м и так разрослось!
Волкогонов быстро подошел к химичке и присел на корточки рядом с ней.
— Смотри.
Грехова кончиком карандаша тыкнула в желто-коричневую лепешку, каким-то невероятным образом прилипшую к стене у самого плинтуса. Когда карандаш дотронулся до этой странной субстанции, она начала двигаться и извиваться.
— Гадость какая, — брезгливо скривился парень.
— Это и есть апейрон. Малая его часть, — произнесла Лариса Николаевна, продолжая неотрывно смотреть на шевелящееся желтое вещество.
— Лариса Николаевна, может, нам… — начал он, чтобы привлечь внимание Греховой, но, похоже, она его даже не услышала.
— Думаю, именно таким образом он и скрывался от нашего взгляда. Просто принимал вид того, с чем соприкасался. Какая-то феноменальная способность к мимикрии… Сначала он просто сливался с неодушевленными предметами: стенами, потолком, мебелью. А потом понемногу смог расти — контролировать. Судя по всему, он эволюционирует с поразительной скоростью. Ты представляешь, Роман, это вещество-организм, способное модифицировать мир вокруг себя? Оно мимикрирует, собирает информацию о среде, которая его окружает, о населяющих ее существах. Внедряется в эту систему и получает возможность ее видоизменять, ведь ему становится подконтрольно совершенно все…
В голосе химички звучало настоящее восхищение, и от этого парня прошиб холодный пот. Тем не менее даже сквозь нарастающий страх Волкогонов старался улавливать каждое слово Греховой — ведь могло оказаться, что именно там будет скрыта разгадка.
— Я уверена, что именно из-за апейрона так изменилось поведение учителей и учеников — они стали частью его вселенной. Судя по всему, в мыслях, чувствах и душевных движениях людей он нашел для себя источник энергии, путь к изменениям и самосовершенствованию. Протовещество растет, «умнеет», если так можно сказать, перенимает интеллект и устремления живых существ, с которыми сталкивается. Я думаю, что, когда оно достигнет определенного уровня и размера, оно сможет модифицировать не только нашу планету, а и весь мир. Вселенную, которую мы считаем своей реальностью.
— Зачем? — невольно вырвался вопрос у Романа.
— Просто потому, что все живое стремится к совершенству. Наш мир от этого далек, апейрон, судя по всему, знает способ изменить такое положение вещей.
— Знает способ?! Да он же просто уничтожает людей, уничтожает все живое. Ни фига себе отличный способ! Да пошел он с таким усовершенствованием!
Волкогонов даже не заметил, что кричит. Он поднялся во весь рост и вперил в Ларису Николаевну горящий взгляд — возмущение и злость просто переполняли его. Да какого же черта паршивый кусок пластилина решает, что для людей и мира будет лучше?!
— Лариса Николаевна, мы же можем ему помешать? Можем же, правда?
Грехова все еще сидела на корточках и постукивала по полу карандашом, продолжая что-то обдумывать. Когда Роман задал свой вопрос, она на миг замерла, потом медленно кивнула:
— Надеюсь, что да.
А после этих слов началось страшное.
Все тело учительницы химии будто закаменело, сделавшись угловатым и каким-то изломанным. Она не шевелилась, и Волкогонов мог поклясться, что даже не дышала. Через несколько секунд затылок Ларисы Николаевны дернулся уже прекрасно знакомым парню образом, подбородок опустился к груди, а тело начало выпрямляться, словно кто-то тянул его за тонкую ниточку.
Роман сделал несколько шагов назад, в ужасе наблюдая за чудовищной метаморфозой. Очертания женщины стали непонятным образом оплывать, конечности подергивались в конвульсиях, изо рта по подбородку потекла тонкая струйка слюны. Когда безвольное лицо Греховой повернулось к старшекласснику, в нем не осталось ничего человеческого — это была пластилиновая маска бледно-желтого цвета, лишь отдаленно напоминающая учительницу химии. К ногам Романа упала семейная фотография Ларисы Николаевны. Не в силах больше противиться волнам накатывающего ужаса, парень бросился к двери, ведущей из класса. Но как бы быстро он ни пытался бежать, движения оказывались замедленными и какими-то чужими. Он натыкался на парты и стулья, еле-еле отрывал ноги от пола. А ему в спину несся чужой голос, полный покоя, презрения и легкого интереса:
— Как ты мне сопротивляешься, человек? Я сильнее тебя во много раз. Я сильнее ваших самых мощных компьютеров. Почему ты не подчиняешься? Если ты не впустишь меня добровольно, я тебя сломаю…
Вместе с последним словом на парня обрушилась такая тяжесть, что он рухнул на колени и зажмурился. Голову изнутри разрывала чудовищная боль. Создавалось ощущение, что громадный бур ввинчивается в череп, прокладывая бессчетным щупальцам дорогу к мозгу. Перед глазами пульсировали вспышки яркого света, от которых боль становилась просто невыносимой. В позвоночнике извивались электрические провода, вынуждая все тело сотрясаться в конвульсиях. От всей этой какофонии мучений Роман не мог ни закричать, ни даже захрипеть.
И в тот момент, когда он уже почти потерял сознание, последним невероятным усилием он дотянулся рукой до кармана с иридиевой платой и изо всех сил сдавил ее.
Боль немного отступила, но Волкогонов знал, что сейчас она вернется снова. Откуда — он не смог бы ответить, просто знал. Возможно, это было последствием близкого контакта с апейроном. В любом случае парень лихорадочно искал еще хоть какую-нибудь соломинку, за которую можно было бы зацепиться, чтоб не рухнуть в ненавистное мироздание протовещества, из которого уже не будет исхода.
Перед глазами всплыло лицо Юли. Такое красивое, нежное и желанное, что на глазах невольно выступили слезы. Неужели он больше никогда ее не увидит?
Я шел к тебе сквозь бурю мирозданья,
Сквозь боль потерь, безумие и бред.
И я не смог бы вынести прощанья,
Не смог принять тот мир, в котором нет
Твоей улыбки…
Казалось, что строчки ложатся одна к другой помимо его воли, они просто складываются в единое ожерелье. И каждая бусинка делает боль чуть меньше.
Роман и сам не мог бы объяснить, откуда в его голове берутся эти обрывочные, не связанные между собой строфы. Но под их действием давление апейрона отступало. Он смог подняться с пола и, пошатываясь, побрел к выходу из кабинета. Сзади осталась стоять учительница химии. Она мало походила на человека, и у Волкогонова от страха сжималась каждая мышца: он чувствовал чужеродное присутствие в теле Ларисы Николаевны, пристальный взгляд из ее закатившихся глаз. Останавливаться было нельзя. Пока в голове звучал ритм стихов к любимой девушке, нужно было идти. Он давал силы. Пусть немного, но они не позволяли протовеществу завладеть его сознанием, поглотить, сделать всего лишь еще одной клеткой гигантского организма.
— Ты силен, человек, — услышал парень искаженный голос Греховой. — Но тебе не уйти.
Изо всех сил сжав дрожащие пальцы на ручке двери, Роман вышел в коридор.
Глава 21
Я могу схлопнуть здание так легко, как человек закрывает глаз.
Здание уже полностью принадлежит мне.
Эта школа — моя.
Это — я.
Так мне казалось до недавнего момента.
Оказалось, что есть элементы, которые мне не подчиняются.
Для того чтобы это понять, мне следует обратиться назад.
Я рожден из стихий, из колдовства паралельных Вселенных, из неподвластных мне тайн человека.
Как только я это раскрою, Вселенная — моя.
Пока — нет.
В коридоре его тоже ждали. Перед парнем замерли неподвижные фигуры учеников. Многих из них он узнавал. В груди становилось холодно от взгляда в эти привычные, но такие пустые сейчас лица.
Школьники стояли слегка покачиваясь, будто вросли в пол коридора. Они были похожи на водоросли, которые едва заметно колышутся под толщей воды. И чуть зеленоватый болезненный цвет кожи только дополнял сходство с растениями. Волкогонов поймал себя на мысли, что эта безумная картина его напугала бы до полусмерти, если бы он уже не утратил способность пугаться. Ученики — это мелочь, а вот медленно приближающаяся сзади Грехова…
Роман против воли обернулся и встретился с бесцветными бельмами, в которые превратились глаза учительницы химии. И как только он заглянул в эти водянистые лужицы, в которых не осталось ничего человеческого, в голове зазвучал бесстрастный голос:
— Ты не убежишь, человек. Я не позволю. Каждый закуток этого здания — я. Каждая пылинка, каждый камень, каждый организм… Вокруг тебя — только я. И скоро я буду везде. Тебе некуда деваться. Покорись.
Фигуры-водоросли со всех сторон, как по команде, подняли руки, пытаясь дотянуться до Волкогонова, схватить, удержать.
— Покорись. Покорись. Покорись… — неслось со всех сторон. Этот рефрен разрывал мозг, ввинчиваясь в него тонким сверлом, вспарывая тупым лезвием плоть, мысли, душу.
Не в силах больше терпеть, Роман закричал. Вопль будто выключил заевшую пластинку: голоса разом стихли, тела замерли на середине движения.
На секунду коридор школы заполнил шаркающий звук неловких шагов Греховой. Фигура женщины подергивалась, переставляя ноги, размахивала руками, как веревками. Больше всего сейчас Лариса Николаевна напоминала тряпичную куклу, которую за нитки ведут неумелые руки ребенка. Голова мотылялась из стороны в сторону, и, наверное, это все смотрелось бы довольно смешно, если бы не застывшее пустое выражение лица с белыми пятнами вместо глаз. «Они же все как зомби из кино», — глотая слезы, подумал Волкогонов и нервно хихикнул.
Если бы кто-то посмотрел сейчас на него со стороны, то вряд ли бы поручился за то, что парень в здравом уме. Роман и сам не был уверен, что сохранил рассудок. Наверное, в такой ситуации только голливудские супермены способны оставаться хладнокровными и адекватными, а шестнадцатилетний школьник, к сожалению, совсем не подходил на роль героя… Но именно ему она и досталась.
И предъявлять за это претензии было некому, как и рассчитывать на чью-то помощь. Волкогонову оставалось только собрать в кулак всю волю, остатки смелости и попытаться вырваться из проклятого здания школы, где апейрон царил уже безраздельно.