Тихо, до омерзения тихо. И совершенно не понятно, куда идти.
Петька заметил подорожник, дернул лист. Из ножки долго тянулось белое сухожилие. Раздался неприятный щелчок. Лист оторвался. В воздухе разлился горький запах. Ничего не поменялось. Тишина была тишиной. Никакого морока не было. Все происходило на самом деле.
Пошел дальше. Лес. Самый обыкновенный. Деревья, кусты, трава, поваленные стволы, через которые надо было перелезать. Под ногами немилосердно шуршало и щелкало. Чем глубже в лес Петька уходил, тем больше понимал, что зря все это делает. Солька уже сидит где-нибудь со змеем на болоте, телевизор смотрит. Или развлекается хождением по воде, яко посуху. Не такой он следопыт, чтобы не упустить местную, легко читающую это место.
Кстати, о лесе. В какой-то момент он как будто изменился, стал светлее и реже, а сами деревья вдруг стали изгибаться в разные стороны. Словно тут постоянно резвился ветер – то в одну сторону заставлял гнуться елки, то в другую. Стволы двоились, троились и переплетались. Дурацкий лес. Петька впервые такой видел. Или не впервые, но прошлый раз он прочно забыл.
Остановился у куста, выдохнул. Зря пошел, стопудово зря. Будь он президентом, пригнал бы сюда целый отряд вертолетов. Они бы посбрасывали на этот лес тучу бомб, и от него ничего бы не осталось. Или запустил бы сюда толпу туристов. Они порубили бы все эти деревья на колышки, развели бы много костров, несколько дней шумели и пели песни, выгоняя всякую нечисть с их лежек. А еще хорошо бы было пустить тут асфальтоукладчик. Петька видел – они легко проходят, где нужно. Впереди будет ехать самосвал с битумом, следом машина с асфальтом, а потом уже каток. Туда-сюда пройдут, и никакого леса. И не надо тут леса. Пусть будет ровная площадка. Чтобы машины парковать можно было.
Петька зашагал дальше, злясь, что никогда не бывает так, как ему хочется. Все всегда наперекосяк, все неправильно.
Заметил просвет. Спрятался за сосну. Выглянул. Неподалеку на пне сидела Солька, уперев подбородок в кулак. Ждала. Близко, ее хорошо можно было рассмотреть. На голове не колпак, а цветная повязка с крупным рисунком, над переносицей и висками болтались кругляшки. Ни черта она не спала – хотя версия с лунатизмом Петьку до последнего момента грела, – а нарядилась перед походом, подготовилась, пирогов напекла. Около ее ног что-то лежало. Петька не мог разглядеть со своего места. Как будто бы камень. Или чурбак какой. Будущий буратино. Или бывший. Петька сделал шаг из своего укрытия. Под ногой звонко хрустнула хворостина. Солька резко вскинулась. Увидела Петьку и равнодушно отвела глаза. Стала смотреть выше. Петька осторожно поднял ногу. Опять щелкнуло. Он посмотрел вниз. Что это такое он опять задел, что щелкает? Но звук шел не снизу, а сверху.
Щелчки и постукивания продолжились и без его движений. На голову посыпался мусор. Петька глянул наверх и обомлел – с елки обрушивался змей. Он падал, сбивая ветки. Те ломались с нехорошим сухим треском.
Клюв, толщиной с руку, распахнут. Красный гребень распушил, налил кровью надбровные дуги.
От ужаса Петька замер, открыв рот. На нем была единственная рубаха с трусами. И это все, что он мог бросить змею.
Удары о ветки чуть притормаживали падение змея, но он все равно приближался.
Сначала заклюет до смерти, а потом будет жрать, вырывая куски. Выпьет глаза, выдернет язык. От собственных фантазий у Петьки закружилась голова. Змей уже был так близко, что хорошо просматривался грязный клюв.
В следующую секунду Петька почувствовал, что падает. Падает плашмя. Хотел отступить, но кроссовка за что-то зацепилась, и Петька без задержки выскочил из нее. Взлетели грязные ноги.
Надо было срывать рубаху и бежать. И пусть Санечек умрет от хохота, увидев опять голого брата – остаться бы живым.
Петька подтянул к животу ноги, собираясь перевернуться на бок и встать. Змей тюкнулся в землю как раз в то место, где только что была пятка. Выровнялся, зыркнул глазом.
Петька перестал дышать. Он по-разному представлял свою смерть, но там точно не предусматривалось варианта быть заклеванным лесным змеем-петухом.
Тот водил башкой туда-сюда. Петька видел его сумасшедший дергающийся зрачок. И этот зрачок ни на чем не останавливался, словно не мог выбрать точку приложения ярости. Петька осторожно выпустил воздух из легких, еще раз вдохнул, провел рукой вдоль бока. Нащупал шишку. Бросил. Змей дернулся на звук, отлетел и снова завис, нервно водя головой.
Петька осторожно перекатился на бок. Змей метнулся к нему, глухо заклекотав, цапнул пустоту. Выдал удивленное «ко?». Снова повел башкой. В стороне щелкнуло. Змей нырнул за сосну. Сверху посыпалась труха. Тварюга взбиралась, готовясь к новому прыжку. Чем выше змей залезал – а его обвивавший ствол хвост становился менее заметным, – тем ярче Петька представлял, как его заглатывают в один прием. Разевают пасть, падают на макушку, и он пропадает в бездонной глотке.
В тихом лесу опять что-то щелкнуло, словно сегодня был праздник у щелкунов-идиотов. Змей рухнул. Петька даже не стал двигаться.
Змей вошел в землю рядом с его головой, вздернул башку и устремился прочь, не отряхнув клюв от земли. Он улетал, подруливая хвостом. Петька приподнялся. Он не понял, почему его не укусили. И даже стало немного обидно – быть съеденным змеем выглядело лучше, чем всю жизнь терпеть издевательства брата. Или он должен был умереть от страха?
Петька вспомнил про Сольку и вскочил. На пне ее уже не было. Но именно над этим местом змей повисел, словно принюхивался, покрутился над темным предметом, принесенным этой сумасшедшей – наверное, все-таки камень, – свернулся над ним спиралью. Петька потянулся за кроссовками. Змей вдруг повернулся, и Петька решил не рисковать, пополз прочь на четвереньках. Спрятался за кустом. Отдышался.
Он чувствовал себя трижды глупым. Пошел за Солькой, думал, что она его не заметит. Конечно, заметила. Сразу. Он еще хотел ее поймать на месте преступления, уличить во вранье. Да она специально его сюда привела. Чтобы змею в пасть бросить.
Щелкнуло.
Петька вгляделся сквозь ветки. Вроде бы никого. Проверил макушки деревьев. Нет, лучше еще немного подождать. Пускай змей подальше уберется. Ему торопиться некуда. А Солька… Ну ее эту девчонку. От нее сплошные неприятности. Если сегодня удастся уехать, то про нее можно и забыть. Зря в лес ходил. Ничего не узнал. Не стала Солька у него на глазах со змеем общаться.
Когда Петька вышел к пляжу, солнце поднялось над деревьями. Шел он тяжело – босые ноги опять были разбиты в кровь. Поначалу он еще пытался подвязывать листья, накручивал на стопу траву, но все это совершенно не защищало. Вдоль пляжа идти было удобней, но он не торопился. Судя по звукам, в доме уже проснулись. Петька решил незаметно подкрасться и сделать вид, что просто ходил умываться. Он прошел вдоль берега, влез в траву и стал красться сквозь нее. Если выйти через яблоневый сад, все еще может обойдется.
На крыльце босиком стоял Санечек и смотрел четко туда, где за травой прятался брат. Перед мысленным взором Петьки тут же всплыла картинка его могильного холмика, надгробия с выбитой на ней картинкой кроссовок и надписью «Санечек не простил».
– Нет, ну он издевается! – крикнул Санечек, как только Петька показался из-за травы. – Кроссовки мои где?
Петька почесал расцарапанную икру. Примчался жизнерадостный Горыныч.
– Я… – начал Петька, – это…
Он так устал идти, так боялся, что опять не выберется, что теперь навсегда останется в этом чертовом лесу, что убедительного объяснения придумать не успел.
– Не брал я твои кроссовки, – буркнул он.
– Что ты там опять делал, убогий? – Оправдания Санечку были не нужны. Он уже все понял. – Тебе что было сказано? Сидеть! Дома! Что из этих двух слов тебе не понятно? Первое или второе? Все-таки тебя надо было связать.
Петька молчал, глядя в сторону подозрительно притихшего соседского дома. Спят или подглядывают? Или вчерашнее перебирание крупы, а потом прогулки под луной сильно всех там утомили. Было обидно. Вот прямо до слез. Он не чувствовал себя виноватым. Он и не был виноват.
– Меня Солька увела, – крикнул Петька. Слезы закипали у переносицы. – Она ночью в лес пошла, я хотел проследить.
– Проследил? – Санечек был мрачен. Он потянулся, достал из-за двери сапоги и поставил перед собой. – Кроссовки мои где?
Кроссовки были там, но говорить этого не стоило, Петька это понимал. Поэтому молчал.
– А я-то надеялся на тебя, – протянул Санечек, рассматривая сапоги. – Думал, сам поймешь, что ночью топиться лучше, чем днем.
– Чего это я должен топиться? – буркнул Петька. В пятке неприятно дергало.
– А что тебе еще остается? – Санечек влез в сапоги и притопнул, удобней устраивая ногу.
На крыльцо выскочила Леночка, качнулась за Санечкиным плечом, ахнула, но брат удержал ее, не давая подойти, пожалеть.
– Хорошо, что в одежде, – презрительно уронил он, спускаясь с крыльца.
Петька дошел до каморки. Здесь приятно пахло сгоревшей спиралью, прогретым трухлявым деревом. Бухнулся лицом на подушку и подумал, что Санечек прав. Сейчас ему самое время умереть.
Зажмурился, задержал дыхание и услышал, как буркает желудок – он требовал положенного утром завтрака. Это было предательство. Мало того, что именно он выгнал Петьку ночью на улицу, так теперь не дает умереть спокойно.
Позавтракали бутербродами. Холодильник у дяди Миши был, но в нем ничего не хранили – света все равно не было. Поэтому ни масла, ни колбасы, зато много яиц. Их дядя Миша сварил, порезал и раскидал на хлеб, полив кетчупом. Бутерброды он разложил на столе, щедро рассыпав крошки, и все спокойно брали, мало заботясь о такой важной в городе чистоте. Петька смотрел на стол, вспоминая ночное видение. Провел пальцем по щели между досками. Они были чисты, хотя вчера Витек от души заполнял их хлебным крошевом. Вспомнился странный пушистый зверь, его белесая морда, провал рта без губ. Сунутый в этот провал палец. Может, ночной черт за кр