Речь идет о том, что Цзы-лу нарушил важнейшую часть ритуальные правил – соответствие статуса и возводимые почестей. В тот момент Конфуций не находился на государственной службе, однако Цзы-лу повелел обслуживать его как чиновника, занимающего высокий официальным пост. Для Конфуция это было равносильно лицемерию и неискренности.
Конфуций сказал:
– Бывает, появляются всходы, но не цветут. Бывает, что они все же цветут, но не плодоносят.
Речь идет об учениках Конфуция.
Конфуций сказал:
– Почему Ю (Цзы-лу) играет на гуслях прямо у моих дверей?
После этих слов Конфуция его ученики перестали уважать Цзы-лу.
Учитель сказал:
– Ю уже вошел в зал для наставлений, но не вступил во внутренние покои (то есть не постиг всей сути мудрости).
Как предполагается, недовольство Учителя было вызвано тем, что Цзы-лу исполнял мелодию жителей северные окраин, отличавшихся воинственным нравом и воевавших с китайскими царствами.
Некто сказал:
– Семья Цзи богаче Чжоу-гуна; и все это благодаря Цю (Жань-цю), который собирал для нее неправедные налоги и тем самым увеличивал ее богатства.
– Он не мой ученик, – сказал Конфуций, – детки, бейте в барабан и нападайте на него, он заслуживает этого!
Речь идет о том, что местный аристократ Цзиши решил повысить поземельным налог в своих владениях, став богаче самого основателя династии. Реализовать это дело было поручено ученику Конфуция Жань-цю, который состоял на службе у Цзиши. Конфуций быт против этого повышения, но Жань-цю все же стал помогать Цзиши. И тогда Конфуций не только публично отрекается от своего ученика, но даже призывает остальных выступить против него.
Конфуций сказал:
– Чай – он глуп, Шэнь – туп, Ши – лицемерен, а Ю – неотесан.
Чай (Цзы-гао), вэйский уроженец; о нем рассказывают, что он не наступал на тень, не убивал насекомых, не ломал распускавшихся растений; находясь в трауре по родителям, три года плакал горючими слезами, никогда не улыбался, не ходил по тропинкам и не пролезал через канавы. Шэнь был человек простой и чистосердечным, но тупоумным. Между учениками Конфуция не было недостатка в людях умных и красноречивых, но честь распространения его Учения принадлежала не умницам, а таким бесхитростным и чистосердечным людям, как Цзэн-цзы. Такие люди хотя и медленно понимали, но зато усваивали лучше и прочнее. Указывая на эти недостатки своих учеников, Конфуций хотел, чтобы они сами осознали их и приняли меры к исправлению этих уклонений от неизменной середины.
Когда Жань-цзы возвратился из дворца правителя, Учитель спросил:
– Почему так поздно?
Жань-цзы отвечал:
– Были государственные дела.
На это Учитель возразил:
– Вероятно, это было частное дело, потому что если бы были государственные дела, то я бы знал о них, несмотря на то что я не на службе.
Юань-жан сидел на корточках, как варвар, поджидая Конфуция.
Учитель сказал:
– Кто в юности не отличался послушанием и братскою любовью, возмужав, не сделал ничего замечательного, кто состарился и не унимается, – тот ведет себя, как разбойник (то есть человек, вредный для общества). – И при этом ударил его палкою по лодыжке.
Юань-жан – старый приятель Конфуция. Предполагают, что у него умерла мать и он пришел к Конфуцию за помощью; но его непочтительная поза вызвала со стороны Конфуция упреки в варварстве. На этот раз Конфуция возмутило то, что Юань-жан «сидел, как варвар», то есть скрестив ноги, что не соответствовало церемониям.
Книга 3Чань-буддийские притчи
Составитель Сергей Хольнов
Предисловие
У многих моих соотечественников, имеющих о дальневосточной ветви буддизма, увы, весьма поверхностное представление, само сочетание слов «чаньские и дзенские притчи», возможно, вызовет недоумение. Действительно, разве могут существовать письменно зафиксированные назидательные истории в традиции, нарочито отвергающей любые писания и ставящей во главу угла мгновенное просветление, достигаемое лишь за счет непосредственной передачи истины, как говорится, из уст в уста или от сердца к сердцу?! Причем для каждого искателя наставники чань и дзен, как мы знаем, находят собственное средство выражения невыразимой в принципе сути; это может быть какой-то жест, часто непочтительный, или вопль, а то и затрещина. В европейском представлении, экстравагантность чаньских (дзенских) учителей сделалась неотъемлемой чертой самого учения, так же как, предположим, икона в обрамлении горящих свечей для христианской веры.
Между тем чань-дзен как и вообще буддизм – доктрина весьма практичная, возможно, даже еще более практичная, нежели прочие буддийские ответвления.
Сам Победоносный показал нам пример практицизма, сформулировав «Авьякатани» – десять вопросов (по некоторым источникам – даже 12), которыми не имеет смысла задаваться. Между тем среди них имеются достаточно, казалось бы, серьезные: вечен ли мир, конечен ли он, тождественна ли душа телу, бессмертен ли познавший истину, существует ли бог и т. д. Идеология исторического Будды в данном вопросе такова: если ты знаешь выход из темницы, то тебе нет нужды заниматься изучением ее устройства; это будет бесцельной тратой времени и сил. Кстати, последней фразой просветленного царевича было наставление: «Усердно трудитесь ради своего спасения, монахи!» Не ради какой-то абстрактной идеи или высшей сущности, а ради собственного избавления от пут феноменального мира. «Усердно трудитесь», потому что жизнь коротка, и вы можете не успеть. В общем, не стоит отвлекаться на бесплодные мудрствования, фантазии и богоискательство.
Но буддизм есть учение живое, способное легко приспосабливаться к эпохе, а также к нуждам и менталитету народов, желающих его исповедовать. И потому уже в северном буддизме Махаяны (главным образом монгольском и тибетском) мы находим целые пантеоны божеств, заимствованных не только в индуизме, но и, предположим, в пантеистической секте бон.
Как же тогда эти непостижимые – но, повторюсь, весьма практичные – учителя дзен, которые ради своей великой цели не отказывались, как нам известно, даже от самого циничного эпатажа, зуботычин, а то и прямого членовредительства, – как же они могли пренебречь проверенной на десятках поколений учеников доктриной буддизма?! Конечно же, не могли, да никогда и не пренебрегали.
И тут, между прочим, кроется начало всей диалектики дальневосточного буддизма. Да, просветление (сатори, яп.) может произойти мгновенно, как озарение или вспышка молнии, но случается оно только тогда, когда сознание искателя истины созрело для трансформации, а его учитель интуитивно уловил этот момент и оказал на ученика определенное влияние, которое и явилось завершающим штрихом всего процесса обучения. Таким образом, для самого перехода в наивысшее состояние сознания никакие писания действительно не нужны, однако они очень даже могут пригодиться во время длительного этапа подготовки искателя к решающему моменту истины (подходящее, на мой взгляд, выражение для нашего случая). В общем, приверженцы доктрины чань (дзен) – вполне нормальные буддисты, почитывающие на досуге многие тексты буддийской «Трипитаки» («Три корзины учений»). Особым почтением по сей день пользуются у них «Алмазная сутра» («Ваджрачхедика сутра»), «Сутра сердца» («Праджняпарамита хридайя сутра») и «Ланкаватара-сутра» (Сутра о речениях Будды по его прибытии в Шри-Ланку).
Но имеется и чисто чаньский вид писаний, фиксирующий все эти абсурдные для нашего обусловленного сознания слова, выкрики, взрывы смеха, непочтительные жесты, оплеухи и удары посохом дзенских наставников в форме небольших рассказов, для которых имеется и название – гун-ань (кит.), или коан (яп.). Буквально китайское слово «гун-ань» означает «досье, запись судебного случая, прецедент», то есть каждый такой рассказик – это попытка словесно зафиксировать со всеми сопутствующими обстоятельствами, так сказать, прецедент просветления того или иного выдающегося последователя учения.
Ну, к примеру, когда монах Хуэй-кэ попросил Бодхидхарму успокоить его смятенное сознание и услыхал в ответ: «Покажи мне его!» – то, естественно, сделать этого не смог. Монах совсем растерялся (к тому же в тот момент он, вероятно, испытывал сильную боль), и тут первый патриарх чань, уловив подходящий настрой искателя истины, моментально произнес: «Вот я и успокоил твое сознание». Услыхав эти слова учителя, будущий второй патриарх мгновенно достиг просветления.
Вот это и есть гун-ань, или коан. (В надлежащем месте он будет передан вам в полной форме.)
Следует также подчеркнуть, что долгое время в традиции дальневосточного буддизма гун-ани входили в число основных методов подготовки учеников, пока не было изобретено еще более мощное средство воздействия на сознание практикующего в нужном направлении – так называемые хуатоу (кит), требующие сосредоточения на единой мысли (вернее, на том ощущении, которое мысли предшествует). Тогда гун-ани в школах чань (дзен) отошли на второй план в качестве учебного метода. Однако ничуть не утратили своего культурно-познавательного значения.
Помимо гун-аней традиция чань, как всякое вероучение, располагает также обширной исторической частью, в которой, конечно же, немало назидательных притч, а то и просто забавных историй. Некоторые из них также вошли в наш сборник.
Теперь несколько слов о порядке изложения материала в этой книге. В трудах мастеров чань (дзен) притчи и гун-ани обычно выстроены по какой-то причудливой схеме, не подвластной рациональному толкованию. Поскольку же автор этих строк учителем дзен не является ни в коей мере, то и материал он преподносит в логическом порядке: вначале (первые 5 глав) – в хронологическом, а затем – в тематическом.
В первый раздел сборника