальчишек. Должно же мне когда-нибудь повезти?! Пусть это будет в этот раз. Я ковыряла ногтем дырявую обивку кресла и думала: «Вот дедушку оно пережило и меня может». Кресло хотелось разломать, но все мои силы куда-то делись. Ни за что отсюда не встану! Вот только лекарства Костику отвезу…
Часы в углу монитора тут же задвинули подальше мою тоску: в больнице мне велено быть к девяти, уже восьмой час! Я покидала в рюкзак лекарства, банки с едой, взяла велик (а то автобуса не дождешься) и поехала в больницу.
По дороге, особенно на шоссе, в голову лезли всякие ужасы. Нигде не написано, как именно я должна умереть. Вдруг меня, например, собьет грузовик? Больно. Или поколотят девчонки из соседней деревни – еще хуже. На шоссе долго не пролежишь: либо додавят, либо спасут, а в каком-нибудь овраге на окраине чужой деревни можно умирать очень долго. Я представляла себе, как это: лежать лицом и открытыми ранами прямо на шероховатом асфальте, вдобавок еще горячем, солнышко-то нынче какое! В овраге хотя бы тень и земля мягкая. Вода найдется, опять же. А на дороге жарко. Сейчас перечитываю и вижу: я ведь тогда натурально сходила с ума. Я придумывала себе смерти пострашнее, а потом решала, какая из двух-трех менее страшная. Пока доехала до больницы, додумалась до «КамАЗа»: он тяжелый, наверняка убьет без проволочек.