— Может быть, но я правда знаю, что стало решающим ингредиентом: кровь невинной девушки.
Почему-то Волкогонову страшно захотелось доказать безумцу свою правоту и полезность. В конце концов, он действительно был уверен, что знает решение загадки.
Не оборачиваясь, Виталя сперва захихикал, а потом рассмеялся в полный голос, закинув голову и зажмурившись от удовольствия. И сколько бы Роман ни напоминал себе, что перед ним просто душевнобольной человек, такая реакция все равно была обидной.
— Что смешного? — угрюмо спросил он.
— Кровь невинной девушки, — продолжал кудахтать Виталя. — Кровь… а-ха-ха… Кровь — и все! Решающий ингредиент! Железному Клюву скажи, да-да… Он тоже посмеется. Ох…
Отсмеявшись, дурачок смахнул выступившие на глазах слезы и успокаивающе похлопал парня по плечу.
— Не грусти. Грехова — неплохой, может быть, учитель. Но не очень ученый — слишком хочет получить ответ. Забывает неудачи и снова к ним приходит. Ждет, вдруг получится.
— Ты о чем? — растерялся Волкогонов.
— Кровь невинного еще в XII веке отверг Ивар Варгсон, Железный Клюв. Он был знаменитый чернокнижник, алхимик. Много знал про апейрон. Как Пазоротти. И больше. Сожгли его.
— Как так? — вспыхнул старшеклассник. — Я же своими глазами видел, и Лариса Николаевна потом подтвердила…
— А так. Мало крови. Вот что он сказал.
Роман был расстроен, обескуражен и зол: значит, все догадки — ошибка, он так ничего и не знает о протовеществе. Все, на что они с Греховой полагались, на поверку оказалось пшиком. И в итоге никакого решения нет и в помине, потому что суперидея Волкогонова о том, что синтез апейрона запустила кровь Юли, хоть и правдоподобная на первый взгляд, но все равно ошибочная.
Тем временем, пока Роман терзался, Виталя продолжал свои сбивчивые объяснения:
— Давно сказано, что протовещество оживить могут четыре стихии вместе, — дурачок начал загибать пальцы: — вода, земля, воздух и огонь. Потом еще «метафизический субстрат»: любовь, страх, ненависть или равное что-то. И с этим было много экспериментов. Много-много-много. Но ничего не вышло. Нужно было еще элементов. Другие реактивы, но какие?
Огромное тело Витали снова начало сотрясаться от смеха. И сквозь этот жутковатый лай псих продолжил рассказывать, казалось, не в силах остановиться. Видимо, ему необходимо было рассказать историю до конца, она буквально рвалась из него, как вдох, который ему позволили сделать после долгой задержки дыхания.
— Чародеи-волшебники старались, ха-ха. Воду паром и льдом делали, красили огонь разными реактивами, собирали солнечный свет в сосуды. Орошали все кровью, слезами, вином… Ха-ха-ха. Колдуны-шаманы. Очень смешно. Все бесполезно.
— Постой! — вклинился в поток рассказчика Роман. — Как бесполезно? Ведь Пазоротти оживил апейрон. Он даже сам почти им стал — превратился в этот желто-зеленый пластилин. Значит, у него получилось. Что-то сработало. Только что? И как?
Дурачок закивал. Глаза его затуманились, словно Виталя отправился в далекое путешествие внутри своих запутанных мыслей. Изо рта потекла струйка слюны, а голова стала клониться к левому плечу, будто мышцы шеи разом ослабели или растянулись. Зрелище было довольно пугающее, и Волкогонову пришлось несколько раз сглотнуть вставший в горле комок. Но другого союзника у парня не было (и вряд ли стоило рассчитывать его найти), так что приходилось игнорировать свои страхи и надеяться на лучшее.
Громко заскрипев в попытке втянуть назад нитку слюны, Виталя озвучил свое «путешествие во времени»:
— О-о-о-о, Пазоротти досталось. Хе-хе, крепко досталось. Апейрон сожрал большо-о-о-о-ой кусок пирога из его головы. Большой-пребольшой. А без этого куска человек думает не хорошо. Мало и глупо. Что-то понимает, что-то не понимает. Как Виталя. В голове только полпирога, а другое пол — пустое.
— Фигово.
— Ага. Половина пустоты — фигово, да.
— Виталя. — Роман внимательно посмотрел на психа, стараясь не замечать его ужимок и подергиваний. Все эти внешние эффекты, конечно, вызывали невольные опасения (особенно если вспомнить инцидент в лифте), но сейчас, похоже, не отвлекали Виталю от главного. — Но вы же наверняка спрашивали у Пазоротти, как ему удалось получить протовещество.
— Спрашивали. А то!
— И что он рассказал? Как ему удалось?
Лицо дурачка внезапно стало совершенно нормальным, и Волкогонова передернуло от такой разительной перемены, хоть она случилась и не первый раз за последние полчаса. Нормальному человеку к этому невозможно было привыкнуть — такие резкие и неожиданные изменения не свойственны здоровой психике, а потому не могут не пугать. Чего можно ждать от человека, который не контролирует собственные эмоции, мысли и инстинкты? Всего. А значит, он потенциально опасен, ведь непонятно, что его больной мозг выкинет в следующую минуту. И почему-то больше всего Романа пугало именно «нормальное» состояние Витали — было в этих прояснениях что-то противоестественное, что не могло быть, не укладывалось в привычные рамки. Иногда парню даже казалось, что псих издевается над ним и на самом деле все безумие напускное, всего лишь маска, за которой скрывается хладнокровный ученый, следящий за ходом не ведомого никому эксперимента. Конечно, Волкогонов понимал бредовость подобных теорий заговора, попахивающих паранойей, но ничего не мог с собой поделать и вздрагивал каждый раз, когда взгляд Витали становился осмысленным, а речь переставала быть рваной и примитивной.
— Все, что рассказывал мастер, стоило бы подробно записывать, но нам не позволяли…
Глава 24
Виталий Дорофеев был звездой курса — высокий, статный, красивый. КМС по баскетболу. Секретарь комсомольской организации. За ним бегали почти все девчонки факультета химии. Однако дамским угодником судьба ему стать не позволила — уж слишком парень был увлечен наукой, которая занимала почти все его свободное время.
Он был лучшим на курсе (рядом с ним можно было поставить только Ларису Грехову, но ей не хватало воображения, как говаривал заведующий лабораторией, в которой они проходили практику). В общем, Дорофеев по всем параметрам был суперменом и при этом умудрялся не заболеть звездной болезнью, которая сгубила немало талантливых ученых еще на заре их пути.
В общем, все у Виталика было хорошо, и, судя по всему, после окончания института ему светила неплохая должность на «Биосинтезе» — прямо об этом в глаза студенту никто не говорил, но прозрачных намеков преподавателей и сотрудников завода было более чем достаточно. Так что, когда самого Дорофеева и еще нескольких перспективных юношей и девушек пригласили на практику в закрытую лабораторию, это не стало чем-то совсем неожиданным.
Впрочем, и совсем ожидаемым тоже. Выдержав миллион проверок и собеседований с сотрудниками КГБ, Дорофеев, Грехова и еще несколько ребят попали в закрытую, подземную часть исследовательского центра «Биосинтеза», о котором не знали в большинстве своем даже те, кто проработал на заводе не один десяток лет.
Поначалу, когда студентам озвучили цель исследований, Виталик про себя скривился: какая-то бредятина, в которую ни один нормальный ученый в жизни не поверит. Апейрон — это же сказочка для философских размышлений, а не предмет изучения для серьезных химиков. Судя по всему, большинство других студентов оценили предмет очень похожим образом, за исключением Греховой, у которой глаза тут же загорелись дьявольским огнем. Правда, Лариса всегда отличалась какими-то странными метафизическими воззрениями, хотя пять лет обучения на химфаке должны были давно истребить подобные глупости на корню. Но нет.
В любом случае первое время Виталик занимался изучением имеющихся в лаборатории материалов, что называется, спустя рукава. Тем более удивительным для него самого стало то, что довольно скоро он во все это втянулся с головой. Хотя, наверное, это было и не так уж необъяснимо — прочитанные им исследования и записи экспериментов довольно внятно свидетельствовали, что получение протовещества — задача определенно выполнимая. И здесь у молодого баскетболиста словно сорвало крышу.
Дорофеев сидел в лаборатории сутками, обложившись горами записей и магнитофонных кассет: он пытался использовать абсолютно всю информацию, которая имелась в наличии. Он чувствовал, что решение загадки где-то здесь, рядом, стоит только протянуть руку, выйти за границу обыденного восприятия и мышления, и апейрон станет реальностью. Значение такого научного прорыва сложно было переоценить — даже открытие нейтрона на его фоне будет менее значимым. Шутка ли — протовещество, субстанция творения, то, из чего рождалась наша Вселенная…
В это время они очень сдружились с Ларисой Греховой на почве совместных поисков, научного азарта и страсти. Девушка была толковой, хотя, с точки зрения Дорофеева, ей не хватало гибкости и смелости в построении гипотез. Она жутко боялась ошибок, боялась показаться недостаточно умной, эрудированной, волевой. И компенсировала это ослиным упрямством, от которого у Виталика временами просто сводило зубы. Но у них все равно как-то получалось находить общий язык, и через некоторое время двум энтузиастам удалось заразить своим вдохновением и остальных студентов.
Разработка нового проекта проходила туго и мучительно. Сколько было сделано безрезультатных попыток, Дорофеев даже вспоминать не хотел. Однако через полгода или около того всем стало понятно, что исследования уперлись в стену. Из тех исходных данных, что у них имелись, больше ничего нельзя было извлечь, а новой информации не появилось. Сдаваться, признавать свое поражение отчаянно не хотелось, но… И именно в этот момент руководитель лаборатории устроил встречу с самим Карло Пазоротти.
Сказать, что молодой химик был в шоке от этой встречи, — не сказать ничего. Перед ним оказалось живое опровержение 99 % того, во что он верил всю жизнь, что считал непогрешимой истиной, что подтверждала современная наука.
Странное существо, которое предстало перед студентами, сложно было назвать человеком. Больше всего это создание походило на какой-то пластилиновый клубок, оплавившуюся восковую свечу. Капли странной желто-зеленой слизи временами капали с его конечностей на пол, а все его тело ходило ходуном и подрагивало, будто оживший студень. Но слова этого жуткого огарка не вызывали сомнений: перед ними был знаменитый алхимик средневековья Карло Пазоротти. Человек, которому удалось выделить протовещество. Человек, способный помочь им повторить эксперимент и совершить настоящую революцию в современной науке.