– А если я тебя здесь убью? Где ты появишься? – крикнул он ей в спину, но Солька уже скрылась за поворотом.
Для верности прилепил еще один лист и вытянул ноги. Бесило, что ничего не объясняли. Еще больше бесило, что его слова с постоянством проваливались в никуда – ему никто не верил, его никто не слушал, ему никто не хотел помогать.
Петька раскинулся в придорожной траве. Два часа. Ну три. Он приложил ухо к земле. По ней еще глухо отдавались шаги вредной девчонки. Когда поедет машина, он ее услышит. Машина тяжелая, тарахтит и по кочкам прыгает. Услышит он шум и выйдет навстречу. Санечек сразу пересядет в свою машину, приехавший мужик поможет ему завести двигатель, и они отправятся домой. Не заезжая в Осташеву Гору. Поедут, поедут, поедут и через пять часов будут дома. Петька нарежет полную тарелку бутербродов, заберется в свою кровать… Представив эту гору бутербродов, Петька вспомнил, что до дома еще ехать и ехать, и загрустил. Перед его носом покачивалась соломинка. Он дернул метелку, загадал «петушка». Получилось что-то среднее. Пускай будет «петушок».
На солнце его разморило. Он вторую ночь почти не спал, был много раз бит и зол. Сейчас в тишине и тепле накрыло мгновенно. Он бы так и уснул, прижавшись щекой к траве. Но почувствовал шаги – вибрация шла через землю, передавалась прижатому телу. Петька сел.
– Держи!
К его ногам бухнулись сапоги. До боли знакомые – натертые пятки сразу дали о себе знать, напоминая, что не хотят снова оказаться внутри.
Рядом с сапогами стоял Тарук. Ссутулившись и сунув руки в карманы, он смотрел вдоль дороги.
– Машина ведь закрыта. – Петька не знал, радоваться ему, что обувь вернулась, или огорчаться расстроенным планам. Босым на обочине он выглядел бы трагично, Санечек должен был это оценить по возвращении.
Тарасий поморщился. Петька посмотрел в ту сторону, где была оставлена машина. Он не слышал звона разбитого стекла, только как будто дверь щелкнула. Но щелкать она не могла, тогда бы сработала сигнализация. За разбитое стекло Санечек его прикончит. Даже если вся эта сумасшедшая компания сейчас его укатает своими экспериментами, брат реанимирует, чтобы уничтожить заново. И тогда он точно здесь останется навеки. Как и хотела Солька. И надгробный камень у него будет с красивой эпитафией.
Первым порывом Петьки было вскочить и побежать проверять, но все внутри у него так утомилось от перспективы быть убитым, что он смог только откинуться на спину.
– Они скоро вернутся, – буркнул он в сомкнувшиеся над головой травины.
– Поздно, – отозвался Тарасий.
– Что поздно? – не понял Петька.
– Поздно вернутся. Может, к вечеру, а может, и завтра.
– Чего это? Сюда минут пятнадцать ехать.
Петька сел и опять занялся своими ногами. Предыдущий подорожник отвалился, он дернул новые листья, щедро на них поплевал, приложил к ранам.
– Их никто не повезет, – мрачно сообщил Тарасий.
– Почему? Мы же тебя повезли. Найдутся такие же хорошие люди.
Тарук посмотрел вдаль. Не согласен. Петьку приподняло от ярости.
– Ты зачем нас сюда притащил? – крикнул он. – Специально? Змея своего накормить?
Тарасий отступил. Петька впрыгнул в сапоги, насел на него, сжав кулаки.
– Чего? Сам разобраться не можешь с этим змеем? Мне передал? Да подавись ты своим проклятьем! Помирай один. А я домой пойду.
– Я не специально, – жалобно произнес Тарасий. – Я за журналом ходил. Хотел в киоске купить, а он был закрыт. Пока шел, ногу натер, вот и попросил довезти.
– Ты знал, что машина заглохнет, даже не удивился, когда мы здесь встали. И про змея специально рассказал, потому что знал, что он меня ночью на болото уведет. Где теперь моя одежда? Тю-тю?
– На болоте и лежит, никто ее не трогал. Можно сходить, забрать.
– Сам иди! Нечего меня змею подставлять. Я видел твою сестру ночью в лесу. Она с этой нечистью заодно!
Тарук опять поморщился. Петьку это взбесило еще больше. Но говорить он ничего не стал. Что с этими обмороженными разговаривать?
– Нет, она против, – протянул Тарук. – Она ему подменышей таскает. Ждет, когда ошибутся, согласятся на обман.
Петька злым движением провел кулаком по повлажневшим глазам, шмыгнул носом.
– Да пошли вы, – прошептал он. – Курасельга, Матвеева Сельга… Какая разница, что и как называется? Я хочу домой и пойду домой, а вы тут целуйтесь со своим змеем!
Он пошагал в сторону Шелтозера, прочь от Осташевой Горы. Решительно и категорично. Первые несколько шагов ему было даже очень приятно идти, а потом избитые подошвы взорвались жаркой болью, словно в сапоги ему насовали горячих углей. Он упал в придорожную траву и заплакал.
Он ненавидел Тарасия и очень хотел, чтобы его слова о том, что Санечек вернется нескоро, были неправдой. И чем больше он этого хотел, тем вернее понимал, что это не так. Тарасий прав. Никто Санечка обратно не привезет. Во всем Шелтозере не найдется ни одного человека, готового помочь застрявшим в колдовской Матвеевой Сельге. И даже если Петька сейчас куда-то пойдет, то не дойдет. Не выпустят его. Он еще не прошел свой квест до конца. И помочь ему в этом никто не сможет. Он все должен сделать сам.
Петька все-таки уснул. Проснулся от жара. Ноги адски парило. В момент пробуждения решил, что это тот самый сепсис с заражением и есть. Но это были всего-навсего сапоги. Трава закрывала Петьку, а вот выставленные на дорогу ноги поливало солнце. В сапогах они сварились. Петька стянул их, посмотрел на подошвы. Подорожник оказался волшебной травой. Ранки не кровоточили, затянувшись тонкой красной пленкой. Листочки своим соком расчистили кожу вокруг царапин, убрав грязь. Понятно, что при первом же шаге раны опять заноют и заболят, но с такими ногами уже можно было жить.
Петька почесал все еще побаливающие после встречи с крапивой руки, посмотрел по сторонам. Стороны были травянисты. Он сорвал былинку, дернул метелку, загадал «курочку». «Курочка» получилась идеальная. Всплыло слово «Курасельга». Может, это тоже от слова «курица»? Деревня, где стоят избушки на курьих ножках и в каждой по ведьме, бабе-яге костяной ноге.
Солнце тянулось к далеким деревьям. Петька обдергал всю траву вокруг себя, натер пальцы, вывел пару закономерностей, как делать так, чтобы получалось загаданное. Потом палец начал кровить, он сунул его в рот. Поискал глазами подорожник, не нашел. Поднял камешек, бросил в развесистый репейник на другой стороне дороги. Промазал. Бросил еще один и снова промазал. Что-то в этом было знакомое. Словно он уже пытался во что-то попасть, но не попадал.
Петька дотянулся до третьего камешка, прищурился, прицеливаясь. Он представил, какая сейчас четкая прямая выстраивается между его глазом, камешком и злосчастным сиреневым цветком репейника. Зрачок четко направлен…
Камешек выпал из пальцев. Петька вскочил.
Дергающийся зрачок. Летающий змей. Да он просто плохо видит. Не может сфокусироваться. Вот почему он промазал этой ночью. Как всякий слепой он замечает только движение. Если бросить футболку или штаны, он отреагирует на сам бросок. Но человек при этом продолжает бежать, поэтому змей оставляет вещь и летит дальше. И только когда перестаешь двигаться, он теряет жертву. Поэтому спящий Петька и не был замечен змеем в первый день. Из-за слепоты змея этой ночью Петьке довольно легко удалось уйти.
Змей не страшный. Тарасий сто раз сказал Петьке, а он все не слушал – он старый. Старый! Его можно убить. Местные этого не делают, потому что… Потому что у них это аттракцион такой. Тарук днем туристов привозит, они встречаются со змеем, пугаются, а потом Солька по ночам камни в лес таскает, грехи замаливает. Но в этот раз у них что-то не заладилось. Все старания Сольки не помогают и не помогут. Санечек не вернется, пока Петька тут все не решит. Брата просто не пустят обратно в Матвееву Сельгу. Держит их тут не отсутствие помощи в Шелтозере и нежелание мужиков ехать помогать. Держат их местные нежити. Никто Петьку из этой беды не вызволит. Он должен сам.
Зашагал обратно. Мимо дома ведьмы – ему показалось, что от стен пахнуло холодом. Но после дня, проведенного на солнце, ему любая тень могла показаться холодом. Постоял, думая, что дом Палаги, ее избушка на курьих ножках, похож на границу мира живых и мира мертвых. И сейчас он ее как раз пересек. Причем заметьте – добровольно.
Добрался до машины и с удивлением увидел, что его сапоги так и лежат внутри. Тарасий не доставал сапоги из машины, он принес другие. Может, даже из своего дома. У них здесь, видимо, сапоги одинаковые. Завезли в магазин один фасон, вот их все и купили.
Сразу за очень густой зарослью малины шла отворотка на Осташеву Гору. Гора – это наверх. Петька набрал в грудь побольше воздуха и начал восхождение. Ноги? Про ноги он себе думать запретил. Ведь и руки не чесались, когда он про них не думал.
Осташева Гора жила своей жизнью. Стоило Петьке появиться, ему под ноги тут же выкатился радостный Горыныч. Пес на цепи дремал, вяло порыкивая на кур, топчущихся по его миске. На земле около входа в пристройку на коленях сидел Витек и пытался играть в ножички пилкой от ножовки. Пилка была легкая и не сбалансированная, поэтому чаще падала плашмя, чем втыкалась в землю. За частым забором соседей мелькала светлая голова Сольки. На нее кричала толстая старуха, которую почти не было видно под ворохом платков и кофт. Солька демонстративно гремела ведрами. Тарасия поблизости не было.
– Я не специально, – начал Витек, не поднимаясь с колен. – Солька сказала, что это поможет. Если тебя к дому привести, а потом колесо толкнуть, то все закончится, и мы уедем. Иначе на всех бешенство перекинется.
– Бешенство, говоришь? – машинально переспросил Петька.
– Я домой хочу, – пожаловался Витек. – А она подходит и говорит, что нас не выпустят, пока ты не вылечишься. Что твоя болезнь нас здесь держит. И Сашка не вернется, пока ты болеешь.
– Болею, значит? – Петька присел около Горыныча. Пес упал на спину, подставив брюхо.