— Шевелись давай. Недалеко.
— Не-е-е-е, — вяло промычал в ответ Вокогонов, приваливаясь плечом к стене — она была теплая, пульсирующая. Он начал проваливаться в это засасывающее нечто. Глаза стали закрываться сами собой, но настырный псих не позволил напарнику остаться на месте, вцепившись в размякший локоть, он с силой выдернул Романа из объятий трансформирующейся материи и потащил по коридору.
Странное дело, но соприкосновение с Виталей вернуло парню часть утраченных сил и способности мыслить. Он покорно пошел за своим проводником, который, судя по всему, вообще не ощущал влияния протовещества.
За окном шумел беспрестанный ливень, и Волкогонов с вялым удивлением заметил, что на улице уже наступила ночь («сколько же мы уже ползем по школе»?), а в коридорах царит чуть фосфоресцирующая темнота.
— Заперто, — констатировал Виталя, подергав за ручку двери кабинета химии.
— Ладно. Тогда…
Роман снова попытался прислониться к стене, но псих ему не дал — рывком заставил встать ровно и перетащил на середину коридора, чтобы у раскисшего спутника не было шансов незаметно лечь или влипнуть в стену.
— Не ладно. Ключ есть. Я найду. — Виталя пошарил за деревянным наличником над дверью и победно продемонстрировал Роману блестящий ключик. — На практике туда клали. Студентами еще. Ха!
Замок щелкнул, и дверь распахнулась в темное чрево кабинета химии.
Волкогонов с трудом переступил невысокий порожек и огляделся — глаза давно привыкли к темноте, и, хотя картинка периодически плыла и рябила, он хорошо видел окружающие предметы. Потолок и стены помещения пульсировали, отливая влажными склизкими бликами. Биомасса апейрона дышала, трепетала, тянулась к школьнику, почти потерявшему способность реагировать на внешний мир.
Но Виталя не давал Роману шанса замереть и раствориться, поддаться настойчивому зову протовещества, постепенно вбирающему в себя все живое и неживое. Твердая рука толкнула Волкогонова к кафедре, на которой были расставлены какие-то реторты, мензурки, горелки, валялись химические весы и куча других мелочей. Видимо, Грехова пыталась что-то сделать, найти возможность победить апейрон, но не успела.
— Что надо? — требовательно спросил Виталя. — Говори, я буду носить.
— Надо… нам надо, — произносить звуки было ужасно трудно, буквы разбегались, слова теряли смысл. — Солнца нет… чтоб луна… чтоб свет. Надо потом…
Псих нетерпеливо грохнул штативом об пол, подбежал к застывшему парню, развернул его лицом к доске и сунул в руку мел.
— Рисуй что надо. Открой фото на телефоне — и рисуй.
Роман покорно кивнул и на миг замер — чтобы достать телефон, ему нужно отпустить иридиевую плату. Он уже не слишком понимал почему, но от этой мысли его пробрало таким ужасом, что даже думать стало легче: нутряной животный страх окатил с ног до головы ледяной волной, смывая апатию и часть щупалец, бесцеремонно копавшихся в его мозгу.
«Черт! — только и подумал парень, на миг зажмурившись. — Юля, Юленька, выручай!» Набрав полную грудь воздуха, будто перед прыжком в воду, Волкогонов разжал непослушные пальцы, отпустил спасительный иридий и быстро достал из другого кармана смартфон, открыл нужную фотографию.
В голове тут же зазвучало отвратительное знакомое шипение:
— Ты не сможешь, человек. Сдавайся. Сдавайся уже. Для тебя нет надежды. Расслабься, позволь мне дать тебе свободу… Тебе не решить эту загадку. А если ты и решишь, ты не справишься.
Хриплый шепот самой Вселенной, второй, черной, просачивался сквозь каждую мысль, связывал, не давал пошевелиться, путал и засасывал. Расслабиться и правда очень хотелось, хотелось отдохнуть, забыться и забыть все, что произошло, и не думать о том, что еще может произойти. Это было так соблазнительно, так легко.
Но Роман упорно боролся и с навязчивым шепотом, и с желанием сдаться, и с чудовищной болью, которая нарастала в теле с каждой секундой. Сцепив зубы и бормоча случайные строчки стихов, парень выводил на классной доске схему будущей победы: солнечный луч, минерал, горшок с цветком, колба с водой, огонь на спиртовке.
Вырежь сердце, выкинь сердце,
Вскрой свою душу и выкини душу…
Виталя же скакал по классу, хватая разные предметы и тут же их отбрасывая. Он улюлюкал, мычал и что-то непрерывно бормотал. Было похоже, что безумцу наконец-то улыбнулась судьба — он радовался непонятно чему и одновременно, отвлекаясь от своего кружения по кабинету, с раздражением подгонял Романа:
— Давай. Быстрей давай.
Отлепив от наполовину погрузившейся в пол парты желеобразный кусок протовещества, Виталя с силой швырнул его в доску, выражая высшую степень нетерпения.
— Торопись. Надо торопиться!
Когда рисунок был почти закончен, безумный гигант начал суетливо стаскивать на кафедру недостающие элементы: цветочный горшок с подсохшей геранью, набрал в пузатую колбу воду в лаборантской. Он крутит, вертит и тасует предметы, пока они не оказываются расположены так, как на рисунке.
— Вроде. Все. На месте, — с трудом выдавливает из себя парень, кладя на стол иридиевую плату.
Вместо солнца теперь тусклый свет осенних звезд, изредка просвечивающих сквозь тучи, подземный минерал заменил космический металл, а ненависть к апейрону сейчас ощущается куда сильнее, чем тогда любовь к Юле. Осталось только расположить воду, огонь, воздух и землю в нужном порядке. Только кто бы сказал, в каком? Думать почти не выходит, так что Роман обращается за помощью к своему единственному помощнику:
— Как. Расставить. Стихии? Я. Не знаю.
Виталя на мгновение задумался, стал смотреть по сторонам, постукивать штативом. Но вскоре его лицо разгладилось:
— Местами менять будем. И смотреть, да.
Волкогонов с усилием кивнул и дрожащими руками поджег спиртовку.
Ничего не происходило. Великан быстро переставил колбы со «стихиями» и горшок с геранью, но никакого эффекта это не дало. Стало даже хуже — Роман с ужасом заметил, что по стенам, потолку, полу проходит рябь, протовещество начинает двигаться, разбухать, парты, шкафы, стулья проседают в потеках биомассы, книги, портреты великих ученых вспухают мыльными пузырями, лопаются, превращаясь в ничто. Даже кафедра, на которой выстроена их противоапейронная цепь, начинает проседать и вибрировать.
Вроде все на месте, но все не так.
Виталя застонал.
— Солнце мы перевернули. Теперь это луна, — он указал на луну в окошке. Роман кивнул, чувствуя, как отдало тяжестью в затылке.
— Кристалл земли перевернули, — он указал на минерал, валяющийся в мусорном ведре, и потом — на иридиевую плату, сквозь которую проходил лунный лучик. — Вот, теперь железо звезды.
Роман просто махнул рукой, мол, все верно. Великан забормотал.
— Вместо земли — вода, вместо воды — земля, вместо земли вода. Огонь на воду, вода на огонь.
Да все было переставлено верно.
— А на что заменить любовь? — прошептал Роман.
— Ни на что, — буркнул Виталя. — У тебя, похоже, любовь какая-то необычная, это величина абсолютная и необъяснимая. Ни на что ее не заменить, и не надо.
Но все равно — ничего не сработало.
— Не хватает, не хватает, — трясет за руку Романа Виталя. — Еще нужно. Что? Что?
Его речь от возбуждения стала невнятной и рваной, будто он передразнивал своего напарника. Волкогонову следовало бы обратить внимание на трансформации, происходящие с Виталей, но было совсем не до того. Собрав в кулак остатки воли, Роман заставил себя сосредоточиться.
— Кровь.
Лицо безумного гиганта просветлело.
— Кровь, — повторил он эхом. — Капля крови была. Да, да, да.
Глава 26
Любовь.
Только примитивные создания, не знакомые с теорией космогонии, могут считать, что это простая эмоция. Либо бездушная философская категория. Либо еще проще — просто синтез 2-фенилэтиламина в мозге.
Это не просто эмоция. Это чудо, способное создать мир.
При моем создании присутствовала любовь.
Может ли она меня уничтожить?
Да.
Допущу ли я это?
— Кровь, да. А это абсолютная величина?
Виталя фыркнул.
— Кровь невинной — это ерунда. Уже океаны ее были пролиты. Как раз ее-то и надо перевернуть! А на что — не знаю!
Роман мучительно скреб лицо короткими ногтями.
— Так, так, надо заменить кровь. Думай, куриная голова. Только на что? Какая у крови может быть противоположность?
С трудом открыв альбом в смартфоне, парень до рези в глазах всматривается в изображение кабинета Греховой, в лицо преподавательницы химии, в предметы, расставленные на кафедре; в чудесное лицо Юли, внимательно слушающей учительницу. Какая же она все-таки невероятно красивая. От одного взгляда на любимое лицо сердце у Романа заходится в бешеной скачке. Волны горячей крови снова смывают разлагающее влияние апейрона, дают силы и возможность думать.
— Виталя, что может быть антиподом крови? Ты должен знать. В алхимии стопудово есть какая-то противоположность.
Невнятно бормотавший и суетившийся до этого дурачок вдруг замер и очень пристально уставился на своего напарника. Лицо его начало твердеть, становясь похожим на маску, и он начал цитировать не своим голосом, прикрыв глаза, будто читая с листа:
— С точки зрения коллоидной химии, кровь представляет собой полидисперсную систему — суспензию эритроцитов в плазме. Эритроциты находятся во взвешенном состоянии, белки образуют коллоидный раствор, мочевина, глюкоза и другие органические вещества и соли представляют собой истинный раствор. Поэтому с точки зрения законов физической химии оседание эритроцитов является своеобразной формой оседания суспензии.
В первые пару секунд Роман просто опешил. Не способный нормально связать несколько слов Виталя вдруг стал декламировать цитаты из учебника химии, как ученый на симпозиуме. У Волкогонова появилось подозрение, что Виталя просто издевается над ним, играет в какую-то свою игру.